Но пасаран

На проводе Москва

Утро 7 ноября 1936 года. Рассвет. По совершенно пустым улицам, останавливаясь на каждом квартале, едем с Кольцовым к Толедскому мосту. Решили сами проверить обстановку на всей линии обороны. Сейчас никому верить нельзя, только самому увидеть своими глазами эту линию, если она вообще существует. На Толедском мосту группа солдат, закутанных в одеяла. Идут в сторону Карабанчеля. Спрашиваю их, какой они части, куда направляются.

— Колумна лос агилос (колонна «орлы»), отстали от части. Там, в Карабанчеле, должен быть наш батальон.

— По-моему, не вы отстали от батальона, а батальон отстал от вас, он сражается, а вы поспешили к валенсианской дороге. Не так ли, орлы?

Орлы — молодые славные ребята — немного смущены, в моих словах, кажется, святая правда.

— Ну, пойдемте вместе.

Идем по Толедскому мосту, совершенно пустынному. Вчера тут было форменное столпотворение, тысячи людей с пожитками, сбивая друг друга с ног, бежали в город. Я здесь снял женщину, потерявшую своего ребенка. Она сквозь рыдания выкрикивала:

— Чикита миа! Девчоночка моя!..

Сейчас мертвая тишина, которая нарушается ружейной трескотней, гулким эхом проносятся по опустевшим кварталам отзвуки выстрелов и редких орудийных разрывов.

Идем, прижимаясь к стенам домов. Выстрелы все громче, ближе. Вот и вчерашняя баррикада. До нее осталось метров сто. Рвется посреди улицы снаряд. Мы шарахаемся в подворотню, отлежавшись, ползем дальше, добираемся до баррикады. Насколько здесь спокойнее, чем там, в центре Мадрида. Здесь все ясно. Знаешь, что фашисты — вот там, в сером трехэтажном доме. Но между нами — каменная баррикада. Гляжу на солдат, которые не отрывают взгляда от амбразур, не выпускают из рук пулемета. Кажется, сеньор Франко сегодня не попадет на Гран-виа. Сегодня на рассвете кто-то позвонил в военное министерство. К телефону подошел Миаха. Звонили из Хетафе. Фашистский офицер назвал Миаху старой вонючкой и сказал, что к полудню он со своими товарищами будет пить кофе в кафе на Пуэрто дель Соль.

Со стороны Толедского моста к баррикаде подкатывает республиканский броневик и начинает прямой наводкой бить по трехэтажному дому, методически, как гвозди, вбивая снаряды во все окна, по очереди.

Через пролом в стене перебрались в соседний дом с палисадником. Там бойцы залегли у бетонного основания забора, поставили пулемет. Отсюда они прекрасно видят большой пустырь и группу домов, в которых засели марокканцы и стреляют разрывными пулями — пули-хлопушки колотятся над нашими головами. Солдаты, увидев в моих руках кинокамеру, немедленно открывают ураганный огонь по фашистам. Каждый, выпустив обойму, поворачивается к аппарату, принимает картинную позу, поднимает кулак и кричит: «Вива эспанья!» Я умоляю не обращать на меня внимания, но поздно: внимание на нас уже обратил противник. Фашисты, решив, очевидно, что мы готовимся к атаке, начали поливать наш палисадничек ливнем ружейно-пулеметного огня. С большим трудом мы с Кольцовым выбрались отсюда, вернулись на баррикаду.

— Спасибо за доставленное удовольствие, — мрачно сказал Михаил Ефимович, отряхивая известковую пыль со своего плаща. — Давно я так не ползал на животе.

— Пойдемте, — сказал я.

— Ну вас к черту, дайте отдышаться, — сказал он, присев на мостовую и облокотившись спиной на стенку баррикады.

Гляжу на часы, рассчитываю разницу во времени… Вот сейчас над колоннами войск на Красной площади проносится команда «смирно»… В руках у солдат, присевших на корточки за нашей баррикадой, праздничный номер «Мундо обреро». богато иллюстрированный. Номер почти полностью посвящен Советскому Союзу. Москва, танки на Красной площади.

Расставшись с Кольцовым, возвращаюсь к Толедскому мосту и иду к центру города, чтобы проехать в парк Каса дель Кампо. Даже не знаю, как туда попасть. Стыдно сказать — два месяца в Мадриде и не удосужился побывать в этом излюбленном месте отдыха мадридцев.

Ориентируюсь по карте. Теперь вся кипа полевых карт заменена одним листком, который я снял со стены моей комнаты, — план Мадрида. За эти два дня он уже сильно поизмялся, исчерчен красными и синими кружками, стрелками.

Сейчас к полудню центр города опять, как и вчера, заполнился тысячами людей, повозок, машин. По бульвару Каселляно гонят стада скота. Раньше эти толпы были «транзитные» — люди шли из деревень через Мадрид на восток. Теперь тронулся Мадрид. Население узнало, что правительство оставило столицу, и ринулось из города. Это к лучшему — меньше жертв от бомбежек, да и с продовольствием будет, очевидно, трудно.

Очень осторожно, сверяясь ежеминутно с картой, еду по пустынной окраине.

Проникаю в парк. Главный натиск фашисты здесь предприняли ночью и сегодня на рассвете. Сейчас они притихли, все их атаки были отбиты. Идет редкая перестрелка. Здесь вся оборона держится главным образом на танках. Танки все время ведут огонь в сторону противника, беспрестанно меняют позиции, создавая у фашистов впечатление чрезвычайной густоты артиллерийского огня в республиканской обороне. Прошедшая ночь, рассказывают мне танкисты, была кромешным адом. Доходило до рукопашной. Главное — побольше снарядов. Танки, превратившиеся в маленькие кочующие форты, ведут огонь без передышки. К вечеру нужно ожидать решительной атаки, временное затишье объясняется тем, что фашисты, очевидно, стягивают сюда силы, концентрируют авиацию и артиллерию. В парке снял трогательный кадр в окопах. Молодой боец — верзила парень уговаривает старушку мать уйти домой. Здесь же передовая, убить могут! А она ни в какую. Стоит около амбразуры, смотрит любящими глазами на сынка. Ему совестно перед товарищами. «Уйди же, мадре, мамита миа!» А она, маленькая, седая… садится на глиняный выступ в траншее, говорит: «Не пойду!»

Вспомнил, что сутки ничего не ел. Солдаты накормили меня. Ломоть консервированной ветчины с сухими галетами, несколько глотков вина из фляги.

Возвратившись в город, заехал в «Палас» за пленкой. Позвонил Кольцову. Он поднял трубку:

— Куда вы запропастились! Давайте живо сюда! Очень важное дело. Да поскорее!

Я поднялся этажом выше и, открыв дверь, замер от изумления. В просторном номере Кольцова — роскошно сервированный стол, лучи солнца сверкали в дорогих бокалах, в серебряных ведерках бутылки замороженного шампанского, покрытые крахмальными салфетками. В центре стола — ваза с огромным букетом алых гвоздик. В комнате кроме Михаила Ефимовича я увидел Владимира Горева, его заместителя полковника Ратнера, полковника Хаджи Мамсурова и его переводчицу — расторопную, говорливую аргентинку Лину. У всех в петлицах гвоздики. Радостное, приподнятое настроение.

— С праздником! Встречаем в Мадриде 29-ю годовщину Октября. На зло фашистам, в Мадриде, черт подери!..

* * *

До этого, запомнившегося на всю жизнь дня я редко видел Хаджи Мамсурова. Осетин могучего телосложения с теплым взглядом черных глаз, он был нелюдим, неразговорчив. О хладнокровном мужестве Хаджи передавали шепотом удивительные истории. Не зная испанского языка, он ходил по фашистским тылам с небольшой группой отобранных им отчаянных храбрецов — испанцев. Его возвращение в Мадрид после очередного рейда опережалось известиями о сумасшедших по дерзости и отваге делах: летели на воздух артиллерийские склады, рвались на фашистских аэродромах начиненные бомбами немецкие бомбардировщики, взрывались эшелоны с оружием Гитлера и Муссолини, стратегические мосты. Он никогда ничего не рассказывал. А спросить его — только качнет черной как смоль шевелюрой и улыбнется застенчивой улыбкой, сверкнув из-под резко очерченных губ белоснежными зубами. Лишь однажды после долгих уговоров он согласился. Два вечера Эрнест Хэмингуэй просидел с ним в отеле «Флорида», это впоследствии помогло ему создать образ Джордано, героя романа «По ком звонит колокол».

В этих рискованных рейдах Лина была всегда рядом с Хаджи.

Прошли годы. Московская квартира генерал-лейтенанта Хаджи Мамсурова часто заполнялась испанскими ветеранами с побелевшими головами. За столом радушная хозяйка дома, милая наша Лина. То и дело слышалось неизменное: «А ты помнишь…» А у края стола их дочь — красавица, подперев кулачками лицо, ну точь-в-точь та самая огневая отважная мадридская Лина, жадно слушает отрывки боевых повестей.

* * *

Наша торжественная трапеза в «Паласе» была короткой. Первым, взглянув на часы, поднялся из-за стола Горев. В этот момент раздался телефонный звонок.

— Возьмите, пожалуйста, трубку, — сказал мне Кольцов, занятый беседой с Ратнером.

— Что?.. Кто говорит? Не может быть! Вызывает Москва. Радиоцентр.

— Это первый звонок из Москвы. В спокойное время они не пытались звонить, а сейчас, когда такое творится…

— Расскажите, что сегодня происходит в Мадриде?

Хватаю карту Мадрида и передаю все, что сегодня и вчера видел, рассказываю о боях за Мадрид, об образовании Хунты обороны, передаю трубку Михаилу Ефимовичу.

— Держимся! — задорно кричит он в телефон. — Держимся!

Снова трубка у меня в руках.

— Благодарим вас, — звучит далекий голос, — сейчас передадим в эфир в праздничной передаче, записали вас и Кольцова на пленку. Демонстранты еще продолжают проходить через Красную площадь!

Проводом завладевает редакция «Известий». Снова передаю информацию.

— Будем вас вызывать завтра! — говорит голос Москвы.

Повесил трубку, и еще не верится. Москва… «Будем вас вызывать завтра». Невольно улыбнулся: завтра, что будет завтра?..