Обвал

Соандро

Соандро не успевал подбирать с земли листы Корана, которые падали с воза, как листья с осеннего дерева на ветре. Ему хотелось догнать и отобрать у этого святотатца Книгу, но не мог оставить листы, которые уже лежали на земле.

Шел мелкий дождь. Под ногами была непролазная грязь.

Тот на возу замешкался. Соандро торопливо подобрал два листочка и длинными прыжками догнал воз. Воз до верху был заполнен всякими вещами домашнего обихода горцев: кошмы, старый ковер, что-то из одежд, медные кудалы, кумганы, деревянный точеный разнос, медные чашки, несколько кремневых ружей. Поверх всего этого матрац и подушки, а на них в развалку лежал полнотелый человек. В одной руке он держал старый Коран, а другой вырывал листы. Изредка этот человек погонял кнутом ленивую лошадь.

Соандро протянул руку, чтобы отобрать у него Коран. Тот не отпускал. И рука у него была сильная.

- Будь ты проклят! - выругался Соандро по-своему и вырвал книгу. Тот волчком привскочил и замахнулся кнутом. Тогда Соандро сунул Коран за пазуху и коршуном бросился за возницу, нанес несколько ударов по лицу. Тот от него вырвался и погнал коня, вопя на всю улицу:

- Махкалон! Макхалон!

Солдат в селе уже не было, истребительных отрядов тоже, а дружинники сами присоединились к мародерам-расхитителям. Грабеж идет на спад. Сколько можно?

Самое дорогое досталось первой волне мародеров, когда 28 февраля сняли солдатские посты со всех сел Ингушетии. К тому времени поезда с переселенцами уже были в пути.

Мародеры буквально выгребли все добро. А теперь запоздавшие подбирают то, что другие уронили впопыхах или было спрятано. Да и всякая мелочь осталась - в хозяйстве все пригодится.

Соандро юркнул в проулок и побежал, пригнувшись за плетнем. Тот все продолжал вопить, но преследования не получилось. Видимо некому. Он перешел еще один тесный проулочек и вышел на свою улицу, которая тянулась по-над рекой. И дом его тоже стоял над самым обрывом. Повсюду на калитках и воротах домов были приклеены листочки, указывающие, что данное хозяйство занято таким-то, и просьба к посторонним сюда не вторгаться. Он подошел к своей калитке - тоже самое: «Этот дом принадлежит Каруевой Заире Александровне. У нее дяда Бечербек Каруев».

Что чувствует хозяин, когда к его возвращению в родной дом поселились другие и преспокойно хозяйничают в нем? Его даже в расчет не берут.

Он стоял посередине двора и оглядывал пораженным взором то, что ему представилось. Двух рам в окнах, что выходили во двор, не было. Не было даже косяков рам. Это были новые рамы, он их поставил перед самыми холодами. Проемы были завешаны шерстяными, черными одеялами. Во дворе лежала сапетка из-под кукурузы, опрокинутая на бок. Ни одного зернышка кукурузы там не было, а сама сапетка наполовину изодрана, вытащены сухие прутья для разведения огня. Сарай был пуст: ни коровы, ни лошади, ни овец. Уезжая в Дагестан, он поручил соседям поухаживать за животными до его возвращения. Под навесом у него было много всякого инвентаря. Стояла одинокая тяпка, которой он выгребал навоз из-под коровы. Соандро развел руками и пошел к дому. Тут он повстречался с девушкой, которая спускалась по ступенькам веранды. За нею шел мальчик лет девяти в папахе его отца. Соандро от неожиданности даже охнул.

- Ты кто? - спросила она его по-осетински.

Она поняла, что тот ее не понимает.

- Кто ты? - переспросила она уже по-русски.

- Это я хочу спросить у тебя: кто ты? И что ты делаешь в моем доме? - он рывком сорвал с мальчонки папаху, - и почему вы не спрося берете и пользуетесь нашими вещами? Это шапка моего отца.

- Ты - ингуш? - гримаса удивления и страха отразилась на ее юном лице. - Ты не поехал?

- Куда я должен был поехать?

- Туда, куда повезли всех ваших.

- Я ездил по своим делам. Девять дней меня не было дома. Вернулся - и вот вы…

- О-о!… - она грустно покачала головой, - ваших никого тут нет. Говорят их повезли далеко, далеко, где очень холодно и много снега…

Она это сказала с долей сострадания. Мальчонка спрятался за ней, ухватившись за пояс платья.

- Мы ничего вашего не взяли. Вот шапку брат надел, она висела на гвоздике…, а дом нам дали.

- Кто дал?

- Дядя, брат моего отца, он тут рядом дом занял, вот этот. - Она показала рукой в сторону, где жил дяда Гаймарза.

- Почему, девушка, ваш дядя отдает кому-то мой дом, а его строили я и мой отец?

- Не знаю. Ну, все берут пустые дома. А вещей уже не было, когда мы пришли. Кто хотел, тот и брал, целыми арбами. Зайди в дом, сам увидишь, что там осталось. Мы зашли в пустые стены. Даже рамы унесли.

Девушка что-то сказала мальчику, тот шмыгнул к калитке, закрыл изнутри на задвижку и вернулся к ней. Она прошла к сапетке, наломала полный ворох сухиз палочек и, возвращаясь, снова пригласила его в дом.

Вот до чего он дошел: чужой, неизвестный человек приглашает его в гости в родной дом! О-о, гяур-враги, нет предела вашему коварству и надменности!

Тут его взгляд упал на трубу: из нее шел жидкий дымок.

Соандро поднялся по трем шатким ступенькам на веранду.

- Кто с вами еще в доме? - спросил он, открывая дверь.

- Никого больше нет. Я и мой брат Сосо. У нас больше никого нет. За нами смотрит дядя Бечербек. Ты… не надо, чтобы он тебя тут видел.

- Почему?

Вместо ответа, она пристально посмотрела на него. Наверное, тяжелое слово тут напрашивалось, а она его не решалась произнести.

Соандро вошел в дом, она с братом следом. Его поразил убогий вид его жилья. Там, где висели на стенах ковры, зияли светлые пятна извести, не успевшей обесцветиться. Деревянные кровати пусты. На них раньше возвышались сложенные постельные принадлежности. Возле печки у двери стояли медный таз, мыльница и кумган - их не было. Это место тоже пустовало.

На печке стоял котел, но не их, а чужой. Он сел на старую кровать отца. Он заглянул в соседнюю комнату - пусто.

Девушка вытянула из-под другой кровати их треногий столик, за которым любили есть его старые родители. Потом, когда умерла мать, отец один садился за трапезу. И каждый раз вздыхал о своем одиночестве.

Она придвинула к нему столик, взяла с полочки деревянную чашку, стала наливать из котла еду. Положила перед гостем кусок просяного хлеба, но ложки не положила. Мальчонка заметил это, встал на низенькую скамеечку, достал с полки ложку, подбежал и положил гостю в чашку.

Соандро оторвал взгляд от чашки, посмотрел на мальчика, тот кивнул ему головой: ешь теперь. Он запустил ложку в чашку - это была фасоль, не приправленная, не сдобренная ни молоком, ни маслом, ни мукой, как это делают все на Кавказе.

- Вы очень бедные, - глухо произнес Соандро.

- Да. У нас нет ни отца, ни матери, ни брата - никого, кроме дяди Бечербека.

- А он хороший с вами, дядя Бечербек?

- Нет, не хороший, - сам себе ответил Соандро.

Соандро развязал свою дорожную сумку, достал оттуда целый хлеб и еще половинку. Целый поставил на стол, а начатый положил себе в сумку. Потом копченый курдюк. Он себе отрезал ломтик, а остальное положил рядом с хлебом. Извлек кусок сахара с кулак и большой длинный пряник.

Соандро поманил мальчика и протянул ему эти сладости. Мальчик с радостью схватил угощение, наклонил голову и расплылся в улыбке с широко открытым ртом.

- Сосо немой. Он хочет сказать - спасибо, - пояснила она поведение брата.

- Немой? - Соандро с состраданием посмотрел на ребенка, его рука невольно потянулась и погладила по вихрастой голове. Тот ответил радостным глубоким вздохом.

- Как тебя звать, девушка?

- Заира.

- Заира, у меня тоже никого нет: ни отца, ни матери, ни родных. Теперь даже дома нет и родины нет. Все отобрали у меня, кроме души. Ничего не оставили. Твое положение лучше, чем мое: у тебя брат есть, дядя Бечер есть, народ есть…

Он глубоко вздохнул и опустил голову. Услыхав всхлип, он поднял голову и увидел глаза, мокрые от слез.

- Что? - спросил он.

- Жалко!

- Спасибо! - он встал, положил шапку отца в сумку, отодвинул с окна одеяло и глянул через щель во двор. Уже темнело.

- Один час из комнаты не выходите, - сказал он новым хозяевам, а сам вышел на веранду. Прошел на самый край. Там на потолке был люк на крышу. Он вскочил на перила веранды, откинул во внутрь люк, ловким гибким движением подтянулся и оказался наверху. Закрыл люк. На ощупь добрался до нужного места. Тут балка лежит, но она не поперечная балка, а тайный люк в тайное убежище. Он нащупал большой гнутый гвоздь, его надо потянуть наполовину к себе, а затем балку приподнять - образуется щель, достаточная, чтобы спуститься в узкое убежище. Там поперек набиты палки от стены к стене вместо ступеней. Соандро встал на них притянул балку на место, закрыл на тугой крючок. Наконец он стал на пол, достал коробку спичек и чиркнул. На стене висел самодельный подсвечник, а в нем толстая восковая свеча. Мужчина ее засветил. Убежище представляло собой проем между двумя стенами, длиной в три шага, а шириной - мужчина может пройти из конца в конец, не касаясь плечами, если будет идти осторожно. В одном конце была устроена лежанка, а на ней овчины, бурка и шуба у изголовья вместо подушки. Соандро прошел к лежанке, ступая бесшумно, запустил руки под овчины - слава тебе Господи! Оружие было на месте! Он себя почувствовал не таким уж несчастным. Достал винтовку, погладил ее, вытащил затвор и посмотрел в ствол на свет свечи. Ни соринки! Проверил магазин, патронташ. Двести! Очень хорошо! Он достанет еще! Удостоверившись, что винтовка в боевом порядке, Соандро достал часы, посмотрел время, потушил свечу и лег. Он очень устал.

Он много прошел пешком, прятался от военных. Целую неделю добирался из Дагестана домой. В стране нохчи творится то же самое, что и здесь. По всем дорогам снуют арбы: въезжают пустые, выезжают нагруженные. Редко когда их останавливают военные. Сунешь что-нибудь им в руки - и езжай себе. Соандро однажды чуть не попался: его остановили четверо военных.

- Кто таков? Ваши документы.

Бежать бесполезно - ровное поле, а у них длинные винтовки - застрелят.

Соандро достал несколько бумажек и протянул.

- Хорошие у тебя паспорта, мужик! Не чечен случайно? Кто по национальности?

- Аварец.

- А чего без арбы? А, у чеченов хочешь занять? Ну, давай, вали, поспешай!

Так Соандро избежал плена. Аллах спас… А ездил он в Дагестан по важному поручению, которое дал ему отец перед смертью. Умер старик в начале февраля. В горах Дагестана жил один аварец, друг отца. Когда-то, лет десять тому назад этот аварец дал отцу денег на покупку лошади. А слова такие сказал:

- Вернешь, когда будут… лишние.

С тех пор разные обстоятельства слагались: с братом отца беда приключилась - вынужден был в абреки уйти, в старом доме пожар приключился… одно за другим, никак не мог собрать денег для возвращения долга. Но отец понемногу откладывал - половину собрал.

- Я скоро умру, сын. Меня мучает долг.

- Не мучайся отец, долг отдадим, а эти разговоры о смерти оставь…

- Даешь слово мужчины?

- Даю.

- Тогда я спокойно пойду к Аллаху.

Похоронив отца, Соандро продал свою верховую лошадь, отправился в Дагестан на попутных. У Хали, старого друга отца, он провел четыре дня. Тут и пришло известие о той беде, которая постигла ингушей и чеченцев. Соандро пришлось спешно убираться оттуда. За ним приходили милиционеры. Его спрятали, а легавым заявили, что гость ушел еще два дня тому назад. Два сына Хали провели его по охотничьим, почти непроходимым горным тропам к равнине. Дальше он пошел сам. На прощанье он обменялся со старшим сыном Хали шапками. Ему это было кстати - совсем похож на аварца стал.

И вот он дома, а дом уже ему не принадлежит. Ваи-и-и! неужели это так и есть на самом деле, а не страшный сон? Нет. Это не сон. И вот за этой стенкой укладываются спать те, кто будет хозяйничать в его родном доме. Я Аллах! Я Аллах!

Сердце сжималось от боли, тоски, обиды, но он сильно устал и быстро заснул. Как хорошо, что Бог даровал человеку сон - забвение от всех бед. Забвение хоть временное, но спасительное - отдохновение. Соандро просто провалился в сон, сразу, как только закрыл глаза, и… проснулся. Он полез в нагрудный карман, достал часы. А они у него были особые: цифирки светились сами собой. Начало пятого. На намаз пора. Ваи-и, оказывается он проспал всю ночь, не просыпаясь. Неделю как не высыпался. Пора уходить. Куда? Там видно будет. Он повязал патронташ поверх черкески. Одел шубу. Стал выбираться, не зажигая спички. Каждая пядь этого убежища ему была известна до шероховатостей на стенах. Хорошее убежище. Его придумал отец, когда в 1933 году стали преследовать дядю Албаста, объявив кулаком. Дядя Албаст был старше отца на четыре года, большой костлявый человек с огромными руками и вечно охрипшим голосом. Постоянно в трудах: на поле, в конюшне, в коровнике, в горах, где два пастуха аварца содержали более трехсот его овец. Труд для Албаста был второй религией. Он не понимал, как человек может проснуться и провести без полезного дела несколько часов.

Сельский актив (ингуши называли йовсарами, т.е. некчемными, безродными, бездельниками) описал хозяйство Албаста, опустошил все сапетки, битком набитые кукурузой, выгреб весь погреб с картошкой - двадцать один воз. Увели четырех коров, двух буйволов и трех лошадей, плуг, борону и с десяток лопат. Тяжелый был удар, но он это перенес.

Родственникам и соседям, пришедшим со словами сочувствия, этот великий трудяга сказал:

- Мне грех жаловаться - я эту власть завоевывал. Господь дает понять, что я ошибался. До сих пор я днем и ночью работал, аж руки зудели, а теперь отдыхаю.

Он терпел, но терпению пришел конец, когда дети прибежали из центра села и сообщили, что они видели, как вели связанного его пастуха, которого били кнутами гепеушники, у того висела прострелянная рука. Жена пастуха бежала сзади и плакала.

Албаст достал из тайника винтовку, и, держа ее под буркой, направился в контору. Улица перед конторой Сельсовета была запружена его отарой, пригнанной из гор. Овец охраняли сельские активисты. При виде свирепого взгляда Албаста, они почувствовали опасность и просто растаяли. Овцы остались без опеки. Но хозяин не обратил на них никакого внимания.

Как раз, когда Албаст переступил порог, один из гепеушников поднял кнут, чтобы хлестнуть ею жену аварца, потому что она надоела им своим нытьем и мольбами отпустить ее мужа. Албаст выстрелом в упор уложил его на пол. Трое других настолько ошалели от такой неожиданной атаки, что плотнее прижались к своим табуретам и подняли руки. Албаст отобрал у них винтовки и передал две жене пастуха, одну повесил себе на плечо. У старшего сорвал пояс с револьвером. Пригрозил им смертью, если посмеют выйти во двор. Пастуха, раненного в руку, развязал и вывел первым, а потом подтолкнул его жену. Бедная женщина была страшно перепугана, но покорно пошла, куда ей показали.

Во дворе привязанные к тутовнику стояли оседланные кони. Албаст отвязал одну из них, стал усаживать аварца. Ему трудно было сесть в седло с раненой рукой. Треснул револьверный выстрел из окна, конь встал на дыбы и сбросил аварца на землю. Тот дико закричал от боли. Албаст ринулся опять в контору, пинком открыл дверь и уложил первым того, что стоял с дымящимся револьвером в руке, потом всадил по пуле в остальных.

Когда он снова вышел во двор, аварец стоял под тутовником, а конь бился на земле, никак не мог испустить дух.

- Махма, садись на другую лошадь.

На этот раз Махма удивительно ловко взобрался на коня, его жена села на другую. Но прежде, чем выехать со двора, Албаст одним выстрелом добил бьющуюся в агонии лошадь.

Но, выехав за ворота, Махма повернул коня направо, поехал, прижимаясь к плетню.

- Куда ты? - закричал Албаст.

- Я овец заверну.

- Брось! Оставь их! Не до них сейчас!

- Не оставлю этим собакам наших овец.

- Остопарлах! - замахал головой Албаст, пораженный хладнокровием пастуха.

Албаст тоже прижал коня, пропуская отару вверх по улице.

- Что у тебя с рукой?

- Простреляна.

- Кость поломана?

- Нет. Мясо.

- Пусть жена перевяжет тебе рану. Догоните меня в Ковди-Балке. Я погнал. Ночью пойдем к старику-лору *.

Через час отара скрылась в недрах гор вместе с Албастом, Махмой и его женой.

А случилось вот что: выследил их отару сельский сексот Хуси. Он провел гепеушников и активистов на тайное пастбище. Но Махма выхватил огромный кинжал и встал против пятерых вооруженных винтовками людей. Тогда в него выстрелили и ранили. Кинжал из руки выпал. Его связали.

- Э-э, Махма, Махма! Не стоило подвергать себя смертельной опасности из-за трехсот овец. Жизнь человека дороже всех овец мира.

- Албаст, тогда ты подумал бы, что я сам сдал твоих овец? Ты - ингуш, я - аварец. Каждый из нас защищает не только свою честь, но и честь своего народа, особенно, когда находишься среди чужих.

Албаст всегда поражался отвагой и честностью этого простого аварца, и на этот раз он подтвердил это.

- Махма, когда ты пришел, у меня было всего восемьдесят овцематок, а теперь триста - целая отара. Ты - честный человек, прилежный работник и храбрый мужчина. Я считал тебя и твою жену членами своей семьи. Жаль, у нас была бы обеспеченная жизнь, если бы не эти кровососы…

Албаст часть овец продал по сходной цене, часть раздал в долг. Сполна расплатился с Махмой, одарил женщину подарками и по тайным охотничьим тропам отправил их на родину в Дагестан. Сам ушел в абреки.

Тогда отец Соандро, задумал устроить в своем доме тайник для старшего брата, где он может спокойно отсыпаться.

Во дворе под навесом стоял кирпич-сырец, который заготовили для сарая. В одну темную ночь, они наглухо закрыли ворота и встроили эту вторую стену, отступив на полшага.

Глину для раствора разводили в большой круглой медной ванне.

Когда стена поднялась на уровень головы, мать спросила:

- Слушай, Хато, а как он будет туда забираться?

- Я сделаю лаз через крышу. Никто не додумается.

В полночь стена была выстроена, мать тут же ее замазала. Жарко зажгли железную печь. К утру это все высохло. После побелки - как будто всегда так и было.

Дядя Албаст провел в этом тайнике очень снежную и суровую зиму - целых два месяца, выходя только ночью.

Однажды их дом обыскали, ощупывая каждый сантиметр. Переворошили, переложили по одному початку кукурузы на потоке - нет, ничего нет. Ложный донос. Но осведомитель Хуси упорно доказывал в ГПУ, что он видел, как Албаст входил во двор брата, и больше оттуда не выходил. Через два часа они снова заявились, целый взвод. Обыскали дом, вынося все вещи, сорвали полы. Из погреба вынесли всю картошку и тыкву. Истыкали все стенки. Полезли на потолок. Разбросали по огороду два стога сена ит скирду початника. Вечером уехали ни с чем.

Семья знала, что «бьет языком» против них сексот Хуси.

Весной Албаст застрелил его прямо в нужнике.

Сам Албаст погиб тем же летом в бою под Балтами.