Обвал

Записи Чанги Каци

Между Алкуном и Мужичами мы сделали засаду и побили истребительный отряд из двух военных и трех истребителей в гражданском. В заплечном мешке обоих военных мы нашли по одной голове - мужчины и женщины. Голова женщины была острижена. Один из гражданских был тяжело ранен в плечо, но жив.

- Где тела? - спросили мы у него.

- Обещайте жизнь - скажу.

- Говори, если будешь честен, мы больше тебя не тронем.

- Тела лежат за школой в Алкуне.

- Кто остриг женщину?

- Энкеведешники.

- Для чего?

- Чтобы выдать за голову мужчины. Они выбирались из гор. Муж и жена. Оружия не было. Сказали, что идут в город, чтобы их отправили к родным, сказали, где оставили свой скот: овец и буйволов. Мы ночевали в школе, а утром сержант приказал… отвести их за школу и…

Этого отпустили, как обещали. Головы супругов соединили с телами и похоронили в приметном месте.

Я в детстве любил читать книга о том, как европейцы заселяли Америку. Индейцы снимали скальп с убитого врага. Скальп - это кожа с головы вместе с волосами. Чем отличаются наши энкеведешники от дикарей?

Господи, почему так несправедлив этот мир? Мы тут живем, общаемся - государства с государствами, народы с народами, просто люди с людьми. Так неужели здесь должно безраздельно царствовать зло? Почему нет такого Большого Суда, куда обиженный может пожаловаться на притеснение и получить удовлетворение? Неужели единственными аргументами против тирании являются порох, свинец и кинжал? Почему молчит Совесть Человечества?

Да я в прошлый раз говорил о Совести Человечества? Смешно говорить о Совести Человечества, когда оно, человечество, в этой войне закопало в землю миллионы, миллионы самых молодых и сильных своих мужчин, сожгло дотла сотни тысяч городов и сел, пустило по миру много обездоленных стариков и сирот. И каждый же из сторон считал, что он исполняет священный долг. Нет, справедливости на земле нет, и не будет. Я сомневаюсь, что у людей есть верное понятие о справедливости. Наши отцы были правы, когда завещали потомкам никогда не расставаться с черным оружием. Они никогда не говорили просто так - изрекали проверенную веками истину.

Я тоже когда-то считал, что есть нечто единое целое, именуемое человечеством. Это выдумка пишущих людей. Человечества нет. Есть группы людей, сбитых в стаи, враждующих друг с другом. Слабых поглощают. Сильные ждут момента, чтобы нанести смертельный удар сопернику.

А зверь как поступает? Точно так же. Значит между людьми и зверями нет разницы? Просто звери честнее людей, ибо они не умеют оправдывать зло лживыми языками: голод принуждает их охотиться - они выслеживают, ловят и съедают жертву.

Наш лесной лагерь окружили. Нам удалось с боем вырваться. Тяжело ранен Жамурза. В сознании он стискивает зубы и молчит. Когда теряет сознание, кричит и стонет от боли. Идет дождь. Кажется, что лес растет, растет на дне моря. Этот дождь помог нам скрыться от преследования, но что делать с раненым? Ему хуже и хуже. Мы промокли до костей. Мы-то здоровы, а раненому каково?

И вот пришла мне мысль обратиться за помощью к Богу.

Сперва обдумал все, потом совершил небесной водой омовение, исполнил короткий намаз и произнес такой дуа:

- О, Вседержитель! Мы дети изгнанного из отечества народа, гонимые и преследуемые врагами, обращаемся к тебе за помощью. Взгляни на нас, Милосердный! У нас раненый. Он страдает и никто из нас не может дать ему ни облегчение, ни исцеление. Ты Обладатель неисчерпаемых океанов Милосердия, Добра и Щедрости! Удели нам, несчастным, щедрой рукой спасение. Ты скажешь «Кун! *» - и то, что должно случиться - будет. Скажи, о Справедливый, «Кун!» в нашу защиту! Амин! Ангелы небесные, спускающиеся с каплями дождя, донесите наш дуа до Великого Трона!

- Амин! Амин! - Произнесли мои товарищи.

Я обулся и сел рядом с остальными. Они смотрели на меня с удивлением, только Хасан проговорил:

- Чанга, твой дуа согрел мое сердце. Аллах нас не оставит.

Мы кое- как укрыли Жамурзу от дождя, а сами и не пытались. Просто плотнее прижались спина к спине, образуя круг с винтовками на коленях… и, вы поверите, -мы заснули! Устали. Третий день уходили от преследования.

- И-и! Бедненькие. Несчастненькие. Устали, истомились! Загнали вас, как зверюшек!

Пытаюсь открыть глаза, а веки такие тяжелые, а сон такой сладкий.

- Открой, милый, глазки-то. Открой, родимый!

Открываю… Передо мной стоит… женщина с мешком за плечами, а в свободной руке держит жердочку. Глаза небесного цвета лучатся в доброй улыбке, как цветки ромашки.

- Отрыл глазки-то? Тяжелы! Ну, не пужайся! Я - Дуня-Колдунья. Слыхал про меня? - спрашивает на русском языке.

- Нет, - признался я честно, - ты… Вы как попали сюда?

- Я живу тута.

Она низко нагнулась и заглянула в подобие шалаша, который мы соорудили над Жамурзой.

- Поранили бедолагу?

- Да… - я чуть не сказал «бабушка», но она не была старой.

- Ножку повредили, супостаты? Шастают, шастают - мало им кровушки, безбожникам! Буди, пойдем отсель.

- Куда? - удивился я.

- Туда, родненький, где огонек горит, где теплее тутошнего. И этому тут не место. А то умрет ведь! Да не пужайтеся, несчастненькие. Нет у меня зла на вас.

Опишу ее одежду. На голове валяная кавказская шляпа, которую носят косари (Мы называем «Мангал-кий»). Большое шерстяное старое одеяло с дыркой для головы посередине: и спина и перед прикрыты от дождя и ветра, брюки-галифе и солдатские ботинки.

- Буди уж, чего медлить-то.

Я начал расталкивать товарищей:

- Просыпайтесь! Нас в гости зовут. За нами пришли.

- Ты говоришь о Мулкулмовте *? - Сквозь сон спросил Малхсаг.

- Я говорю о женщине, которую послал Бог и говорю серьезно. Скоро наступит ночь, нам надо торопиться. Она приглашает нас к своему огню. Понимаешь - к огню!

Тут я вспомнил свой дуа и закричал:

- Вставайте! Она… Ее Аллах послал, кто бы она ни была!

Четыре новых удивленных пар глаз уставились на эту странную фигуру.

- Не признали Дуню-Колдунью! Чего стоять-то? Берите своего страдальца, да пошли поскорее, а то вы тут наследили, даже ливень не смог все смыть, как ни старается.

Она пошла вперед широкими шагами, мы за ней. Малхсаг догнал нашу нежданную добродетельницу и ухватился за мешок и жердь:

- Дай, мать, это понести мне.

Она безропотно уступила, но заметила:

- Жердь держи на весу. Не волоки по земле, не следи, - потом она повернулась, - ты как меня назвал?

- Матерью. Разве плохо?

- Хорошо! Ты первый, родненький, за столько лет добрым словом назвал. Дай отблагодарю-то.

Она чисто по-детски утерла рукавом губы, ухватила обеими руками Малхсага за лицо и чмокнула в глаз.

- Вы вторая женщина, которая целовала меня, первая - мать.

Она махнула обеими руками, как курица, которая стряхивает с себя дождь и быстрее зашагала вниз в лощину, по которой текла неширокая речушка.

- Идите по речке. Оно скользко, неудобно, зато без следов.

Шли долго, часа четыре-пять. Лощина ссужалась, превращалась в овраг. У самого тупика мы втиснулись в узкую щель, отходящую вправо, и оказались в темном пространстве.

- Не пужайтеся. Сейчас свет будет, - успокоил нас голос из глубины полной темноты. - У меня тут целый коробок спичек. На такой случай - приход гостей - потратим одну, а то можно бы огонь разворошить да сухих палочек подбросить, но долго ждать.

Спичка загорелась, высветив округлую нору шагов на десять.

- Вот и светильник. Что твое эклектричество!

Действительно, светильник, глиняная чашка с толстым ватным фитилем на боку, показался нам очень ярким. Мы находились в глиняном гроте. Пол был ровный. Повсюду со стенок свисали пучки трав, какие-то коренья, гроздья лесных плодов. В ряд стояли плетенные корзины, доверху наполненные чем-то. Здесь было сухо.

- Располагайтесь тута. Гостиная. Травка свежая, сухая, куда твоей перине до ней. А жердочка где?

- Я у входа ее бросил.

- Ой, не надо было там бросать, сюда нести следовало.

- Было темно, - извинялся Малхсаг. - Я принесу.

- Принеси уж, принеси, сыночек названный.

- Спасибо

- За что спасибо-то?

- За то, что сынком назвали. Думаю, мне здесь будет тепло, сытно. Вы не бойтесь: женщина, родившая меня, ревновать не будет.

- Ай хитрюшенький! Какой подлиза! Ну, иди за жердью-то.

Она разворошила золу в очаге, бросила туда сухих листьев. Когда вспыхнуло пламя, подбросила еще тоненьких палочек, загорелся жаркий огонь.

- Сушится у огня будем по двое. - Приказал тамада, - Бейали и Малхсаг первые. Якуб на дежурство у входа. Чанги, ты посмотри наши продукты.

Наша хозяйка повесила на огонь маленькое железное ведерко с водой. Малхсагу наказала ту жердочку топориком порубить на короткие поленья. Для этого рядом с очагом стояла дубовая чурочка.

Чанги стал доставать из сумок наши припасы. С копченым курдюком и сыром ничего не приключилось, но кукурузные сискалы и толокно превратились в тесто.

- Не кручиньтесь. Не беда, -сказала женщина, - бросим в кипяточек - каша получится, сдобрим жиром - самая настоящая горячая похлебка будет.

У огня стояли два глиняных горшка, один большой, другой поменьше. Когда они вскипели, она туда набросала разных трав. Нас напоила из большого горшка по деревянной чашке:

- Пейте, чтобы простуда отпала. А то промокли. И этому страдальцу дайте. Потом я другой еще травки дам ему, чтобы боль утолить. Рана-то сквозная?

- Нет. Пуля сидит в бедре. - Ответил Малхсаг.

- Ай, беда! Мучает она его. Вынуть надо бы. Напоим вот травкой волшебной, посмотрим, куда она угодила, дура свинцовая. Авось вытащим. Недаром казачки прозвали меня Дуней-Колдуньей.

Жамурзу уговаривать не пришлось, когда ему объяснили, что это лекарство против сильной боли.

- Я думал горькое будет. Вкус особый и пахнет по-своему… - облегченно вздохнул раненый, - на сон тянет…

Никаких приспособлений у нее не было, кроме железной спицы, которой женщины вяжут шерстяные чулки. Она дезинфицировала ее, поливая жидкостью из пузатого флакона.

- Снимите штанишки-то, да на бок поверните, больным бедром кверху. Ой, как опухла-то, вздулась!

У нее были длинные тонкие пальцы. Ими стала осторожно поглаживать вокруг раны. Присев у изголовья Жамурзы, нагнулась к самому уху, тихим нежным голосом заговорила:

- Ты потерпи, родной. Чуть потерпи, если больно будет. Хорошо? Не думай о боли.

Жамурза кивнул головой и сонно произнес:

- Хорошо…

- Я нащупаю, где засела эта злодейка. Ты сильный, ты вытерпишь! Вытерпишь ведь?

- Вытерплю…

- Дуню-Колдунью матерными словами не будешь ругать?

- Не буду… Наши матерно не ругаются…

Когда она опустила кончик спицы в отверстие раны, у меня мурашки пошли по спине. Я посмотрел на Хасана, тот уставился в землю

- Еще чуть-чуть потерпи. Вот мы добираемся до нее. Ты сильный, крепкий! Пульке ли свалить такой дуб? Поживем еще, походим ножками по Божьей земле, на зло большевикам-душегубам. Вот она, вот! В кости застряла, кончиком-жалом своим впилась.

Я искоса посмотрел туда, она, все так же нежно поглаживая левой рукой вокруг раны, осторожно вытянула спицу, внимательно осмотрела ее.

- Глубоко сидит, злодейка, потому рана вспухла и вздулась. Придется примочки ставить, а как опухоль спадет, расшатаем ее и выдавим оттуда… ты согласен, родненький.

- Да, - отвечал Жамурза сонными губами.

- Ты пока не спи, хорошенький, поешь сперва, тебе силы нужны. Вот каша-варево поспело, покушаешь, если я попрошу? Сама с рук своих и покормлю.

- Покушаю…

Она зачерпнула готовую кашу из чуреков и кусочков курдюка, налила в глиняную чашку. Долго охлаждала, помешивая самодельной ложкой.

- Ты спишь уже?

Жамурза кивнул утвердительно, а потом, как будто раздумав, мотнул отрицательно.

- Вот, вот! Ты вроде спишь и не спишь. Открой ротик-то. Ай, ладная кашка получилась, сытная да вкусная! А пахнет как сдобно?! Запахом сыт будешь.

К нашему удивленью, она скормила раненому Жамурзе всю чашку до дна. Жамурза охотно ел с ее рук.

- Теперь спи. Боли не будет. Будем ставить примочки. Отдыхай, я гостей покормлю. А ночью…

Действительно, варево оказалось удивительно вкусным, и не удивительно: двое суток мы уходили от преследования под проливным дождем, имея с собой тяжело раненого товарища. До еды ли было?!

На завтрак хозяйка нас поила травяным чаем с медом.

- Это мед диких пчел? - Спросил Малхсаг.

- Нет. Диких пчел я не находила, живу уж сколько в лесу. Медом одарили меня казачки, которых я вылечила от разных хворей.

- Казачки? Какие казачки?

- Там внизу из станицы. От моей горы до станицы четыре километра всего. Мою гору они прозвали Страшной.

Для нас это было тревожной новостью, все переглянулись.

- Вы успокойтесь. Сюда никто не придет: это место заговоренное.

- Кем заговоренное?

- Мной.

- Слушайте, разве власть вас не трогает?

- Трогали однажды. Коровы объелись дурной травы и попадали, а бабы шум подняли, что это Дунья-Колдунья порчу навела на всю станицу, митинг в селе организовали. Решили выловить и отправить куда подальше, начальству из района волю свою передали. Наехало войска, милиции, да охотников всех вывели, заарестовали меня в моей норе. Свезли в район, допрашивают: «Кто такая? Где паспорт?». Отвечаю: «Называют Дуней-Колдуньей, паспорта отродясь не имела». - «Чем живешь?». - «Лесом. Лес меня кормит. Я никому не мешаю». - «А социализм строить кто будет за тебя?». - «Я не умею его строить. Я просто живу и ни единой живой душе обиду не творю». - «Ты знахарством занимаешься, баб деревенских дуришь». - «Неправда. Я лечебной травки даю, если просят и платы не требую. Но если в благодарность дадут полкаравая хлеба - спасибо им. А коровы дурной травы объелись, спросите у ветеринара вашего». Начальник милиции меня допрашивал: «А заговор в самом деле существует?» - спрашивает он однажды тихо. «Существует». - «У меня дочь десяти лет заика. Можешь заговорить?». - «А она от роду заикается?». - «Нет, в семь лет ее бык забодал, вот со страху и стала заикаться». - «Приведи, посмотрим на девочку твою». Он привел. Я с ней два дня повозилась по несколько часов - перестала заикаться. Хоть и энкеведешник, а благородный оказался. «Иди, - говорит - на все четыре стороны. Пока я здесь буду начальствовать, никто не тронет. Отпишу начальству, что ты умственно отсталая». С тех пор вроде отстали. Да и какой толк от мен? Я умею делать только то, что мне по душе. Дары лесные собирать. А это им не нужно… А пульку-то, злодейку, мы с ним вытащили ночью.

- Как вытащили? - Все разом вытянулись. - Когда?

- Вы сладко спали, а мы со страдальцем помучились с часок, расшатали ее и выдавили. Крепкий мужчина, постонал, поскрипел зубами, но не кричал. Спит теперь, как дите новорожденное. В кости сидела, а косточка-то видать надтреснула. Ему пока ходить нельзя, пока не заживет, этак, дней двадцать. Хотите на пульку-то поглядеть?

Она принесла алюминиевую кружку, потрясла, там что гремело.

Хасан выложил ее на широкую ладонь.

- Автоматная. - Он покачал головой, - такая маленькая, а какого мужчину свалила, а был дуб дубом, как она говорит.

Тамада тяжело вздохнул и призадумался. Мы поняли. Что делать? Лагерь захвачен врагами. А мы готовили его к зиме. Там все запасы. Теперь у нас ничего нет. Надо что-то предпринять. Можно к хевсурам податься на зимовку. Но как? Везде засады, ущелья набиты войсками. А у нас раненый, которого надо нести на носилках.

- Ой! Ой! О страдальце запечалились. Оставьте его ту. С ним все равно вам далеко не уйти.

- Здесь оставить? - Разом спросили мы.

- Здесь. Никому и в голову не приедет его искать. А если что, у меня есть потайное место. Пошарят и уйдут. Я его выхожу, дело Божье. Как пойдет ножкой, придет, куда скажете. Не съем его. Или не верите мне?

Мы поговорили между собой и согласились с этим предложением. У нас и выхода лучшего, чем этот, не было. С раненым отряд связан по рукам и ногам, а так мы можем пробраться, обходя засады и кордоны. Но согласится ли сам Жамурза остаться в этой глиняной пещере под носом у казачьей станицы с почти незнакомой дикой женщиной. Поговорили - согласился!

Мы ушли в Хевсуретию, а Жамурза присоединился к нам через неполных два месяца, но вполне здоровый и бодрый.

Вот через кого Аллах послал нам свою помощь. С тех пор никогда не просыпаю утренний намаз.

Над той тропинкой в гранитной скале небольшой гротик, а в ней рос цветок. За что он там цеплялся корнями-ножками? Ни один из нас не проходил мимо, не поприветствовав его. Даже молчаливый, угрюмый Хасан кивал ему головой.

Вчера здесь прошел батальон истребителей. Сорвали и бросили цветок под ноги.

Малхсаг его нашел - измятый, засохший. Я глянул на Малхсага - он побледнел. Взял мертвый цветок, отнес в сторону, положил в ямку и присыпал щебнем - похоронил.

- Чанги! О, Чанги! В своем сердце мы прячем от злых людей, то что нам дорого. Гяуры руками, измазанными в крови, лезут и туда. Я сегодня, нехороший, Чанги, очень нехороший!…»

Мы похоронили Малхсага. Он умер у меня на руках. Пуля, видимо, пробила ему легкие. При каждом вздохе у него шла горлом кровь. А на лице светлая улыбка.

- Чанги, - спросил он, отдышавшись, - ты когда-нибудь обнимал девушку, крепко-крепко, с наслаждением?

- Нет, - ответил я, пораженный вопросом умирающего.

- Я тоже нет. Наверное, это очень приятно… Ты напиши про это… Чтобы наши девушки знали, что мы их любили…

Он сверкнул глазами и испустил дух.

Я не думал, что с уходом одного человека, мир может так опустеть. Мне хотелось вытянуться рядом с могилой Малхсага и умереть. Да прибудешь в раю, Малхсаг! А кто следующий?

- Прочитал эти бумаги? Нашел там, что тебе нужно?

- Я прочитал не все. Есть записи, которые разобрать тяжело, наспех написанные. Нужно время. Хасан, Чанги погиб после Малхсага?

- Да, ровно через три недели. Это было тяжелое лето.

- А что случилось с Бейали?

- Жамурза сказал, что похоронил его где-то за Бартабосом в пятьдесят первом году, погиб в бою.

У студента был еще один вопрос: что случилось с семьей самого Хасана, с женой и сыном, которого он очень любил. Рассказывая о былом, он обходил эту тему. С былом, он обходил эту тему. очень любил.ь с семьей Хасанаеть…

у, крепко-крепко, с наслаждением?

омой дикой женщиной. ганизотудент воздержался, боясь наступить на рану друга.

- Хасан, я завтра уезжаю на занятия. На зимних каникулах свидимся.

- Свидимся, если на то будет воля Аллаха. Ты молодой, коварства гяуров мало знаешь - будь осторожен. И не каждый, который говорит на нашем языке, наш брат. Помни это.

Студент крепко обнял старика и пошел по тропинке вниз. Обернулся только тогда, когда дошел до Ассы. Хасан стоял на том самом месте, где он его оставил.

- Прощай, Хасан, - проговорил студент, - прощай!

Больше они не виделись.

Студент окончил свой институт, потом отправился туда, куда, как говорят русские, «Макар телят не гоняет». Когда он вернулся из тех мест, Хасана в живых не было - упокоился в родной земле!

Много позже студенту стала известна судьба семьи Хасана. Сын умер в Казахстане от голода, а жену потом он не принял.

Был в гостях у Жамурзы. А жена его даже симпатичная женщина и очень гостеприимная.

- Раз ты этими делами интересуешься, надо бы тебе самому обойти те места. Побывай у хевсуров, найдешь что тебе нужно. Съезди в Ахмети. Соберешь понемногу.

Бывший студент, а теперь непризнанный писатель, купил себе рюкзак, мягкие кеды и отправился искать заросшие тропы мстителей…