Обожествление

Глава 3 Встреча трех гениев

«Вся алхимия бесполезна и даже вредна для нас, если мы не сдерживаем свои научные порывы строгой моралью. До чего дошел Дьявол в своей безумной жажде знания? Он действительно сделал для науки многое и внес неоценимый вклад в медицину и алхимию. Но какой ценой? Ценой тысяч невинно убиенных…»

«Величайшая наука» Симонид Апатинский

***

Четыре тысячи восемьсот восьмидесятый четвертый год от Сошествия. Лонг Лею пятнадцать лет, он на грани прорыва на пик Архиепископа и уже самый молодой Архиепископ за всю историю континента Благоденствия. Александр из рода Гелиоса, родившийся на год позже Лонг Лея, и Мэй из клана Хань были приглашены в Нефритовый дворец. Это событие вошло в историю как «Встреча трех гениев». Все трое уже стали Архиепископами.

Однако прежде, чем мы перейдем к этой истории, будет лучше показать, каким именно был пятнадцатилетний Лонг Лей, фактически взрослый человек, рано познавший все прелести такой жизни. Учение Симонида и классическое воспитание породили занятный синтез воззрений в разуме юного гения. Вот некоторые случаи из его увлекательной жизни, о которых я не могу не рассказать.

Однажды, Лонг Лей велел купить красивого фазана за сорок золотых. Когда его раб – старый Ченг начал осуждать его за это и жаловаться, он спросил:

– А если бы фазанчик стоил один серебряный, ты купил бы его?

Ченг ответил утвердительно.

– Так для меня сорок золотых не сильно больше одного серебряного, – усмехнулся Лонг Лей.

Как-то раз его отец предложил ему на четырнадцатилетие, из трех гэцзи (гетер по-нашему) выбрать одну, но Лонг Лей увел с собою всех троих, с улыбкой сказав:

– Не хочу никого из них обидеть своим отказом.

Однако он довел их только до своих дверей и отпустил. Так легко ему было, и принять, и пренебречь. Посему и сказал ему Симонид перед своим уходом:

– Тебе одному дано ходить одинаково как в желтом лонгфу, так и в лохмотьях.

Однажды в Пакине, где он праздновал свой четырнадцатый день рождения, Лей повел своего младшего брата Сана во Дворец наслаждений, тот перед входом сильно покраснел, тогда Лей с улыбкой сказал:

– Не позорно входить в подобные места, но позорно не найти сил, дабы выйти.

Как-то его решила упрекнуть в показной роскоши старшая сестра, сказав, что надо подавать хороший пример простолюдинам, как она. Но он насмешливо ответил:

– Если бы роскошь была дурна, ее не было бы на пирах у богов.

Своим друзьям Лей говорил, что лучше быть нищим, чем невеждой: если первый лишен денег, то второй лишен разума. Когда кто-то хвалился своим умением плавать, Лонг Лей удивленно заметил:

– И не стыдно тебе хвастаться тем, что под силу даже морским тварям?

На вопрос, чем отличается мудрый человек от немудрого, он ответил с ехидной улыбкой:

– Отправь обоих нагишом к незнакомым людям, и ты узнаешь.

Кто-то хвастался, что может много пить не пьянея.

– Это может и мул, – пожал плечами в ответ Лонг Лей.

Старшая сестра осуждала его за то, что он живет с гецзы, которая запятнала свою чистоту. Тогда Лей улыбнулся и спросил:

– Но разве не все равно, занять ли такой дом, в котором жили многие, или такой, в котором никто не жил?

– Все равно, – отвечала сестра.

– И не все ли равно, плыть ли на корабле, где уж плавали тысячи разумных, или где еще никто не плавал?

– Конечно, все равно.

– Вот так же, сестрица, – усмехнулся Лей, – все равно, жить ли с женщиной, которую уже знавали многие, или с такой, которую никто еще не трогал.

Даже отец упрекнул его за то, что он стал любовником одной известной гецзы, ибо наследнику империи полагалось вести себя сдержаннее, или, по крайней мере, скрывать свои увлечения. Лей на это ответил:

– Ведь я владею ею, а не она мною. Лучшая доля не в воздержании от наслаждений, а во властвовании над ними.

И действительно, он всегда легко мог отказаться от сиюминутных блаженств, если считал, что это необходимо.

Как-то раз ему досаждал один аристократ из рода Линь, по имени Дэшен. Был он человеком неприятным, но любил много хвастаться. И вот уговорил он, наконец, прийти к себе в гости Лонг Лея и начал показывать ему свои пышные комнаты с мозаичными полами и разукрашенными стенами. Раздраженный Лей кашлянул и сплюнул ему в лицо, а в ответ на возмущение аристократа с легкой улыбкой развел руками, говоря:

– Прости, тут так роскошно и красиво, нигде не нашлось более подходящего места.

Однажды к нему зашел старик Ченг и, увидев у него женщин и роскошный стол, начал вновь причитать. Лонг Лей, подождав немного, спросил:

– А не хочешь ли и ты побыть с нами? – и когда тот согласился, то усмехнулся, – что же ты ругаешься? Как видно, не роскошь тебе претит, а расходы!

Один симдский патриций из семьи Максимусов сильно раздражал своими вопросами Лея на одном из пиров, и когда спросил его, верит ли он в Бога, который стоит над всеми, Лей весело воскликнул:

– Как же не верить, когда тебя я иначе и назвать не могу, как Богом обиженным?

Одна гецзы сказала ему:

– У меня от тебя ребенок.

– Тебе это так же неизвестно, – возразил Лей, – как если бы ты шла по дороге из острых камней, а после сказала: «Вот этот меня уколол».

Однажды приехал в Пакин, где в то время отдыхал Лонг Лей, один известный софист из Солнечной республики, собрав толпу народа на площади, он начал читать свое сочинение, оказавшееся очень длинным и скучным, когда же наконец показалось неисписанное место в конце свитка, радостный Лей воскликнул:

– Мужайтесь, други: виден берег!

Когда один аристократ с дурной репутацией написал у себя на дверях: «Да не войдет сюда ничто худое». Удивленный Лей спросил:

– А как же войти в дом ему самому?

Прогуливаясь по улицам Пакина и, увидев сына одной гецзы, швырявшего камни в толпу, он насмешливо воскликнул:

– Берегись попасть в отца!

Рассказами этими я хотел показать, что некоторые личности настолько велики, что и в юности успевают запомниться, а многие до старости живут незаметно и умирают также безвестно, как и родились.

***

Но продолжим историю Лонг Лея. Настал день той самой встречи. В Нефритовый дворец прибыли Хань Мэй и Александр из рода Гелиоса. На пиру, после дневных игр, в одном из залов три юных дарования завели занятную беседу, о которой мне хочется поведать.

Молодые люди пили вино, курили табак и говорили о многом, приятно проводя время, поскольку давно ждали этой встречи. Александр и Мэй, кроме того, что были женихом и невестой, считались весьма способными, а Лей и вовсе славился как величайший талант, посему они и полагали друг друга равно достойными. Александр, попав под власть алкоголя, с лукавой улыбкой решил затеять спор с наследником империи Лонг.

– От своих учителей я слышал, что тебя воспитывает алхимик Симонид из Апат, мудрый муж, – проговорил он слегка насмешливо, – но учит, помимо алхимии, странным вещам, не так ли?

– К сожалению, наставник уже покинул Нефритовый дворец, – печально улыбнулся Лонг Лей, – однако он многому научил меня, не во всем я перенял его взгляды, но с главным тезисом спорить никак не могу.

– И что же это за тезис, старший брат Лей? – с интересом спросила Хань Мэй, она единственная из троицы не пила алкоголь, ограничившись лишь напитком из лонгской розы.

– Свобода – высшее благо, – ответил Лонг Лей, поднимая свой кубок с вином.

– А с чем же ты не согласен? – поинтересовался Александр.

– С остальным, – весело рассмеялся Лей, – я не согласен с тем, что нужно во всем себя ограничивать. Я, напротив, полагаю, что наслаждение есть благо, к которому стремятся все существа. Разве не согласитесь вы, что наслаждение для всех живых существ привлекательна, а боль отвратительна?

– Конечно, – кивнула Мэй, – в клане нас с детства учат этому. Все, что мы делаем, мы делаем затем, чтобы не иметь ни боли, ни тревоги, и когда это, наконец, достигнуто, то всякая волнение в наших душах рассеивается, так как живому существу уже не надо к чему-то стремится, словно к недостающему, и чего-то искать. Мы ведь чувствуем нужду в наслаждении только тогда, когда страдаем от его отсутствия, а когда не страдаем, то и нужды не чувствуем. Посему-то нас и учат, что наслаждение есть и начало, и конец блаженной жизни, оно первое познанное нами благо, с него начинаем мы всякое предпочтение и избегание, и к нему возвращаемся.

– Именно так я считаю, – улыбнулся Лонг Лей, отложив свой кубок и перейдя к трубке с курительной смесью.

– Но не стоит думать, что мы равняем все наслаждения, – серьезным тоном добавила Мэй, – мы отдаем предпочтение не всякому наслаждению, но многие из них избегаем, если за ними следуют более значительные страдания. И наоборот, часто боль мы предпочитаем наслаждениям, если, перетерпев долгие страдания, мы ждем следом за ними большего наслаждения.

– Получается, что всякое наслаждение есть благо, но не всякое заслуживает предпочтения. Равным образом и всякая боль есть зло, но не всякой боли следует избегать, а надо обо всем судить, рассматривая и соразмеряя полезное и неполезное, – произнес веселым тоном Александр, хлопая в ладоши, – порой мы и на благо глядим как на зло и, напротив, на зло – как на благо. Вот об этом и говорят мои учителя. Рассудительность – величайшая добродетель!

– Все, чего требует природа, легко достижимо, а все излишнее – трудно получить, – улыбнулась Мэй, – самая простая пища доставляет не меньше наслаждения, чем роскошный стол, если только не страдать от того, чего нет, даже хлеб и вода доставляют величайшее из наслаждений, если дать их тому, кто голоден. Посему и привычка к простым и недорогим кушаньям и здоровье нам укрепляет, и к насущным жизненным заботам нас ободряет, и при встрече с роскошью после долгого перерыва делает нас сильнее, и позволяет не страшиться превратностей судьбы.

– Ой, ой, ой, ой, – запротестовал Александр, всплеснув руками, – это что же выходит, по-твоему, что объедаться неправильно?

– Конечно, – уверенно кивнула Мэй, непонимающе взирая на своего жениха, – мой отец всегда говорил: «утверждая, что наслаждение есть конечная цель, мы имеем в виду не наслаждения распутства, обжорства или пьянства, как полагают некоторые. Нет, мы разумеем свободу от страданий тела и от смятений души. Ибо не бесконечные попойки и празднества, не наслаждение мальчиками и женщинами, или мясным столом и прочими радостями роскошного пира делают нашу жизнь сладкою, а только трезвое рассуждение, исследующее причины всякого нашего предпочтения и избегания и изгоняющее мнения, поселяющие великую тревогу в душе». Быть может, я еще слишком юна, дабы понять его слова в полной мере, но я всегда повторяю их перед сном и буду следовать им всю жизнь.

– Ох, ох, – закатил глаза Александр, – что-то мне нехорошо.

– Ты же сам сказал, что рассудительность – величайшая добродетель, но ведь именно она учит, что нельзя жить сладко, не живя разумно, хорошо и праведно, и нельзя жить разумно, хорошо и праведно, не живя сладко: ибо все добродетели сродни сладкой жизни, и сладкая жизнь неотделима от них.

– Лей, помоги мне! – шуточно взмолился Александр. – Что же это за учение античеловеческое!? Наверное, фениксы просто иначе жизнь воспринимают.

Но не успел Лонг Лей и рта раскрыть, как к ним подошла девушка в зеленом ципао. У нее были зеленоватого оттенка волосы и янтарные глаза. Она дружелюбно улыбнулась, почтительно поклонившись, и обратилась к Александру:

– Алый гений, вас разыскивает ваш раб Юлий.

– Алый гений… – недовольно отмахнулся Александр, – и кто придумал это нелепое прозвище? Оно раздражает меня. Звучит потешно.

– А мне нравится, – нежно улыбнулась Хань Мэй.

– Может, тогда заберешь его себе? – вздохнул Александр, затем бодро вскочил и направился в сторону, говоря на ходу, – я на секунду!

– Юймин, посиди с нами, – заглянув в глаза девушке, произнес Лонг Лей, – мы как раз беседуем на твою любимую тему.

– Но… Не пристало рабыни сидеть с господами, – неуверенно сказала Юймин.

– Считай это моим приказом, – развел руками Лей, – давай, ты ведь спорила недавно со мной на тему удовольствия.

– Ты споришь со своими рабами? – удивилась Мэй, – я думала…

– Ты думала, что мы тут не отличаем их от скота? – печально усмехнулся Лей, откидываясь на спинку дивана, – беседы с наставником не прошли даром. Я полагаю, что все разумные от природы равны, не в возможностях, не в способностях, но в праве на свободу. Конечно, мудрец и рабом будет счастлив, но все же не каждому дано им быть.

– Хм, – задумалась Мэй, эту девушку действительно волновал вопрос праведной жизни. По ее мнению, нет ничего важнее праведной жизни. Если бы была возможность прожить достойно, но для этого требовалось бы отказаться от своей силы, она не задумываясь, сделала бы так.

– Скажи нам, Юймин, – улыбнулся Лей, приобнимая рабыню, – свободы от страданий тела и от смятений души достаточно для блаженной жизни?

– Нет, господин, – покачала головой рабыня, – необходимо позитивное наслаждение, причем телесное, а не душевное. А освобождение от боли не есть наслаждение, равно как и отсутствие наслаждения – боль. Ведь и боль, и наслаждение это как бы движение души, а отсутствие боли или наслаждения не есть движение: отсутствие боли даже напоминает состояние спящего. Телесные наслаждения намного выше душевных, и телесные страдания намного тяжелее: посему-то они и служат преимущественным наказанием для преступников и рабов, это очевидно, как дважды два четыре.

– А что ты скажешь по поводу рассудительности? – поинтересовалась Мэй.

– Она есть благо, но ценна не сама по себе, а лишь благодаря своим плодам. Как друзей все любят ради выгоды и как заботятся о частях своего тела лишь до тех пор, пока владеют ими. Да и некоторые добродетели присущи даже неразумным.

– Но добродетели все же есть?

– Кхм… – замешкалась на секунду Юймин, но увидев кивок Лея, продолжила, – нет ничего справедливого, прекрасного или безобразного по природе: все это определяется установлением и обычаем. Однако мудрый воздерживается от дурных поступков, избегая наказания и дурной славы, ибо не хочет претерпевать страданий, – ответила Юймин, затем вздохнула и добавила, – понимаете, госпожа, я считаю, что есть два предельных состояния: наслаждение и боль. А все остальное неважно. Не существует ни благодарности, ни дружбы, ни благодеяния, так как к ним ко всем мы стремимся не ради них самих, а ради их выгод, ибо без выгод их не бывает. Подлинное счастье маловероятно, ведь тело наше исполнено многих страданий, а душа разделяет страдания тела и оттого волнуется, случай же часто не дает сбыться надеждам. От природы ничто не бывает ни сладким, ни несладким; только редкость, новизна или изобилие благ бывает одним в сладость, а другим не в сладость. Мудрец все делает ради себя, полагая, что из других людей никто его не стоит. И сколь многим бы он по видимости ни пользовался от других, это не сравнить с тем, что он сам дает другим. Ощущения не ведут к точному знанию, поступать всюду следует так, как представляется лучше разуму. А заблуждения надо прощать, ибо заблуждается разумный не нарочно, а лишь понуждаемый какою-нибудь страстью: чем ненавидеть их, лучше переучивать. Преимущество мудреца не столько в выборе благ, сколько в избегании зол: конечную цель свою он полагает в том, чтобы жить без боли и огорчения, а достигают этого более всего те, кто не делает разницы между источниками наслаждений.

– Как интересно мыслят рабы в империи Лонг, хоть я и абсолютно не согласна с этим, – звонко рассмеялась Хань Мэй, выслушав эту тираду, – и откуда ты это узнала?

– Юймин умна, – улыбнулся Лей и поцеловал свою рабыню в щеку, – она сама дошла до этих мыслей. Смышлёная от природы. Еще одно доказательство того, что нет принципиальной разницы между рабами и свободными.

– И в чем же тогда твое несогласие, брат Лей?

– А я считаю, что не всякое душевное наслаждение или боль порождаются телесным наслаждением или болью. Например, можно радоваться благоденствию Родины как своему собственному. Разумеется, есть и дружба, и благодарность, и почтение к родителям, и служение отечеству. Посему-то, даже терпя поношения, мудрец будет, тем не менее, счастлив и при немногих усладах. К счастью друга следует стремиться, но не ради самого этого счастья, ибо для ближнего оно неощутимо. Но нам недостаточно одного разума, дабы мужаться и возвыситься над общими предрассудками, – нужно еще победить привычкой смолоду укоренившееся в нас дурное предрасположение. И к другу нужно относиться по-доброму не только ради пользы от него, но и ради возникающего при этом доброго чувства, за которое не жалко и боль принять. Посему, хоть я и полагаю конечною целью наслаждение, хоть и сокрушаюсь, лишаясь его, однако из любви к другу готов это принять, – Лей вздохнул, предаваясь воспоминаниям, – мой наставник говорил, что заботы о теле неважны, но телесные упражнения помогают овладеть добродетелью. Он также говорил, что мудрец не подвержен страстям, но я говорю, что ему знакомы горе и страх, которые порождаются естественно. Богатство не имеет самостоятельной ценности, но все же предпочтительнее бедности. Если вкратце, – Лей широко улыбнулся, – мы должны извлекать наслаждение из того, что в этот миг доступно, и не трудиться разыскивать наслаждение в том, что недоступно. Свобода духа важнее всего. Мудрец счастлив и в бедности, и в богатстве, и болезни, и когда здоров, везде он найдет удовольствие.

– Хо-хо, звучит, конечно, красиво, – раздался голос подошедшего Александра, он двигался медленно, слегка пошатываясь, но продолжая ослепительно улыбаться, – однако мне слабо верится, что ты будешь счастлив, если тебя зажарить в медном быке.

– Александр! – осуждающе воскликнула Мэй.

– А что? – рассмеялся юноша. – Все мы любим высокопарно говорить, но когда доходит до дела…

– Ты прав, – кивнул совершенно спокойный Лей, – но я и не считаю себя мудрецом, я, скорее любитель мудрости, мне еще далеко до истинных мудрецов.

– А есть ли они? – усмехнулся Александр, махнув рукой.

– Твой дед был им, – ответил Лей.

– Мой дед? – Александр замер, а затем громко расхохотался, гордо выпятив грудь. – Да, мой дед был великим человеком, могучим воином и мудрейшим из героев.

– Как жаль, что ваша Республика так отчаянно сопротивлялась его мудрости, – проговорил Лей.

– Ты это о чем? – насупился Александр.

– Он ведь выступал за отмену рабства, – улыбнулся Лей, пожав плечами, – среди чужаков акодийцев Серафим сумел найти тех, кто воспринял его слова. А вы? Даже статус великого героя не смог сломить ваши «традиции».

– Рабство естественно, – сразу же отмахнулся Александр, – но я даже не стану тратить время на споры с тобой.

– Отчего же? – продолжал улыбаться Лей.

– Мне известно, что ты неплохо обучен риторике, – криво усмехнулся Александр, – а я сейчас, пожалуй, не смогу из-за своего состояния доказать тебе что-то. Но!

– Но?

– Но относительно рабства могу сказать вот что, – вздохнул Александр, подбирая слова, – благодаря моему деду положение рабов сильно изменилось, у нас они защищены законом. Ты ведь знаешь, что «если кто ударит раба своего, или служанку свою, и они умрут под рукою его, то он должен быть наказан», – процитировал Александр один из законов Солнечной республики.

– Да, – кивнул Лей, – «но если они день или два переживут, то не должно наказывать его, ибо это его серебро».

– «Если кто раба своего ударит в глаз и повредит его, пусть отпустит его на волю за глаз и, если выбьет зуб рабу своему, или рабе своей, пусть отпустит их на волю за зуб», – проговорил Александр, напрягая все свои силы, ему с трудом удалось вспомнить эти слова. – Видишь, как у нас хорошо им живется?

– Соблюдаются ли данные законы аристократами? – усмехнулся Лей.

– М-м-м, – Александр прилег на диван, – соблю…соблюдаются, некоторыми, конечно. Но если раб не хочет уходить на свободу, то он может остаться.

– И, разумеется, многие остаются, – вздохнул Лей.

– Естественно, – кивнул Александр, – сложно быть свободным, это ответственность за себя, за свои поступки, это надо думать, что делать со своей жизнью, никто тебе не приказывает. Большинству свобода не нужна, большинство по природе своей рабы, им лучше быть под рукой доброго хозяина.

– Но ведь и рабы могут быть достойными, – вставила свое слово Мэй.

– Могут... – усталым голосом проговорил Александр и, уже практически заснув, добавил, – мой Юлий достойнейший человек, получше многих аристократов ваших…

– Вот и все, – хлопнул в ладоши Лей, взирая, как Александр начинает посапывать, – алый гений не устоял перед силой вина. Юймин, позови Юлия.

Девушка встала и направилась к Юлию, который стоял неподалеку и разговаривал со стариком Ченгом.

– Воистину сильно вино! – воодушевлено произнес Лей, взглянув на Хань Мэй. – Оно приводит в омрачение ум всех разумных, пьющих его, оно делает ум раба и свободного, бедного и богатого одним умом. И всякий ум превращает в веселие и радость, так что разумный не помнит никакой печали и никакого долга, и все сердца делает оно богатыми. И когда опьянеют, не помнят о приязни к друзьям и братьям и скоро обнажают мечи, а когда отрезвятся от вина, не помнят, что делали. Не сильнее ли всего вино, когда заставляет так поступать?

– Я бы поспорила, не будь это простой потехой, – улыбнулась Мэй.

– Юный господин… – покачал головой, подбежавший в этот момент Юлий.

Как видите, уже в это время Александр из рода Гелиоса мало чем отличался от того юноши, которого мы так хорошо знаем. Он и в ту пору был высокомерным, самоуверенным и остроумным молодым человеком. Пока его еще не лишили силы и не сделали инвалидом, и он еще не стал причиной гибели многих разумных, еще не познал настоящего горя. Это были воистину счастливые времена для Александра из рода Гелиоса.