Но пасаран

Ночные голоса джунглей

Тронулись пешком. Начали мы свой путь еще до наступления вечера. Днем на тропах в джунглях царит влажный сумрак. Лучи солнца едва прорываются через густую листву. Это начинает нас беспокоить. Несколько раз в зарослях джунглей днем мы замеряли экспонометрами силу света. К нашему огорчению, стрелка экспонометра едва-едва поднималась на шкале — света явно недостаточно для съемки. Как мы будем выходить из этого положения?

Быстро сгущаются сумерки. Сопровождавшие нас ребята зажгли бамбуковые факелы. Они связали несколько сухих стволов бамбука, предварительно расщепив их ножом. Бамбук медленно горит, освещая нам путь. Трудно идти по еле заметной, скользкой, размытой дождем глинистой тропинке. На пути — подъемы и спуски по вырубленным в глине скользким ступеням. Справа и слева от тропы — стена непроходимых джунглей. В этих зарослях вьетнамских джунглей нашли себе могилу тысячи и тысячи солдат французского экспедиционного корпуса.

По стволам и листьям застучали тяжелые капли. Через минуту потоки теплой воды уже низвергались с неба. Тропический ливень! Он иногда не прекращается сутки и больше. Ноги по щиколотку влезают в жидкую трясину, хлюпающую, засасывающую, сильно затрудняющую ходьбу. К нам доносятся таинственные ночные голоса джунглей. Резкие вопли обезьян, крики ночной птицы, рычанье неведомого зверя, свист и визг каких-то насекомых, скрип стволов бамбука.

Шагавший около меня Лен вдруг остановился и сжал мою руку. Низкий рев донесся до нас издалека. Подоспевший к нам Ван, улыбаясь, сказал:

— Ну, теперь вы услышали голос самого главного обитателя джунглей. Где-то бродит тигр.

Путь нам преградила широкая река. В свете факелов мы увидели покачивающийся на воде легкий плот из длинных толстых стволов бамбука, связанный лианами. На этом плоту нам предстоит переправиться на другой берег вместе со всей аппаратурой. Первым решился стать на шаткий плот Володя Ешурин. Взглянув на его грузную фигуру, вспомнив его вес девяносто пять килограммов, я ожидал близкой развязки. Плот угрожающе закачался. Ешурин с напряженным лицом, стараясь не шелохнуться, начал удаляться от берега. Через реку протянута толстая лиана. Парень, сидящий на корточках на плоту, перебирает руками, подтягивая судно к другому берегу, где горят бамбуковые факелы, роняя на поверхность черной, как тушь, воды золотые капли горячих углей.

Опять узкая тропинка, вырубленная в джунглях. Это уже последний этап нашего пути. Где-то за надежной стеной буйно растущих исполинов в невидимой точке джунглей Северного Вьетнама расположен поселок. Там — Совет Министров республики, Центральный комитет Партии трудящихся Вьетнама. Свято хранит народ тайну этого места. Дорого дал бы враг, чтобы узнать эту точку и обрушить на нее всю силу своих бомбовых ударов, уничтожить, снести с лица земли…

Несколько раз я видел тянущийся вдоль тропы густой жгут телефонных кабелей, белые изоляторы на стволах деревьев. Это говорило о том, что мы приближаемся к месту назначения. Когда же из-под темного свода листвы неожиданно возник в свете факелов окликнувший нас часовой, я понял: наш поход закончен.

Пройдя несколько сот метров, увидели электрический свет, услышали тарахтенье маленькой электростанции. Прошли в темноте мимо нескольких бамбуковых хижин. Из одной доносилось жужжание динамо и стук ключа радиопередатчика.

Наконец под крышей! Пусть бушует над головой тропический ливень. Здесь так светло, сухо! Так манят бамбуковые лежанки. Растянуться во весь рост, отдаться долгожданному отдыху.

Едва успели мы сменить мокрую одежду, как в хижину вошли двое людей. Нас поздравили с благополучным прибытием члены Центрального комитета партии трудящихся товарищ То Хыу — заместитель министра информации и пропаганды, выдающийся революционный поэт Вьетнама, и товарищ Хуан Тун — ответственный редактор газеты «Народ», органа Центрального комитета партии. За накрытым столом завязалась увлекательная беседа, которой, казалось, не будет конца. Вопросы сыпались с обеих сторон. Нужно было обо многом спросить, сказать друг другу самое важное, узнать самое необходимое. Каждые несколько минут они говорили:

— Спать немедленно! Нам приказано немедленно вас уложить отдыхать…

То Хыу — человек маленького роста, похожий телосложением на подростка. Ему тридцать четыре года. С пятнадцати лет он ушел в революционное движение, а девятнадцатилетним юношей уже был приговорен к каторжным работам. Его заключили в каторжную тюрьму, пользующуюся самой тяжелой репутацией, расположенную на границе между Патет Лао и Центральным Вьетнамом. Через пять лет ему удалось оттуда бежать. Стихи, написанные То Хыу в тюрьме, в рукописях расходились по стране. Он стал любимым певцом народа, борющегося за свободу. Накануне августовской революции 1945 года он руководил повстанческим комитетом в Гуэ.

В годы войны ему не хватало времени для писания стихов и поэм, но он перевел несколько стихов советских поэтов. Он рассказывает:

— В 1947 году наши войска и партизаны вели ожесточенные бои на Светлой реке и на горных перевалах. Люди уходили из родных сел и городов, превращенных врагом в выжженные зоны. Я нашел однажды вечером советскую книгу «Советские девушки» и там прочел переведенное Люкэттом на французский язык стихотворение Константина Симонова «Жди меня». Оно взволновало мое сердце. Я видел моих сестер, перенесших неимоверные страдания, думающих о своих близких и любимых, сражающихся на фронте. Всю ночь до рассвета я переводил стихотворение. Хотите я вам прочту его?

Вьетнамцы читают стихи нараспев, как песню. Он тихо пел, и его мелодичная напевная речь была похожа на орлиный клекот. Потом он прочел переведенное им стихотворение «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…»

— Я нашел его в другой книге, название которой не помню, — сказал он. — Это было осенью 1949 года. Я перевел это стихотворение, вложив в перевод собственные чувства любви к моей испепеленной врагом земле.

Он прочел и это стихотворение. Трогательны были в певучей вьетнамской речи мягко произносимые русские «Алеша», «Смоленщина…»

— Спать, товарищи, немедленно спать!..

Но сон не гнел. Уже несколько раз договаривались: «Еще двадцать минут и тогда…» Проходили новые двадцать минут, а беседа не кончалась.