Невероятное путешествие из Нью-Йорка в Голливуд: без денег, но с чистым сердцем

3. От Кинамон, с любовью

Мне кажется в высшей степени странным отправиться в магазин за буханкой хлеба и выйти из него, купив только буханку хлеба.

Эрма Бомбек

Нам нравится путешествовать по многим причинам, однако я убежден, что одной из самых важных подобных причин является то, что в путешествии мы попадаем в ситуацию, которую можем держать под контролем, что не часто удается нам делать в повседневной жизни. Находясь дома, в рутине будней, мы идем туда, куда нам говорят идти, или же туда, куда мы должны идти, или же туда, куда настало время идти, или же туда, куда идти нам позволяется: на работу, в школу, в магазин, на встречу. Однако в путешествии мы идем туда, куда хотим сами. Мы едим там, где нам нравится, останавливаемся тогда, когда чувствуем в этом потребность, и идем дальше, когда готовы продолжать путь. Путешествия кажутся нам столь чудесными, поскольку дают нам почувствовать подобие контроля над течением жизни, а вместе с этим — и видимость завершенности и осмысленности каждого нашего шага. Вы преодолеваете милю за милей, сверяя обозначения на придорожных знаках с названиями мест на карте, вы поступательно движетесь к выбранному вами месту назначения в выбранном вами темпе. Все это вдохновляет большинство людей, заставляет чувствовать себя победителями, теми, кто берет свою жизнь в собственные руки.

Однако что происходит, если окончание путешествия непредсказуемо. Если само путешествие лишено какой-либо линейности и поступательности? Что происходит, если чувство контроля, столь нами ценимое в пути, отбирается у нас насильно или же добровольно приносится нами в жертву? Мой отказ от предсказуемости привел к тому, что чувство контроля исчезло вслед за планомерностью происходящего, что только усугубило мое ощущение зависимости от других людей. Мой путь через Америку сопровождался значительными изменениями, которые одновременно и меняли мой образ жизни, что само собой подразумевалось, и перечеркивал весь привычный опыт предыдущих путешествий.

Мой отец — настоящий путешественник. В моем детстве и юности он отсутствовал дома то же количество времени, что и оставался с нами, постоянно улетая то в Грецию, то в Бразилию, то куда-нибудь еще. Он занимался морскими перевозками, и работа часто звала его в путь. Я помню себя в возрасте шести или семи лет наблюдающим за его сборами и требующим, чтобы он взял меня с собой, как бы далеко он ни направлялся. Каждый раз, получая отказ, я забирался в багаж отца, жалея, что недостаточно мал для того, чтобы затеряться среди его ботинок и рубашек.

Я никогда не ездил с ним ни в одну из его поездок в неожиданные и волнующие места. Я смотрел, как он отправляется в путь и как он возвращается. Его багаж при возвращении был тяжелее, чем тогда, когда он покидал дом. Он привозил с собой всякие экзотические штучки — старое охотничье ружье из Южной Африки, гладкий черепаховый панцирь из Вьетнама. Также он привозил с собой всякие истории — истории о шумных и красочных городах, о людях, говорящих на языках с такими сложными словами, что мы не сможем их даже произнести, о землях и морях более прекрасных, чем все то, что предлагает нам Лондон.

И хотя мы никогда не присоединялись к путешествиям отца, моя семья ежегодно совершала одну совместную поездку. На случай если у моего отца появлялось желание сменить обстановку, было одно место на карте, которое он считал своим истинным домом и которое всегда притягивало его к себе. Это место всплывает в самых ранних моих воспоминаниях о красотах далеких земель, хотя в то же время навсегда связано в моей памяти с моей растущей склонностью к самоизоляции.

Остров Хиос расположен так близко к Турции, что вы можете видеть ее берег, оставаясь при этом в Греции. А еще это место, которое заставляет вас поверить в красоту камней. Серьезно, если вы до сих пор думаете, что большие булыжники — это скучно, отправляйтесь на Хиос. Вскоре вы начнете обнимать их крепче, чем хиппи — свои деревья. Камни Хиоса обладают индивидуальностью, у них есть имена, а иногда даже лица, они упрашивают вас подойти и прикоснуться к ним, залезть на них, а если это достаточно маленькие камни — поднять их и взять с собой. Они белые и гладкие, их прохладная поверхность приносит облегчение под палящими лучами Средиземноморья, — пройдет немного времени, и вы начнете думать о них, как о друзьях.

В детстве я каждое лето проводил на Хиосе, в маленьком городке Коми, расположенном на морском берегу. В этом городе все еще стоит дом моей бабушки (когда я приезжаю навестить ее, я сплю на той же кровати, на которой спал ребенком). С этим местом связаны столь яркие воспоминания о залитых солнцем днях, когда я нырял с самого верха прибрежных скал и плавал в теплом море, что я проинформировал свою родню о том, чтобы в случае моей смерти мое тело кремировали, а прах — развеяли над деревенскими камнями острова.

Хотя в памяти моей Хиос представляется большей частью местом радости и счастья, с его камнями связано и одно из самых жестоких воспоминаний. Прекрасным солнечным днем после обеда я и мои братья играли с деревенскими ребятами. Мы разделились на команды, разграничили территории и принялись скакать по валунам, носясь с разгоряченными лицами по каменистой земле. В какой-то момент игра переменилась — я так до сих пор и не уверен, кто изменил правила, но тогда, случайно их нарушив, я оказался не в том месте. Неожиданно понятная до сих пор игра обернулась против меня: я был вне закона, а вся группа мальчиков — против меня, включая и моих старших братьев. Я не помню, кто первым поднял маленький камушек и швырнул его в мою сторону, но я хорошо помню свои ощущения, будто в мою кожу врезались мелкие пульки, и сила каждого нового броска в меня неизбежно возрастала. Здесь, на фоне великолепных декораций голубого моря, мои друзья и сверстники бросали в меня камни Греции. Как некий несчастный библейский мальчик, нарушивший правила племени, я был забрасываем камнями.

Я бросился к матери, захлебываясь слезами, а другие мальчики со смехом разбежались. Мои руки и ноги покраснели, по лицу стекала кровь. Мать обхватила меня руками, приложив холодную тряпицу к голове, утешая и успокаивая меня. Вошел отец и увидел меня, жалкого и преданного.

— Что такое? Что случилось? — спросил он, поджав губы и нахмурив брови.

Я пытался объяснить происходящее как можно лучше, волнуясь и запинаясь, но и сам не мог даже понять, почему так переменилось настроение нашей компании, а тем более рассказать об этом.

— Мальчишки, — сказал он, отвернувшись. — Я никуда не могу вас взять…

Тогда я этого не осознавал, но это был поворотный момент моей жизни — момент рождения недоверия. Группа людей, считающая тебя своим, может неожиданно повернуться против тебя. Я вырвался из объятий матери и убежал прочь, чтобы побыть одному. Я хотел бежать, не останавливаясь, до тех пор, пока не попаду в такое место, где никто из тех, кому я по глупости доверял, не сможет достать меня, не сможет сделать мне больно. Оглядываясь назад, я понимаю, что тогда я впервые связал в своем сознании путешествие с побегом. Я бродил в одиночестве несколько часов до захода солнца. В тот день в моей голове первый раз зародилась мысль о том, что мой отец уезжает так далеко не потому, что того требует его работа. Возможно, он путешествует, чтобы сбежать от тех, кто только и может сделать ему больно. Путешествие — вот способ оказаться в одиночестве и безопасности.

Встряхнув головой, чтобы рассеялись воспоминания о Хиосе и Коми, я вернулся мыслями в день сегодняшний. Теперь в моем путешествии не было ничего похожего: когда-то я отправлялся в путь, чтобы оказаться в одиночестве, теперь же единственной моей целью было общение с другими людьми. Я улыбался своим мыслям, но перестал это делать, когда сидевшая напротив меня женщина посмотрела на меня странно. Я кивнул ей с самым серьезным лицом. Она не была настроена веселиться. В общем то, я тоже. По крайней мере, не в тот момент. Продолжить шутку было суждено совершенно другому человеку.

Пока автобус петлял по пригороду Ричмонда, впервые с тех пор, как я начал свое путешествие, со мной заговори ли еще до того, как я начал подыскивать потенциально добрую душу, чтобы излить на нее свою историю. Привлекательная брюнетка тридцати с небольшим лет подошла, села рядом со мной и улыбнулась.

— Привет, незнакомец! Куда направляетесь в такой прекрасный день? — выпалила она. У нее была необыкновенно заразительная улыбка.

— Оу, — я был обескуражен тем, что кто-то опередил меня. — Ричмонд? — это прозвучало глупо, принимая во внимание тот факт, что мы уже находились в автобусе, который только что прибыл в Ричмонд.

Она рассмеялась в ответ:

— Поздравляю! Вы практически достигли своей цели!

Я был смущен. Не потому, что назвал Ричмонд целью своего путешествия — этому можно было бы найти объяснение, — но всей этой беседой. Я все еще не мог избавиться от меланхолии, в которую погрузили меня мои воспоминания, я не мог определить, кем могла быть эта женщина и что ей могло быть нужно. Однако я решительно отринул свое смущение и протянул для рукопожатия руку.

— Меня зовут Леон. А вы не могли бы рассказать о себе?

— Я — Карен, — ее рукопожатие оказалось крепким, — и я в бегах, Леон.

Это заявление ошеломило меня, я не знал, плакать мне или смеяться. Дотронувшись до моей руки, она наклонилась к моему уху и прошептала: «Пожалуйста, зовите меня Кинамон».

Я рассмеялся.

Однако женщина не смеялась. Она пристально смотрела мне в глаза.

— Кто-то пытается убить меня. Поэтому я изменила свои личные данные.

Я не мог больше смеяться. Леди говорила совершенно серьезно.

— Ох…. Кто же хочет вас убить? И почему бы кому-нибудь хотеть этого? Что же Вы могли совершить такого?

Она отказалась сообщить мне, кем же был ее возможный убийца, что не остановило ее от тщательного обдумывания столкновения с безымянным злодеем. Я беспокоился по поводу состояния рассудка этой женщины, но она выглядела полностью уравновешенной и даже умной. Я решил отказаться от своего недоверия. Не было ли это тем, что я делал, чтобы мое путешествие вообще могло начаться? Тогда я отринул сомнения в собственной способности взаимодействовать с другими людьми. Держа в голове подобные мысли, я позволил моему новому другу Кинамон увлечь меня в своего рода аттракцион, не имея ни малейшего понятия, где все это может закончиться. В конце концов, не каждый день выпадает шанс провести несколько часов с женщиной, находящейся в бегах.

Кинамон объяснила, что предполагаемый убийца возник в результате вспышки подозрительности ее испуганного, напряженного сознания, момента полного безумия, который вверг ее в глубины ада. Она начала бояться за свою жизнь после того, как обнаружила, что кто-то травит ее хлор-газом, запуская его в вентиляционную систему дома.

— Хлор-газом? — переспросил я, заикаясь.

— Можешь ты в это поверить?

— Нет, не могу.

— Он приходит к моему дому каждый день в четыре часа утра и запускает газ в систему вентиляции.

Все это было совершенно ненормально.

— И как, как вообще он это делает? В смысле, он что, какой-нибудь спец, который знает все тонкости отравления хлорным газом и его доставки через систему вентиляции…

— А вот это очень интересный вопрос, — прошептала Кинамон. — У меня нет ни малейшего понятия, как он это делает. Смотри, я знаю, что в стране существует разветвленная сеть, особенно здесь, в Техасе. Я думаю, что они-то и обеспечивают его и инструкциями, и ядовитым веществом. Я должна бежать: это мой единственный шанс выжить. Если я останусь здесь, — она повернулась, бросив быстрый взгляд через плечо, — я умру.

— Но, Карен…

— Кинамон, — прервала она меня, — Кинамон, это жизненно важно…

Я прикусил язык. В конце концов, что я знаю? Я не понимаю до конца даже свой собственный мир. Кто я такой, чтобы утверждать, что жизнь Кинамон не подвергается смертельной опасности? Она думала, что так оно и есть, и только это сейчас имело смысл. С моей точки зрения оба мы были лишь странниками, совершавшими путешествие по мирозданию. Целью моего паломничества были поиски внутреннего я, ее — сохранение собственной жизни. Была ли она сумасшедшей? Был ли сумасшедшим я?

Поэтому я решил для себя, что моя роль в этом деле — сидеть и слушать, столь же щедро предоставляя свое время, сколь щедро она предоставляет свое. Если вся ее история окажется полной выдумкой, по крайней мере я дам ей возможность проговорить свои чувства и обиды на этот мир. Взаимодействовать с другими людьми в конце концов можно в самых разных формах. Я предпочитал смотреть на ситуацию под таким углом.

— Знает ли он о том, что тебе все известно? — спросил я.

Она застенчиво улыбнулась:

— Я сбежала сразу, как только установила правду. Понятия не имею, знает ли он.

— Почему ты направляешься в Ричмонд?

— Я еду в центр токсикологии, чтобы доказать, что на самом деле отравлена, что это не бред, — объяснила она. — Никто из социальных работников, полицейских и других официальных лиц из тех, с кем я говорила, не поверил мне. Потому я и еду, чтобы показать им, что все они ошибались. Все думают, что я вру, — я продолжал хранить сострадательное молчание, — все, кроме тебя, Лео.

Настала моя очередь застенчиво улыбаться.

— Ты любишь печенье? — спросила она.

— Люблю ли я печенье? — я посмотрел на нее недоверчиво. Я был голоден. — Да, конечно, только если они не отравлены хлор-газом.

Мы посмеялись. У нее был замечательный смех. Он был настоящий, без деланой стыдливости: «Нет, я купила его в магазине. Я не готовлю у себя дома. Не готовлю с тех пор, как ФБР начало строить под моим домом фабрику, где делают наркотики».

Я почти подавился своим печеньем, что удержало меня от озвучивания вопроса, готового слететь с моего языка: «Ты что, чокнутая?»

Возможно, она такой и была. Но это была настоящая Кинамон, блуждающая по стране в попытке защитить свою правду. Некоторым неожиданным и диким образом мы оказались с ней на одном пути, пути, призванном доказать что-то кому-то. Это было странно, но я немного завидовал ей: у нее были четкие представления о том, чего она хочет. Что же пытаюсь доказать я сам? И кому я хочу это доказать? Эти вопросы оставались для меня открытыми. Я хочу убедить в чем-то моих друзей, мою семью, моих врагов? В этом я не был уверен. Однако я точно знал, как и знала Кинамон, что хочу понять, кто я есть на самом деле, и избавиться скуки и неудач своей прошлой жизни. Если эта простая женщина может собраться и направиться на поиски нового смысла жизни, то так же сможет поступить и любой из нас. Главный смысл моего путешествия состоял в том, чтобы доказать самому себе, что способность к переменам лежит в основе феномена человека. Вопрос же звучал так: имеем ли мы волю, достаточную для того, чтобы поверить?

Наконец наш автобус добрался до потрепанной конечной остановки в центре Ричмонда. Я поглядывал на Кинамон краешком глаза, когда мы вместе выгружали багаж. Мне она нравилась. Я ничего не мог с собой поделать. Кроме того, я отдавал себе отчет в том, что испытывал некоторое чувство ответственности за нее, как будто моей обязанностью стало следить за тем, чтобы все было с ней в порядке, по крайней мере пока наши пути оставались переплетенными. Я уверен, что подобное чувствуют родители, супруги и любовники, учителя и опекуны. Однако для меня это было совершенно новое ощущение. У меня никогда не возникало желания даже задуматься о возможности заботиться о ком-нибудь, кроме себя. И почему я должен был это делать? Люди постоянно вас подводят. Они вас бросают, уходят, исчезают, они швыряют в вас камни, когда вы ожидаете этого меньше всего. В своей лондонской жизни я избегал любой ответственности. Там я не полагался ни на кого, и никто не полагался на меня. Однако здесь, во время американской экспедиции, я рассчитывал на помощь любого человека. И казалось совершенно естественным, что, когда я начал так поступать, то оказался в зеркальной ситуации: другие люди также начали рассчитывать на меня.

Кинамон была прекрасным примером хаотичности жизни, и того, как посреди этого хаоса может зародиться красота, что происходит, когда две человеческие души соприкасаются друг с другом. И насколько бы коротким ни был этот момент, его волшебство выносит нас за рамки скучной повседневной реальности. Двое становятся одним целым. Даже если внешне кажется, что они бесконечно далеки друг от друга.

— Ну, и где же ты собираешься остановиться в Ричмонде? — спросила она слабым голосом.

Я понял, что уже добрых 20 минут не думал об этом затруднительном вопросе.

— О, — ответил я, возвращаясь к реальности, — не имею ни малейшего понятия, — хотя мне требовалось как можно быстрее разобраться с этим.

— Хорошо, — начала она, — не хочешь остаться вместе со мной?

Она сама произнесла эти шесть волшебных слов.

— Оу! Это было бы замечательно. Но… — я должен был быть с ней честным, — возможно, у меня нет денег даже на то, чтобы купить гамбургер, не говоря уже об оплате номера.

— О, тебе не нужно об этом беспокоиться. Моих денег хватит на нас обоих.

Улицы Ричмонда были пустынны, и я уже начал думать, что мое путешествие по Америке так и будет состоять в основном из темных вечеров, проведенных на безлюдных улицах. Я ожидал обнаружить где-нибудь под уличным фонарем Отца — Брюса Ли, одного воспоминания о котором оказалось достаточным, чтобы я улыбнулся, почувствовав себя сильнее. Сомнительные мотели встречались на каждом шагу, и когда мы прошли мимо перекрестка Пугающей улицы и улицы Где-черт-возьми-я-нахожусь, я начал сильно сожалеть о том, что не выбрал в качестве потенциального благодетеля кого-нибудь другого, к кому мог бы присоединиться. Кинамон выглядела вполне уверенно, но я начал сомневаться в собственном доверии к ней, которое испытывал лишь несколько минут назад. В мотелях, больше похожих на клоповники, вы начинаете задаваться вопросом о том, насколько сильно вы расположены к человеку, делящему с вами кров.

Она вела меня по улицам в хорошем темпе, и мне проходилось стараться, чтобы не отстать.

— Куда мы бежим? Я имею в виду, в каком мотеле ты думаешь остановиться? — спросил я, немного задыхаясь.

— Я не знаю, но нам нужно продолжать идти. За нами хвост — вон тот парень.

— Тот парень… — и тут я увидел его. Она была права. Молодой человек, которого я видел выходящим из автобуса раньше нас, находился не далее трех метров позади.

— Черт! — тихо выругался я. Боже мой, думал я, возможно, она и не такая уж сумасшедшая…

— Привет! — крикнул молодой человек, шедший сзади.

Скорее всего, он заметил, что я смотрел в его сторону. Инстинктивно я повернулся к нему.

— Привет, приятель.

— Думаю, мы приехали на одном автобусе.

Кинамон продолжала идти вперед, на этот раз мне приходилось пятиться за ней вперед спиной.

— Куда вместе направляетесь?

— Мы, ммм, —?

— Нет, — свирепо прошипела Кинамон.

— Ну… мы пока не знаем… — запинаясь, проговорил я. — А вы?

— Просто иду за вами, — загадочно ответил он. А затем полез рукой в карман пальто.

«Черт, — думал я, — черт. У него там пистолет, револьвер. Или же баллончик, как те, которые со слезоточивым газом, только с газом хлора».

— О Кинамон, — пробормотал я.

Наконец, она остановилась и обернулась, как раз вовремя, чтобы увидеть, как он достает руку из кармана. В руке была зажата бумажка в 20 долларов.

— Считайте, что я в деле, — он протянул мне бумажку.

— Простите?

— Вы же тот парень, который путешествует по США, так? Полагаясь на помощь незнакомых людей? Считайте, что я в деле: я жертвую 20 баксов на ваше предприятие.

Чувствуя неловкость, я рассмеялся:

— Спасибо большое, но, боюсь, я не могу принять это.

Он смотрел на меня так, будто видел перед собой инопланетянина.

— Почему нет? Я же сам даю вам деньги? Что здесь такого?

— Уверяю вас, чтобы объяснить все, нужно больше времени, чем у нас есть. Сейчас же я могу сказать, что просто не принимаю наличные. Только еду и крышу над головой.

— О, понимаю. Таким образом вы не превращаетесь в обычного попрошайку. А что насчет того… — этот парень был настойчивым человеком, — если я подброшу эти 20 баксов в воздух и отвернусь. Как если бы я просто обронил их, понимаете? А потом вы будто случайно их найдете, и никто об этом даже не узнает.

Кинамон задумчиво разглядывала незнакомца, и я мог бы поклясться, что заметил тень улыбки на ее лице. Несколько мгновений я боролся с искушением принять предложение.

— Прости, друг, но я действительно не могу принять денег. Мне реально хотелось бы, но если я сделаю это, то нарушу собственные правила.

— Значит, ты честный человек. Я уважаю это. Что ж, желаю удачи, — сказал он, от души похлопав меня по плечу. — Думаю, она тебе понадобится!

На углу улицы наши с молодым человеком пути разошлись. Кинамон теперь немного сбавила темп. Похоже, доброта иногда способна пробить себе дорогу даже сквозь глубоко погруженное в паранойю сознание. Или, по крайней мере, оставить в нем свой след.

Регистрируясь в мотеле, Кинамон снова сменила имя: теперь она была Барбарой.

— Ты всегда так делаешь? — спросил я ее, когда она убрала свой бумажник, и мы направились к грязному лифту гостиницы.

— Конечно, Леон, — со знанием дела ответила она. — Знаешь ли ты, что будет, если они найдут меня?

Я этого не знал и знать не хотел. Уже становилось поздно, и единственным моим желанием было оказаться в постели, на мягкой подушке, где я мог бы спокойно проспать несколько часов и увидеть во сне пологие холмы старой доброй Англии. У Кинамон, однако, была другая идея.

Она вставила карточку — ключ в замок звери, щелкнула выключателем, зажигая свет, и приступила к своей миссии: в лучших традициях шпионских боевиков принялась за осмотр ванны. Мне оставалось только ждать, наблюдая за процессом. Она заглянула под кровать, проверила прикроватные тумбочки. Пробежалась пальцами по поверхности раковины и ванны, чтобы убедиться в их чистоте. Откинула крышку унитаза, подняла седушку. У нее ушло добрых пять минут на осмотр шкафа для одежды, затем она принялась перетряхивать сиденья кресел. Она извлекла батарейки из телевизионного пульта, выкрутила лампочки из всех светильников. Когда она залезла на стол, чтобы изучить противопожарную систему, я вынужден был спросить: «Что ты делаешь, Кинамон?»

Даже не поворачиваясь в мою сторону, она ответила: «Проверяю, не успели ли они здесь побывать». ЦРУ, объяснила она мне, расставило жучки прослушки в большей части отелей страны. Она взяла себе за правило прежде всего проверять номер на наличие подобных устройств. Кинамон сказала, что не может быть и речи о сне, пока она не удостоверится, что находится в безопасности, и никто из посторонних не сможет услышать наших разговоров.

— Что ж, хорошо, что ты знаешь, что делаешь.

— Да, Леон, — она посмотрела на меня с высоты стола, — я всегда знаю, что я делаю.

Мы спустились в маленькую столовую, расположенную рядом с фойе отеля, для позднего ужина. Я продолжал спрашивать себя: была ли Карен/Кинамон/Барбара действительно безумной? Или же она просто на время утеряла душевное равновесие? Или же, что самое важное, хотя и невероятное, она вовсе не была сумасшедшей, будучи посвященной в некую правду об Америке и мире вообще, которую я просто не знал? Я до сих пор не мог сказать, верю ли я всем тем историям, которые она рассказывала мне. Временами мне казалось, что я начинаю верить, однако затем она говорила нечто настолько нелепое, что я быстро возвращался в чувства. Моя мать часто говорила, что способна определить, в своем ли уме человек, внимательно посмотрев ему в глаза: у сумасшедших взгляд должен был светиться безумным светом, гораздо более ярким, чем светится взгляд человека с ясными мыслями. До сих пор подобного я у Кинамон не наблюдал. Однако, говорил я себе, возможно, это происходит с ней только по ночам. На улице тем временем заметно темнело.

Мы поужинали бургерами, жареной картошкой и колой (это было практически все из американской кухни, что я пробовал с начала путешествия) и обнаружили, что наш вечер близится к завершению.

«О, Леон, я прекрасно провела время!» — вздохнула Кинамон, упав на кровать. Теперь она лежала, оперевшись на локоть. Я сел на свою постель, более чем немного напуганный перспективой того, что может произойти дальше. Конечно, она не думает, будто мы можем… Или думает? Мое сердце бешено стучало, мой мозг посылал мне сигнал тревоги. Если она сделает первый шаг, как я смогу разрешить ситуацию? Разумеется, у нее нет ни малейшего повода полагать, будто мы заключили некую сделку…

— Ты прекрасен, Леон, — сказала она, мягко улыбаясь и пристально смотря мне в глаза.

Вот это было совсем нехорошо. Получил я комнату бесплатно или нет, я не мог этого себе позволить.

— Ты, хм, ты лучше поспи немного, — сказал я ей самым отеческим тоном. — У нас у обоих был тяжелый день, а завтрашний обещает быть не легче.

— Ах да, завтра, — я явно расстроил ее, — завтра… Ты же пойдешь со мной, правда, Леон? Я не хочу идти в токсикологический центр одна.

Мое сердце вернулось в нормальный ритм. Мы избежали того, что немыслимо было даже представить.

— Да, да, конечно, я пойду с тобой. Но прямо сейчас нам надо спать, чтобы ты могла отдохнуть и подготовиться к завтрашнему дню.

Она отвернулась от меня и заснула, прежде чем я успел выключить свет.

Я лежал при свете маленького ночника, отбрасывающего на дальнюю стену комнаты странные тени. Комната была мне столь же чужой, как и все подобные номера, в которых я бывал: стены, крашеные желтым, скрипучая кровать, застарелый запах плесени и сигаретного дыма. Я думал о своем отце, чья жизнь проходила в номерах отелей, разбросанных по всему миру, каждый из которых был для него чужим, каждый отличался от предыдущего достаточно для того, чтобы ощущаться незнакомым местом, и каждый был похож на предыдущий в той мере, чтобы не оставить о себе воспоминаний. Я стал составлять в уме перечень мест, где побывал отец. Что он увидел за свою жизнь? Страны далеко на Западе и далеко на Севере, Солнце, Море и Горы. Затем я вспомнил, где же был я сам. Морские круизы, самолетные и автомобильные туры. Отец был очень далеко, и в то же время он был здесь, со мной. Лежа в той комнате, я понял, что отец был причиной того, что я оказался здесь. Это был, возможно, лучший дар, который он мне преподнес, даже не осознавая, что он для меня сделал, дар, который побуждал меня представлять себе другой мир и мечтать о далеких странах. Отец покидал дом, так как этого требовала его работа, однако путешествия никогда не были для него просто обязанностью. Наоборот, и теперь это было ясно для меня, он сам выбрал такую работу, которая могла удовлетворить его желание посмотреть мир. Он постоянно находился в пути, в поисках новых приключений. И хотя я никогда с ним не ездил, все же я следовал за ним по пятам. Он сделал из меня путешественника, сначала пускающегося в путь, чтобы найти одиночество, затем — чтобы быть вместе с людьми.

Почему я никогда не понимал этого прежде? Сейчас же все стало для меня очевидным. Отец был так разочарован, когда я сказал ему, что дело его жизни, его компания, — это не то место, где я вижу себя в будущем. Я мог читать это на его лице, слышать в его голосе: почему ты делаешь это, почему ты уходишь?

«Не могу обещать, что твое место будет свободным, когда ты вернешься», — сказал он мне в день моего отъезда в Америку.

«Я не могу обещать, что вернусь», — ответил я ему тогда.

В тот момент ни один из нас не понимал главного. Я уходил туда, куда сам отец показал мне путь. Если убегающая вдаль дорога и призывала меня, то только потому, что он научил меня слышать ее голос.

Следующим утром я под завязку набил желудок за шведским столом, поглотив апельсиновый сок, молоко, хлопья, изюм, яйца, бекон, пончики, круассан и вафли. Это зрелище было, полагаю, отвратительным, но я не знал, когда следующий раз выпадет возможность поесть. Обслуживающий персонал отеля смотрел на меня с подозрением.

Кинамон ограничилась единственной чашечкой кофе, который пила маленькими глотками. Я знал Кинамон менее 24 часов, однако у меня было странное чувство, что на самом деле мы скитаемся вместе уже несколько месяцев. Когда путешествие проходит в экстремальных условиях, время сливается для вас в один нескончаемый отрезок: часы становятся днями, а дни превращаются в месяца.

Токсикологический центр полностью окутал ее мысли, момент истины быстро приближался. Кинамон расплатилась за номер, и мы запрыгнули в маленький автобус отеля, который доставил нас до пункта проката машин.

— Я могу попросить у тебя твою кредитку? — спросила Кинамон.

Я замер в молчании.

— Кинамон, у меня нет кредитки, помнишь? У меня вообще нет денег.

— Да, да. Попытаюсь снова воспользоваться своей, однако не знаю, сколько раз это еще сработает.

Кредитка сработала, мы получили машину. Дальнейшие планы моей спутницы относительно токсикологического центра были более серьезные, чем я мог себе представить. Она более не хотела обращаться в токсикологический центр Ричмонда. «Они уже добрались до здешних врачей», — убеждала меня она. Вместо Ричмонда она хотела, чтобы оба мы отправились в Шарлотсвилль, находящийся в полутора часах езды к западу от Ричмонда. Она твердо решила обратиться в токсикологический центр там. Я сильно в этом сомневался, однако дальнейшее продвижение на запад совпадало с моими целями, и поэтому я согласился, успокоив Кинамон и заверив ее, что по-прежнему согласен сопроводить ее в токсикологический центр, где бы он ни находился.

Однако мы не смогли бы попасть никуда, оставайся Кинамон за рулем и дальше. После того как она в третий раз проехала на красный свет и выехала на встречную полосу, чтобы обогнать фуру, я настоял на том, чтобы она передала руль мне. Кроме уверенности в том, что мы все-таки приедем на место в целости, то, что вести машину буду я, давало ей дополнительное преимущество иметь возможность рассказать мне больше о своей жизни. К счастью, она согласилась. К счастью, для нас обоих.

Не спеша я вел машину. Наше время проходило в постоянных разговорах, ну хорошо, говорила в основном Кинамон. Ее жизнь представляла собой сборную солянку, состоящую из самых невероятных фантазий. Она была медиумом. У нее была родственница — белый маг. США держали армии на других планетах. Она могла связаться с любым человеком из другого времени. Сосредоточившись, она могла вызывать события одним лишь усилием воли. Когда мы приехали в Шарлотсвилль, ее голос осип от постоянного разговора, а у меня разболелась голова от попыток разобраться в бесконечной череде бредовых выдумок.

Въехав в город, я припарковал машину у обочины тротуара за несколько кварталов от старой главной площади Шарлотсвилля. Как я и подозревал, ее желания поменялись, и в действительности она больше не хотела, чтобы я присутствовал при получении результатов ее токсикологических анализов. Я не стал настаивать на обратном. Разумеется, возможно, что вся эта токсикологическая история была лишь уловкой с ее стороны. Однако разоблачив ее намерения, я не помог бы ни ей, ни себе, поэтому я согласился отправиться дальше в одиночестве.

— Хорошо, Леон, я думаю, нам надо прощаться, — сказала она с расстроенным выражением на лице.

— На время, — напомнил я ей. Еще в машине мы договорились когда-нибудь встретиться. Мне действительно было интересно узнать, что же покажут ее токсикологические анализы, и как сложится ее дальнейшая жизнь. Она дала мне свой номер телефона, и я обещал ей позвонить, когда закончится мое путешествие.

— Люди всегда так говорят, — сказала она с сомнением.

— Я знаю, но они никогда не встречали ничего подобного яркому свету взаимопонимания, которое установилось между нами, ведь правда? В один прекрасный день мы увидимся друг с другом, я уверен в этом. И, наконец, ты должна сообщить мне, что покажут твои анализы.

— Хорошо, я постараюсь, — улыбнулась она, просияв. Мы обняли друг друга, и я вылез из машины, навстречу собственному неопределенному будущему.

— До встречи, — сказал я ей через боковое стекло.

Кинамон кивнула, послала мне воздушный поцелуй и уехала, оставив меня стоять на углу, испытывая сложные чувства.

Сейчас я понимаю, как понимал и тогда, когда наблюдал, как ее взятая напрокат машина, фыркая и виляя, неуверенно удаляется в сторону центра города, что, несмотря на все ее проблемы и навязчивые страхи, несмотря на невероятные фантазии и придуманную жизнь, у меня и у Кинамон есть нечто общее: настолько глубоки наша неуверенность в себе и наша самоизоляция, что мы готовы сочинить самый абсурдный сценарий, лишь бы пробить себе дорогу к другим людям. Иногда мы так одиноки и напуганы, так остро чувствуем свою потерянность в пространстве жизни, что стремимся найти любой способ, который позволит нам преодолеть отделяющую нас от мира стену и обрести тепло человеческого общения.