Но пасаран

Под прикрытием истребителей

Через несколько дней из ворот студии выехали два автобуса: один груженный ящиками с пленкой, в другом — наша группа, те, кому предстояло лететь в Москву. Машины ехали по пустынным улицам ночного Ленинграда. Все молчали. Мои товарищи впервые после начала войны покидали Ленинград. Сейчас они прощались со своим городом.

Была перевернута еще одна памятная страница в моей жизни. Почему-то в эти минуты представил себе, как после войны приеду в Ленинград экспрессом «Красная стрела». Подтянутый проводник, чай, белоснежные крахмальные простыни, беседа с попутчиком… Утром выйду на площадь Октябрьского вокзала, поеду по Невскому или в шумной толпе пройду два-три квартала… Неужели будет забыт вот этот Невский, по которому мы едем сейчас, где на сугробах снега еще так недавно лежали трупы умерших от голода ленинградцев? Мои спутники, конечно, никогда не забудут пережитого. Горе Ленинграда, муки Ленинграда, слава Ленинграда не могут быть преданы забвению.

А молодые? Те, которые родятся после войны? Поверят ли они, что могло быть такое?

Ответственность за память о пережитом — на нас. На людях нашего поколения.

Мы подъехали к борту самолета. Пока экипаж быстро перегружал из автобуса ящики с пленкой, командир показал мне маршрут полета. Пройдем над Ладожским озером, выйдем к Тихвину, оттуда повернем к Москве. До Тихвина нас будет сопровождать группа истребителей.

Самолет начал свой разбег прямо с места, оттуда, где он стоял в укрытии под группой деревьев. Мы оторвались от земли.

* * *

Сколько раз испытывал я сложное чувство прощания с местами, ставшими очень дорогими, знаменательными в моей жизни кинооператора! С волнением и грустью, настолько сильными, что слезы закипали в горле, смотрел я в иллюминатор, когда делали прощальный круг над архипелагом Франца-Иосифа, где я провел тяжелую зимовку, где полярной ночью обрел верных друзей и познал цену настоящей мужской дружбы.

С тем же чувством смотрел я с борта самолета, как удалялись берега Кубы, с которой я побратался в бурные месяцы кубинской революции.

Помню, как самолет оторвался от заснеженного аэродрома в Сталинграде, когда я летел в Москву с бесценными кадрами капитуляции немецких войск, сдачи в плен фельдмаршала Паулюса…

Трудно забыть, как самолет совершал прощальный круг над Ханоем, над озером Возвращенного меча. Покидая Вьетнам, я еще чувствовал на плече теплоту ладони Хо Ши Мина, который по-отечески простился со мной, пожелав благополучного возвращения на Родину. В прощальной беседе мы вспоминали, как шагали с ним по военным тропам в джунглях, вспоминали беседы в бамбуковых хижинах.

* * *

…Самолет, покинувший Ленинградский аэродром, шел бреющим полетом, зубцы елей стремительно плыли нам навстречу. Еще кое-где виднелись на лесных лужайках прогалины снега. Впереди была водная гладь — Ладога. Навстречу пронеслась восьмерка истребителей, они развернулись позади нас, догнали и пристроились крыло к крылу. Истребители прошли над Ладогой. Здесь мы недавно проезжали по льду на грузовой машине. Перед глазами все еще стояли образы блокадного Ленинграда: улицы, бомбежки, кладбище… Из задумчивости вывел голос пилота:

— Подходим к Тихвину, сейчас истребители с нами простятся и вернутся на свой аэродром.

Ведущий истребитель качнул крыльями, взмыл свечой. Те, что были справа и слева, круто развернулись за ним. Мы продолжали путь без прикрытия, бреющим полетом. «Узнаете?» — спросил вскоре пилот, прикоснувшись рукой к моему плечу и показывая вниз. Я взглянул — под нами уже был канал Волга-Москва.

Трудно мне будет найти слова, чтобы рассказать о встрече, которая произошла у дверей нашей студии в Лиховом переулке. Москвичи встречали ленинградцев.

Как самый драгоценный груз переносили с машины в вестибюль студии ящики с пленкой. Несли не носильщики, а операторы, режиссеры, директор студии. Обеденный стол был украшен цветами.

А потом я пошел по Москве, вглядывался в лица прохожих, слушал их говор. Был теплый, солнечный день, и все было неправдоподобно, чудесно. На мгновение я остановился, как вкопанный, не поверив своим глазам. Около Мосторга на Петровке в большом зеркале, вделанном в фасад дома, увидел себя. Неужели это я?! Оказывается, за все время пребывания в Ленинграде я ни разу не посмотрелся в зеркало. Ну что ж, землистого цвета впалые щеки, это — печать блокады Ленинграда. Солнце сгонит серую тень с лица. Но не сгладится в памяти Невский в сугробах, трупы у подъездов домов, плакаты «Враг у ворот!» и ленинградец — человек, плачущий от счастья, при виде трамвая, вновь пошедшего по улицам города, пережившего первую блокадную зиму.