Ночные всадники

Глава XXIII
ПОСЛЕДНЯЯ ИГРА

Когда Лаблаш ушел, старый Джон продолжал сидеть над бутылкой виски. Он пил всю ночь, стараясь заглушить гнетущие мысли, и только на рассвете с трудом добрался до своей кровати и одетый бросился на нее. Он проснулся поздно, голова у него трещала, но он был трезв. Выпив приготовленный для него на кухне кофе и приняв холодный душ, он почувствовал себя несколько бодрее и вышел из дома. Он не хотел встречаться с Джеки и старался избегать ее. Однако его странное поведение не ускользнуло от ее внимания.

— Кто-нибудь был у дяди вчера вечером, когда меня не было дома? — спросила она слугу.

— Был только мистер Лаблаш. Он просидел долго, — отвечал слуга.

— Он пришел вместе с мистером Аллондэлем?

— Нет, мисс. Мистер Аллондэль не выходил из дома. По крайней мере я не видел этого. Мистер Лаблаш, должно быть, прямо прошел в кабинет к мистеру Аллондэлю, потому что я не видел, когда он пришел. Только потом, проходя мимо дверей, я услышал его голос. Они условились насчет встречи в одиннадцать часов вечера, — прибавил он.

«Что-то случилось. Лаблаш что-то замышляет», — подумала Джеки и тотчас же послала своего слугу Силаса к Беннингфорду с запиской следующего содержания:

«Можете вы прийти ко мне после обеда? Я буду дома».

В Фосс Ривере еще не вошло в привычку, как в цивилизованных городах, обедать поздно: фермеры встают рано, отправляются на работу и к двенадцати часам все уже сходятся к обеду.

Джон вернулся после обзора сельскохозяйственных работ, который долго не проходил. Он предпочел бы даже совсем не идти домой, чтобы не встречаться с племянницей. Притом же хозяин кабака Смит уговаривал его остаться обедать, но Джон удержался от соблазна на этот раз, и, собрав весь свой остаток мужества, с сокрушенным сердцем отправился домой.

Джеки наблюдала в окно, как он шел, пошатываясь, по дороге, и готова была плакать от горя. Но она не показала ему и вида, когда он пришел, а встретила его так же радостно и весело, как всегда, стараясь своим оживленным разговором разогнать мрачные тучи на его лице. Он слушал ее и машинально ел все, что она накладывала ему на тарелку, но она видела, что его мысли были далеко. Наконец она не выдержала и спросила:

— Дядя, зачем Лаблаш приходил к вам вчера ночью?

Этот внезапный вопрос привел его в замешательство.

— Я… он… мы говорили о делах, дитя… о делах… — проговорил он, заикаясь.

Он сделал попытку подняться с кресла, чтобы уйти, но она его удержала.

— Дядя, я хочу поговорить с вами, — сказала она.

Холодный пот выступил на лбу у старика, и его

щека начала нервно подергиваться. Но Джеки была неумолима.

— Мне ведь редко удается теперь говорить с вами, — продолжала она. — И теперь я хотела бы знать, о чем вы беседовали с Лаблашем. Ведь не может быть, чтобы он весь вечер говорил о Ретифе. Скажите, что он намерен делать, чтобы поймать Ретифа?

— Я… я не знаю, — пробормотал старик в смущении. — Наконец, ты не имеешь права спрашивать меня.

— Дядя, милый, вы не можете отказать мне. Скажите, вы с ним условились встретиться сегодня ночью? Имеет это отношение к Ретифу? Я должна знать. Прошу, умоляю вас!.. Зачем эта встреча? Где она произойдет?

Старик был приперт к стене. Он не мог устоять против просьбы племянницы и не знал, как вывернуться. В конце концов он сказал, что хочет сыграть в последний раз в карты с Лаблашем, который уезжает. Джеки уже не стоило большого труда выведать, где состоится эта встреча. Но зачем она произойдет ночью, в уединенной постройке, на отгороженном пастбище, это было ей непонятно н внушало ей страх. Но больше она ничего не могла добиться от дяди. Он упорно молчал, н, видимо, ее приставания мучили и раздражали его. Тогда она увела его в спальню и уложила на кровать, видя, что он действительно нуждается в отдыхе.

— Пусть будет что будет, — сказала она со вздохом и решила остаться дома и ждать прихода Билля Беннингфорда. Они условились не встречаться без крайней необходимости, но теперь, очевидно, такая необходимость наступила.

Когда Беннингфорд пришел, Джеки рассказала ему о посещении Лаблаша, о странном поведении старика дяди и об условленном свидании на отгороженном пастбище.

— Лаблаш что-то затевает, — сказала она. — Я боюсь, что дело близится к концу.

Билль небрежно развалился в кресле и сказал:

— Что вы хотите сказать? Я не понимаю. Можно курить?

Вопрос этот был, конечно, лишний, и Джеки невольно улыбнулась. Но ей нравился небрежный тон Билля. В его беспечности таилась большая сила.

— Нас выслеживают, я в этом уверена, — сказала Джеки. — Опасность может быть близка, и я хочу быть с вами!..

Он нежно взглянул на нее, нагнулся к ней и поцеловал ее.

— Милая!.. Вы для этого призвали меня, чтобы сказать мне это?..

— Да…

Он еще раз поцеловал ее и быстро вышел, но по сосновой аллее, которая вела от дома вниз, на дорогу к поселку, он шел уже спокойным шагом прогуливающегося человека. Дойдя до поселка, он повернул от него в сторону и скоро скрылся за возвышенным берегом болота. Когда его нельзя уже было видеть из последних домов Фосс Ривера, он прибавил шагу и быстро пошел по направлению к лагерю метисов.

Фосс Ривер словно вымер в этот час дня, и он не встретил никого. В прерии господствовала тишина, даже птиц не было слышно. Дойдя до маленькой рощицы, он растянулся в тени. Отсюда он мог видеть лагерь метисов и их разбросанные жилища. Достав из кармана маленькое зажигательное стекло, он употребил его, как гелиограф, для световых сигналов. Через несколько минут он увидал такой же ответный сигнал и тогда снова спрятал зажигательное стекло в карман, а сам улегся в тени и стал курить, не спуская, однако, глаз с лагеря. Его тонкий слух уловил звук шагов, которые приближались, и он скоро увидел коренастую фигуру метиса Готье, шедшего в сопровождении собаки довольно грозного вида. Она заворчала, увидев человека, но Готье прикрикнул на нее.

Они поздоровались, и Беннингфорд сказал:

— Пусть шестеро молодцов будут наготове сегодня ночью. Может быть, они понадобятся мне. И скажи Баптисту, чтобы он пошел через болото и привел Золотого Орла к моей хижине около половины десятого вечера. Скажи ему, чтобы он не запаздывал. Молчание, понимаешь?..

Беннингфорд знал, что все приказания будут в точности исполнены. Метисы повиновались ему, как повиновались раньше Ретифу. Он щедро платил за услуги, и, кроме того, его отчаянная смелость внушала им уважение. Насколько они ненавидели Лаблаша, настолько Беннингфорд казался им вождем и героем. В грабеже же, вообще, они не видели ничего дурного, и если воздерживались от него, то лишь из страха наказания.

После ухода метисов Беннингфорд сидел еще некоторое время в тени деревьев и задумчиво глядел в сторону лагеря. Он мысленно сделал обзор своим силам и пытался приподнять завесу, скрывавшую будущее. Дело приближалось к развязке, он это чувствовал, но каковы будут результаты для него и для девушки, которую он любил? Кто выйдет победителем из этой борьбы, он или Лаблаш?.. Джеки сказала, что не покинет его. Они убегут вместе в последнюю минуту. А старый Джон? Ведь он погибнет без нее…

Беннингфорд тряхнул головой, словно отгоняя эти мучительные мысли, и быстро вскочил с места. Нет, лучше не думать об этом! Все равно он не может изменить течение вещей. Он наказал Лаблаша, и теперь его роль кончается. Он должен скрыться. Он должен это сделать и ради безопасности любимой девушки… Однако нужно знать, что затевает Лаблаш. Сегодняшняя ночь покажет это… Ретиф должен быть там, на месте, чтобы действовать, если понадобится.

Оглянувшись вокруг и убедившись, что никого не было поблизости, он вышел из рощи и пошел через прерию на дорогу к поселку, решив не думать о будущем. Обстоятельства укажут, что надо делать.

Весь этот день он провел, как обыкновенно, ничего не делая: слонялся по рыночной площади, посетил кабак Смита и беседовал о действиях Ретифа с мясником, кузнецом и доктором Абботом. Когда день начал склоняться к вечеру, он присоединился к другим, таким же праздным людям и сидел вместе с ними, греясь в последних лучах заката.

Фосс Ривер был еще небольшим поселком и не имел важного делового значения, поэтому большие города Запада не очень интересовались им. Если бы в Фосс Ривере случилось землетрясение, то об этом лишь очень не скоро появились бы какие-нибудь коротенькие заметки в западной прессе. Поэтому о набегах Ретифа и о трагической смерти полицейского офицера, погибшего в Чертовом болоте, тоже ничего еще не было известно. Но в Фосс Ривере привыкли к этому невниманию, и жители поселка не были встревожены тем, что на смену полицейскому отряду, ушедшему после гибели Хоррокса, еще никто не являлся. Вообще, жители Фосс Ривера научились во всем полагаться только на самих себя. О Хорроксе жалели, но говорили, что он выказал себя глупцом. В самом деле, он умел только отыскивать следы, хорошо был знаком с прерией, но совершенно не годился для столь трудной задачи, как поимка разбойника, подобного Ретифу. Поэтому наиболее молодые члены поселка решили сами организовать комитет общественной безопасности, в то время как старики находили, что лучше подождать прихода полицейского отряда.

Таково было положение дел в Фосс Ривере, когда Беннингфорд, с наступлением темноты, вернулся в свою хижину и занялся приготовлением своего скромного ужина, с таким спокойствием, как будто он нисколько не заботился о предстоящих событиях. В десять часов вечера он ушел в свою спальню и тщательно запер дверь и закрыл ставни. Затем он вытащил из-под кровати маленький дорожный сундучок. Открыв его, он достал оттуда несколько предметов одежды и маленькую картонку. Он снял то платье, которое было на нем, и надел то, что достал из картонки: пару молескиновых штанов, пару таких же башмаков, кожаную куртку и поношенную широкополую шляпу. Оттуда же он вынул жестяную баночку с какой-то серой жирной мазью и черный парик с длинными жесткими волосами. Подойдя к зеркалу, он тщательно натер себе этой мазью лицо, грудь, плечи и руки. Кожа его тотчас же приняла медно-красный оттенок, как у индейцев. Он тщательно прикрепил парик к своим собственным светлым волосам и надвинул на голову шляпу. Превращение было полное, и из зеркала выглянуло на него суровое лицо с орлиным носом, лицо разбойника Ретифа.

Беннингфорд сложил в сундучок снятую одежду и запер его. В этот момент его слух уловил какой-то звук. Кто-то подходил к хижине. Он посмотрел на часы: было без двух минут десять. Он стал ждать. Действительно, вскоре он услышал легкий стук палки о выступ наружной стены хижины. Тогда он надел пояс, на котором висел револьвер, и, потушив свет, открыл заднюю дверь, выходившую прямо из его спальни наружу. Тогда он увидел лошадь, которую держал метис.

— Это ты, Баптист? — спросил Беннингфорд.

— Да. Я привел лошадь. Куда вы поедете?

— Туда, — Беннингфорд махнул рукой в сторону ранчо Аллондэля. — К пастбищу старого Джона. Там, во временном сарае, где складывались инструменты, должны встретиться сегодня ночью Лаблаш с Джоном. Зачем — я не знаю. Но я должен там быть.

— Может быть, вам понадобится помощь, — сказал метис после минутного раздумья. — Во всяком случае, я там буду вместе с несколькими нашими молодцами. Но мы не будем вмешиваться, если все сойдет гладко.

— Хорошо, — ответил Беннингфорд и вскочил в седло. Золотой Орел поплясал на месте несколько мгновений и наконец ускакал.

На этот раз Беннингфорд не принял больших предосторожностей. Впрочем, ему были хорошо знакомы привычки Фосс Ривера.

Доктор Аббот как раз в это время выходил из дверей кабака и хотел идти к Беннингфорду, хижина которого находилась на расстоянии не более ста ярдов от этого места. Он хотел посмотреть, дома ли Билль, и соблазнить его на партию в карты. С тех пор, как Билль изменил картам и больше не участвовал в игре, покер был не так оживлен, как раньше. С Джоном доктор не очень любил играть, потому что последнее время старик был всегда пьян.

Доктор увидел издали смутные очертания всадника, который выехал из-за хижины Беннингфорда. Его это заинтересовало, и он поспешил туда. Хижина оказалась запертой, и света в ней не было видно. Тогда он обошел ее кругом и столкнулся лицом к лицу с Баптистом. Баптист поздоровался с ним, так как они знали друг друга раньше. Доктор хотел заговорить с ним, но не успел оглянуться, как Баптист уже исчез.

«Что за история» — подумал доктор и повернул домой. Охота играть в покер у него сразу прошла.

Отгороженное пастбище, где Джон Аллондэль должен был встретиться с Лаблашем, находилось на расстоянии четверти мили от его дома, но надо было пройти всю длину луга, чтобы достигнуть сарая. Это было тоже еще полмили, потому что луг был узкий и длинный и шел по краю откоса, снабжавшего ферму сеном. Пастбище же находилось на отлогой стороне склона, а на верху этого гребня тянулась естественная изгородь из сосен на протяжении около двух миль.

Сарай был построен здесь для удобства косарей и хранения разных необходимых орудий. На одном конце сарая была устроена жилая комната, названная так, пожалуй, только из вежливости. В сущности, она отличалась от остального помещения лишь тем, что в ней было окно, ветхая дверь и маленькая железная печка, которая, впрочем, теперь была разрушена, и обломки ее валялись на полу. Кроме этого, там была грубая на деревянных козлах кровать, без всякой подстилки, стол, сделанный из ящиков, и два стула, один из которых был со сломанной спинкой.

Комната была тускло освещена желтым светом маленькой керосиновой лампы, которая тотчас начинала коптить, когда на нее падала струя воздуха из щелей в стенах.

Было уже больше одиннадцати часов. Лаблаш и Джон Аллондэль сидели за столом, и лица их при этом унылом освещении казались мертвенно-бледными. Тем не менее Лаблаш имел бодрый, веселый вид, в то время как его партнер, старый Джон, казался еще более осунувшимся, состарившимся, и руки его дрожали больше прежнего. Лаблаш пришел сюда с твердым намерением выиграть во что бы то ни стало и заранее предвкушал свое торжество, что и заставило его позабыть на время свои страхи.

Взглянув на маленькое окно, он сказал, отдуваясь:

— Едва ли нам могут помешать. Но лучше ничего не оставлять на волю случая. Может быть, вернее было бы завесить это окно? Ведь свет в этом помещении представляет нечто необычное.

— Ну да, закройте его, если хотите, хотя тут вряд ли кто-нибудь может пройти, — нетерпеливо ответил Джон.

Лаблаш поискал чем завесить окно, но так как в комнате не было ничего подходящего, он снял свой огромный шарф и употребил его вместо занавески. Окно было закрыто, и свет снаружи едва можно было заметить. Успокоившись на этот счет, он тяжело опустился на стул, который зловеще затрещал под его грузным телом.

Джеки ожидала Беннингфорда у ворот, ведущих на пастбище. Ее лошадь Негр была привязана к столбу ограды, внутри пастбища, на расстоянии нескольких ярдов.

Ни один звук не нарушал тишины ночи. Со своего места Джеки видела сначала свет в окне сарая, но он скоро исчез, так как окно было закрыто. Однако она знала, что Лаблаш и ее дядя находятся там, и ее начало одолевать нетерпение. Она то и дело всматривалась в темноту, в отдаленный конец поля по направлению к поселку, напрягая свой слух, чтобы уловить звук приближающихся шагов Беннингфорда. Минуты летели, и ее нетерпение все возрастало. Она боялась, что случилось что-нибудь помешавшее ему явиться.

Сердце ее екнуло, когда она вдруг увидала неясные очертания фигуры всадника наверху откоса. Ей довольно было одного взгляда, чтобы узнать его. Она быстро вернулась к лошади и отвязала ее от столба.

Билль Беннингфорд подъехал, соскочил с седла и провел Золотого Орла под уздцы через ворота на луг. Ни он, ни Джеки не обменялись приветствиями. Очевидно, мысли их были заняты другим.

— Пойдем? — спросила Джеки, сделав знак головой в сторону сарая.

— Лучше пойдем пешком. Давно вы здесь? — спросил Беннингфорд.

— Я думаю, около четверти часа, — отвечала она.

— Ну, так идем скорее.

Они пошли, ведя за собой лошадей.

— Я не вижу света, — сказал Билль.

— Окно закрыто… вероятно. Что вы намерены делать, Билль?

Он засмеялся.

— Очень многое. Смотря по обстоятельствам. Вы должны оставаться снаружи, Джеки, и смотреть за лошадьми.

— Может быть.

Он круто повернулся к ней.

— Как это — может быть? — спросил он.

— Ну да, — отвечала Джеки. — Разве можно знать что-либо заранее в нашем положении.

Они замолчали. Через несколько времени, когда половина расстояния была пройдена, Джеки вдруг спросила:

— Будет ли Золотой Орел стоять, если ему спутать ноги?

— Зачем?

— Это будет лучше, я думаю. Мы будем тогда свободнее.

— Пожалуй, — ответил Билль, но после минутного размышления прибавил: — Я бы предпочел, чтобы вы не шли дальше, милая девочка. Может произойти стрельба…

— Ну так что ж? Я люблю стрельбу. Я умею стрелять… Но что это? — вдруг сказала она, повернувшись в сторону ветра и прислушиваясь.

Билль тоже прислушался.

— Ах, это мои ребята! Баптист сказал, что они придут, — ответил он.

Слышен был лишь очень слабый шорох травы, но острый слух Джеки уловил его.

Несколько минут они еще прислушивались. Затем Беннингфорд обратился к Джеки:

— Пойдем. Лошади стреножены. Мои молодцы не будут показываться. Я думаю, они находятся здесь только для того, чтобы сторожить меня.

Они пошли к сараю. Оба молчали, погруженные в свои размышления, но никто из них не знал, что их ожидает. Они подошли уже на четверть мили к сараю и могли смутно различить его очертания в окутывающем мраке. Свет лампы был виден через красный шарф, растянутый в окне. И вдруг они услыхали раздраженный, громкий голос Джона и сразу остановились, пораженные. Если его голос они могли услышать на таком расстоянии, значит, он должен был кричать. Внезапный страх охватил их. Беннингфорд первый бросился вперед, шепнув Джеки, чтобы она подождала его. На мгновение она остановилась, но потом, повинуясь инстинкту, бросилась за ним. Тотчас за этим раздался звук выстрела.

— Билль, там убивают! — проговорила она, задыхаясь.

— Да, — отвечал он и побежал вперед.

Убийство? Но кто же был жертвой? Сразу наступила тишина, и голосов не было слышно. Билль подумал о девушке, оставшейся позади него. Если Лаблаш убил Джона Аллондэля, то ему не будет пощады. Когда Билль подбежал к зданию, там уже царила зловещая тишина. Позади себя он слышал поспешные шаги Джеки, слышал движение метисов, но никаких других звуков не было слышно. Он подошел к окну и попытался заглянуть в него. И вдруг свет погас… Он уже знал, что это значит, и побежал к двери.

Джеки подходила. Он видел ее в темноте и ждал ее приближения.

Внезапно дверь открылась, и какая-то огромная фигура вышла наружу. Это был Лаблаш. Билль узнал его даже в темноте. Лаблаша выдало бы его громкое астматическое дыхание, если бы не было никаких других признаков, которые помогли бы распознать его в окружающем мраке.

Ростовщик остановился, не замечая притаившихся в темноте фигур. Потом он начал осторожно спускаться по ступенькам. Четыре ступеньки — только и всего, но в этот момент его кто-то сзади схватил за горло. Короткая, отчаянная борьба, и толстый ростовщик, задыхаясь, свалился назад, а Беннингфорд, словно тигр, вцепился ему в горло.

В этот момент он услышал шелест юбки вблизи. Эта была Джеки. Она нагнулась и вытащила из кармана ростовщика револьвер. Тогда Билль отпустил его и стоял над ним, тяжело дыша.

Лаблаш, с трудом переводя дыхание и с вытаращенными от ужаса глазами, услышал повелительный голос, приказывающий ему встать. В этом голосе не было ни следа акцента, с которым говорил Ретиф.

Лаблаш уставился глазами на дуло револьвера, но не пошевелился и не вымолвил ни слова. Джеки вошла внутрь здания, где было совершенно темно. Она хотела зажечь лампу и узнать истину.

— Встаньте! — еще раз холодно скомандовал Беннингфорд.

Ростовщик повиновался. Взглянув на высокую худую фигуру своего противника, он пробормотал с ужасом:

«Ретиф!..»

Свет зажженной лампы показался в отверстии дверей. Билль, указав туда, произнес таким же повелительным голосом:

— Идите туда!

— Нет!.. Нет!.. Только не туда, — с ужасом пробормотал Лаблаш.

— Идите туда! — повторил Билль, направляя на него свой револьвер.

Согнувшись, Лаблаш исполнил приказание. Беннингфорд последовал за ним в убогое помещение и быстрым взглядом окинул его. Он увидел Джеки, которая стояла на коленях возле распростертого тела своего дяди. Но она не плакала. Ее лицо словно окаменело, и неподвижный взгляд уставился на седую голову Аллондэля и его закатившиеся раскрытые глаза.

Лаблаш посмотрел на Джеки, пораженный ее присутствием и тщетно стараясь понять связь, существующую между нею и Ретифом.

Беннингфорд запер дверь и обратился к Джеки.

— Он умер? — спросил он каким-то торжественным тоном.

— Он мертв… мертв! — отвечала Джеки слегка дрожащим голосом, но взгляд ее был также неподвижно устремлен на убитого.

В это время дверь тихо отворилась. Никто в первую минуту не заметил этого. В комнату вошли несколько темных фигур.

Лаблаш стоял неподвижно. Он не смотрел на мертвого, но не спускал глаз со своего живого врага, стараясь угадать, что он замышляет. Сам ли он расправится с ним, или передаст его в руки правосудия? Суда Лаблаш не особенно боялся. У него нашлись бы оправдания, и, кроме того, — его богатство было для него мощной защитой. Но Джеки!.. Ее роль была для него загадкой.

В это время Беннингфорд снял шарф со своей шеи и стал вытирать краску с лица. Лаблаш увидел, что из-под нее выглядывает белая кожа, и, прежде, чем Билль снял свой парик, ростовщик понял истину.

— Беннингфорд!

— Да, это я, — ответил Беннингфорд, пристально глядя на задрожавшего ростовщика.

Джеки поднялась с пола.

— Вы ответите за эту смерть, — произнесла она звенящим голосом, обращаясь к Лаблашу. — В прерии есть правосудие, суровое, честное, неподкупное. Мы…

В этот момент вперед выступил Баптист, за которым стояли его товарищи, и Лаблаш, при одном взгляде на их темные, жестокие лица, понял, что он погиб. Он их презирал всегда. Метисы были отверженные, парии в его глазах. Теперь он находился в их руках и знал, что ему не будет пощады.

Баптист подошел к Джеки, и его взгляд сразу смягчился, когда он посмотрел на нее.

— Не вы, мисс, должны мстить за убитого и не белый человек! — сказал он торжественно. — Нет! Прерия — страна краснокожих. И мы должны судить его по нашим законам… Вы — одна из наших, — прибавил он. — Вы всегда были с нами, но в вас все же есть частица белой крови. Мы будем судить его, как судили наши предки. И весь наш народ будет знать это, и наши потомки будут рассказывать об этом. Смерть наказывается смертью. Этот убитый белый человек всегда был нашим другом. Он не обижал метисов. А убийца всегда был нашим врагом. Закон прерии справедлив и неумолим.

Баптист нагнулся и поднял кусок известки, валявшийся на полу.

— Надо выполнить формальности, — сказал он.

Но тут вмешался Беннингфорд.

— Подожди! — сказал он, положив руку на плечо метиса.

Баптист повернулся.

— Кто сказал: подожди! — вскричал он свирепо. — Тише, белый человек, тише! Посмей только нас остановить, тогда…

Джеки бросилась между ними.

— Билль, оставьте!

Джеки лучше знала этих людей, к расе которых отчасти сама принадлежала. Ведь это было бы все равно, как если бы Беннингфорд захотел вырвать у тигра его добычу! Он отошел, и убийцу тотчас же бесшумно окружили другие метисы.

Лаблаша подвели к стене, и Баптист подал ему кусок известки.

— Пиши! — сказал он, указывая на стену.

Лаблаш боязливо оглянулся. Он хотел что-то сказать, но не мог выговорить ни слова.

— Пиши! — еще раз приказал Баптист. — Пиши то, что я скажу тебе.

Лаблаш взял в руки известку.

— Пиши: я убил Джона Аллондэля, — продиктовал Баптист.

Лаблаш написал.

— Теперь подпиши свое имя.

Лаблаш исполнил это. Джеки и Билль стояли в стороне, не понимая, что это значит, но вмешиваться не посмели.

— Теперь, — произнес торжественным тоном Баптист, — состоится казнь. Уведите его! — приказал он своим товарищам.

Джеки подошла к нему и взяла его за руку.

— Что ты задумал? — спросила она в испуге.

— Чертово болото! — ответил метис.