Одежда — церемониальная

ГРИМАСЫ СУДЬБЫ

Куда бы я ни собирался, всегда задолго до срока начинаю каждые пять минут смотреть на часы. Что делать, профессиональный комплекс. В этот вечер было то же самое, хотя я знал, что времени еще много и можно спокойно читать гайдуцкие воспоминания усатого дяди Панайота Хитова о давно минувших битвах в Сливенских горах, о минутах героизма, о высоте человеческого духа, о низости и предательстве:

Снова смотрю на часы. Кажется, пора. Надо подумать: черный костюм в полоску, пожалуй, мрачноват, но если повязать темно-серый галстук в белую крапинку, будет в самый раз. А может быть, лучше синий костюм с красным галстуком в черную полоску? Нет, галстук слишком яркий. Наконец, времени на человеческую суетность уже не остается и я быстро одеваюсь, нечего копаться. После этого оказывается, что я все же поторопился и ехать на прием еще рано. Ничего, подольше побеседуем о чем-нибудь с его превосходительством, который будет встречать гостей…

И все происходит как всегда.

У наружной двери знакомый портье скажет: «Добрый вечер, Ваше превосходительство!», потом я поднимусь по широким мраморным ступеням, покрытым персидской дорожкой, сверну направо и у входа в огромный зал увижу щуплую фигуру господина посла, его заботливо причесанные, без всякого сомнения крашеные и, кажется, набрильянтиненные волосы, худое бледное лицо и тонкие болезненные губы. Вместе с ним гостей встречает его статная, вечно улыбающаяся спутница жизни, она щедро показывает пышную грудь в широком декольте и руки с гладкой кожей, за которой явно есть нужный уход. Ее пальцы унизаны таким количеством колец и перстней, что можно не бояться, что эта дама в старости будет нуждаться в куске хлеба.

В сущности, эта пара мне даже симпатична. Он профессиональный дипломат, очень осторожно подбирает выражения и готов в любую минуту проглотить свои слова или взять их обратно. Взгляд у него постоянно настороженный и слегка робкий. Вероятно, его повелитель когда-то по какому-то поводу здорово намылил ему шею, и теперь посол растерянно стоит под его большим цветным портретом. Хозяйка — другое дело. Она спокойна и уверена в своей русой, знойной и уже отцветающей красоте, смотрит на господина посла немного сверху, чуть ли не по-матерински, и широко улыбается, показывая свои крупноватые зубы, в чем нет особой необходимости.

Мы сказали друг другу все, что полагается в таких случаях, и я вступил в обширную гостиную.

Официанты в белых смокингах уже разносили подносы с виски, кампари, джином и тоником, апельсиновым соком. На маленьких столиках расставлены тарелочки с чищеным миндалем, смуглые официанты уже предлагают бутерброды-канапе с черной икрой, семгой, анчоусами, грюйером. Все как всегда: те, кто уже приехал, с нетерпением ждут, когда наполнится полупустой зал и пригласят к столу — в этом доме всегда подают много креветок, крупных омаров, вкусные пирожки с мясом и рыбой, разного рода пиццы, белое мясо индейки в кляре и прочее. Вообще робкий и боязливый хозяин с бледным лицом и острым катаром желудка постоянно пьет жидкий зеленый чай из вербены, однако умеет накормить гостей. Кроме того, виски здесь всегда с черной этикеткой и совсем не тех марок, которые так хорошо знают постоянные клиенты наших валютных магазинов. Здесь можно выпить «Шивас Ригал», «Гранд Ройал», «Беллз». Бутылки выстроились на двух длинных столах, приветливо кивая жаждущим гостям. Все-таки виски, которое стоит три доллара порция — это одно, а виски по тридцать центов — другое.

В таких случаях самое разумное — подойти к столу и взять стакан с напитком, потому что некоторые из моих коллег давно разгадали хитрый номер: официанты разносят обыкновенное виски, а бутылки стоят для демонстрации благополучия.

Я встретил ее возле самого стола с напитками.

— Что взять для вас?

— Стакан кока-колы!

Я тихонько ахнул, что было почти неприлично.

— Чему вы удивляетесь, — заметила она, — я не пью и никогда не пила спиртного!

Некоторые люди лгут так бессмысленно, что прямо-таки поражают мое воображение.

Я помнил, что еще до того, как Жискар д’Эстен стал президентом, встретил эту даму на приеме деятелей экономики в его честь. Я попал на этот прием, что называется, по списку и не знал, чем заняться. Тогда кто-то представил меня ей. Она наливалась спиртным, не смущаясь тем, что для дамы не совсем прилично тянуться к подносу с напитками каждые пять-десять минут, заедала виски большими сандвичами и с неумеренным возбуждением болтала. Говорила она на своем родном славянском языке совершенно так, как говорит человек, который покинул родину, но не увез с собою ни культуры своего народа, ни великолепных традиций отечественной литературы, которой не знает, ни признаков общения с умными и культурными людьми.

Тогда она пила. Эта дама поразила меня, я решил, что передо мной просто опустившийся и больной человек, развалина, хотя ничего не знал о ее жизни. У нее обмякшее бесформенное тело, не толстое и не худое, морщинистая кожа блестела от каких-то жирных снадобий, выщипанные брови и бесцветные ресницы украшали водянистые светлые глаза, крупный рот проглатывал целые слова то ли под воздействием спиртного, то ли вследствие ранней нехватки зубов. Не думайте, что я сгущаю краски, описывая пренеприятную личность, которая посещала политические приемы и дипломатические гостиные, потому что считалась журналисткой, до смерти любила поговорить о Солженицыне и демократии, а на деле была просто профессиональной сплетницей и разносила новости в этом замкнутом мирке.

При нашей первой встрече она говорила много, а узнав, из какой я страны, посмотрела на меня почти с иронией, после чего преждевременно постаревшее лицо ее застыло в какой-то глупо снисходительной гримасе. Мне стало противно, и я поспешил откланяться. Я не люблю пьяных женщин, особенно когда они пытаются снисходительно похлопывать меня по плечу.

Потом я встретил ее еще раз…

Вот как это было.

С точки зрения дипломатического протокола вновь прибывший в эту страну посол поставил как меня, так и многих коллег, в пренеприятное положение. Он только что приехал и всего день — другой назад вручил свои верительные грамоты. Затем каким-то галопом обежал с визитами всех послов — к кому заглянул на пять минут, к кому на десять, проворачивая по три-четыре визита утром и еще по столько же после обеда.

— Приятно представиться. Я дважды побывал в вашей стране. Варна — прекрасный город. Всего несколько недель назад в качестве руководителя политического отдела Министерства иностранных дел я присутствовал на открытии вашей выставки фракийского искусства. О, это было удивительное интересно! Сколько времени вы уже здесь? О, здесь удивительно интересно!..

Боюсь, что читать об этом скучно. Но в самом деле, слишком часто даже в повседневной жизни, если люди не знают друг друга, они переливают из пустого в порожнее; зато узнав друга слишком хорошо, начинают один другого сторониться.

Мой гость еще не ушел, когда мне позвонила его секретарша. Разумеется, через секретаршу нашего посольства. Потому что по этим вопросам есть свой порядок.

— Из Н-ского посольства спрашивают, примете ли вы приглашение на ужин 15 мая?

— Позвольте, — говорю я, — ведь господин посол только что побывал у меня?

Я смотрю на календарь. До 15-го шесть дней. Что делать?

— Скажите, что принимаю. И попросите назначить время для ответного визита. Скажем, завтра на 11 часов. Или послезавтра на 10.

Здесь тоже есть свой порядок. Обычно, когда ты просишь или тебя просят назначить время визита, не совсем красиво тут же отвечать согласием. Будто у меня совсем нет дел, чтобы сразу принять этого господина! Однажды мне пришлось два или три раза отложить встречу с вновь прибывшим послом по не зависящим от меня обстоятельствам. Я чувствовал себя неловко, ему же это страшно понравилось. Чуть ли не радуясь неизвестно чему, он сказал мне, когда встреча, наконец, состоялась:

— Насколько я понимаю, вы, господин посол, очень заняты. Я читал в газетах, что вы посетили министра иностранных дел и уже несколько дней в стране находится ваша делегация по вопросам экономического сотрудничества. Это так интересно. Может быть, господин посол ознакомит меня с главными результатами…

Он думал, что сейчас огребет полную торбу информации. Все мы так думаем. Конечно, ты спрашиваешь, собеседник скупо, сквозь зубы, роняет слова, но с первого взгляда видно, что это отнюдь не жемчуг, а простые стекляшки, потому что даже такое заявление: «Да, принять к дальнейшему обсуждению весьма интересный проект постройки плотины с гидроэлектростанцией и оросительной системой, и в ближайшие месяцы министр экономики посетит Болгарию», — вовсе не новость, так как все это написано в газетах.

Итак, мы с гостем пьем кофе, расспрашиваем друг друга о семейном положении, беседуем об особенностях наступающего времени года, о некоторых местных нравах и выражаем взаимное пожелание почаще встречаться, ибо для меня было исключительным удовольствием, господин посол, познакомиться с вами. Беседа была столь интересной, что я надеюсь продолжить ее в ближайшее время.

Я, конечно, впадаю в бытовизм, и это ничуть не приятно, только нагоняет скуку и воспоминания о неизбежных социальных условностях, без которых, видимо, нельзя жить, потому что, даже встретив на улице знакомого, полагается спросить его: «Что поделываешь?», на что он безо всякой логики отвечает: «Живу нормально».

Итак, я попросил дать мне возможность на следующий же день вернуть визит господину послу, который столь поспешно пригласил меня на ужин, хотя это, во-первых, моя обязанность, а во-вторых, куда это он так торопится? Впоследствии оказалось, что в наши дни жизнь полна не только сюрпризов, но и хорошо взвешенных поступков. Жена его превосходительства не имела никакого намерения постоянно выполнять обязанности супруги посла. У себя на родине она занимала высоко оплачиваемый и ответственный пост и сейчас приехала с мужем, взяв отпуск по службе. Она успела посетить десяток супруг министров и хотела провести ряд обедов, чтобы познакомиться и с другими дамами, потому что через несколько дней должна была возвращаться, да, она будет наезжать два-три раза в год дней на десять. Кстати, это обойдется недорого, потому что сюда регулярно летают чартерные самолеты с туристами, а главный директор авиакомпании — близкий друг их семьи.

Дело есть дело, и она ничуть этого не стеснялась, будучи представительницей данной страны. Видимо, разные штуки насчет «положение обязывает», престижа государства и прочего все меньше волнуют людей в наш прагматический век, в который столько людей стремится столь поспешно увеличить свои личные материальные возможности потребления.

И времена, и нравы!

Рассказ мой что-то затянулся и получился разбросанным.

Я сокращу бытовые подробности относительно обеда. Нас было восемнадцать человек — очень удобное число для того, чтобы правильно рассадить гостей. Меню было в рамках приличия — бульон с пирожком, рыбный шашлык из мерлана, политый ананасовым соком, жареный цыпленок с жареной картошкой и панированными артишоками, мороженое со сливками. За обедом подавалось только белое вино, — как я уже упоминал, никто не придерживается добрых традиций.

Я заявил, что вино внушает доверие.

— Да, — отозвался хозяин, — вино хорошее. Нет, это не наше. Это здешнее, но V.D.Q.S. Его нигде не найдешь. Господин министр земледелия прислал мне корзину несколько дней назад.

Последнее, вероятно, было верно. Страна, которую представлял господин посол, уже долгое время создавала какую-то оросительную систему неподалеку от столицы, и точно там находились известные погреба. Но вино было вовсе не «Vin délimité de qualité supérieure», а обыкновенным честным хорошим вином. Как говорил покойный Ламар, ты меня этим делам не учи! Как-никак, я уже три года живу в этой стране и могу распознавать разные сорта.

И здесь пора начать рассказ.

Один из моих коллег постоянно жил в одиночестве и очень тяжело его переносил. У него было две дочери-студентки; то ли они много болели, то ли плохо учились или просто нуждались в надзоре, но его супруга постоянно была занята ими и наезжала к нему только изредка. Когда хозяин один, он попадает в трудное положение, собирая гостей, и вынужден кого-то приглашать, чтобы пополнить место за столом, что не совсем правильно. Мне кажется, что именно таким образом попала на обед упомянутая журналистка, которая капли в рот не брала. Я помню, что она ела с огромным аппетитом и пела мне назло. Хотя это и было вино, не заслуживающее особого внимания.

А теперь вернемся к ужину торопливого посла.

Ужин обслуживали опытные и быстрые официанты, каждый из нас потихоньку говорил с соседом ни о чем и ждал, когда хозяйка подаст знак вставать из-за стола, чтобы перейти в соседние гостиные. Тогда группа в восемнадцать человек начнет роиться.

Даже в современном обществе бытуют предрассудки. После обеда мужчины удаляются в одну гостиную, дамы в другую: у них свои разговоры, которые они забудут прежде чем доедут до дома. «В сущности, о чем мы говорили?» — спросила меня однажды жена, и я не мог внести никакой ясности в этот вопрос, хотя несколько раз прислушивался к тому, что происходит в дамском кружке.

В гостиной мы не могли все вместе усесться за один стол, а оглядевшись, я увидел, что не первой молодости журналистка перешла к нам. О чем ей разговаривать с дамами? Она занимается вопросами внутренней и внешней политики, знает, что происходит во всем мире и особенно — в данной столице. Позднее мне скажут, что эту особу иногда приглашают в дипломатические салоны просто потому, что господа из министерства иностранных дел, не желая сообщать иные новости прямо послам, пользуются услугами данной журналистки. Наверное, не совсем безвозмездно. И в этот вечер она делилась информацией.

— Как, вы в самом деле не знаете, что премьер-министр уезжает первого числа? Да, он сначала посетит страну, которая в прошлом году направила приглашение президенту, но он до сих пор не совсем здоров. Премьер вернется через азиатский континент. Не знаю, насколько это точно, но он, кажется, остановится в столице одной бесспорно быстро развивающейся страны, да, на целых четыре дня. Вероятно, здесь не только туристический интерес. Я знаю, что уже давно ведутся переговоры о долгосрочном и почти беспроцентном займе. Да, уже все подробности оговорены и соглашение будет подписано. О, мне трудно сказать, чем привлекаем мы именно эту столь далекую страну, и почему заем так велик, но это факт…

Последнее предназначено для ушей посла другой великой державы. Это зонд, бур или щуп, который погружается в предварительно разведанный участок, опираясь на точные данные и наблюдая за реакцией. Затем все услышанное будет отражено в литературном жанре, не очень популярном, зато хорошо известном в дипломатической практике под названием «памятной записки».

Журналистка чувствовала себя хозяйкой положения. Она говорила и говорила, в большинстве случаев предлагала действительную информацию и в то же время внушала свои выводы. Лицо ее заблестело сильнее, глаза сузились, бесцветные ресницы часто моргали. Вот она сказала все, что должна была сказать, и начала повторяться. А в мирке, где слишком многое и без того повторяется, не любят пережевывать одно и то же, потому что повторения утомляют участников игры, требуют от них лишнего напряжения, наводят скуку и вызывают раздражение.

Подали кофе. И коньяк. И ликер. «Курвуазье-Наполеон» и «Мари Бризар». Подлинные VSOP. Зато кофе был жидким и безвкусным.

Благодаря всему этому за столом наступило оживление, народ зашумел, задвигался, и вскоре я остался один. Точнее, в обществе дамы с поредевшими волосами и неприятно влажными губами, обвисшей кожей лица, одетой в какое-то псевдопарчовое и безвкусно сшитое платье.

— Так, — говорю я, — значит, уезжает премьер-министр…

— Каждый куда-нибудь уезжает!

— Да. Но некоторые остаются!

— Это вы обо мне?

Я вовсе не имел в виду ее. Просто надо было как-то ответить на реплику дамы.

— Лично мне здесь хорошо. Зато вам я желаю вернуться к своему со-ци-а-лиз-му (последнее слово было сказано резко и зло).

Это было уже грубо. Тем более, что она всегда старалась говорить протяжно-иронично.

— Спасибо, — смиренно отозвался, я, — постараюсь воспользоваться вашим советом. Но и без него я сделал бы то же самое. И если вам угодно знать, это произойдет в ближайшее время…

Она замолчала. Видно, силы уже изменяли ей, даже злоба не помогала. Я встал и отошел к группе коллег. Она сидела одна, опустив голову и глядя перед собой невидящими глазами.

Вскоре все стали разъезжаться по домам. Вилла посла стояла на берегу моря, далеко от города, и широкое шоссе бежало среди неоновых ламп, чистых и прозрачных. Они бросали совершенно театральный свет на крупные оголенные стволы эвкалиптов, нежную зеленую листву дикой мимозы, белые фасады придорожных кафе, безмолвно и безжизненно стоящих в темноте. Сейчас не сезон, и большинство заведений закрыто. Грустно смотреть на эти магазины, кафе, рестораны, которые работают шесть-восемь месяцев в году, а остальное время стоят, опустив плечи, под крупными каплями дождя, дрожат от ночной сырости, синеют и зеленеют от холода. Такое же потрясающее одиночество и тоску я почувствовал однажды, когда безрассудное желание поработать там, где никто не будет беспокоить, привело меня зимой на курорт Золотые пески, в гостиницу, которая называлась не то «Букет», не то «Герань». Вечером я уныло жевал в одиночестве котлеты, потому что никто не станет разжигать шашлычницу для одного человека, и не знал, с кем распить бутылку «мискета», а вино не любит молчания. Потом откуда ни возьмись появился один мой приятель, он был с машиной и предложил мне ехать вместе с ним в Софию. И мы помчались по грязному шоссе, которое у Сливена стало снежным, а перед Стара-Загорой завязли в сугробе. Какой-то грузовик вытащил нас, и мы, замерзшие и отчаявшиеся, с трудом нашли в Стара-Загоре комнату и кое-как переночевали, а на следующий день самоуверенный шофер, который смотрел на гололед безо всякого уважения, не удержал машину, и мы оказались в кювете. Надо сказать, что мы дешево отделались — парой царапин, — и мой приятель гордо заявил:

— Ну что, видел, какой я шофер? Не будь таким я асом, неизвестно, что могло бы случиться!

Хорошо, когда умеешь извлекать закономерность из случайности. Это свидетельствует об остром уме, способном дать действительности научное истолкование.

Были в моей жизни и другие смешные и нелепые случаи, и от каждого тянуло тупой тоской, одиночеством, сыростью и холодом, пронизывающим до костей. Но каждый раз — и тогда, когда я провел в одиночестве долгую мартовскую ночь между двумя бомбардировками, и тогда, когда самолет, которым я летел, совершил вынужденную посадку на случайном аэродроме в пустыне Гоби из-за песчаной бури, которая бушевала три дня, и тогда, когда застрял в Касабланке без копейки денег, а билет оказался не в порядке, — каждый раз я знал, что все уладится, что я вернусь домой, что меня ждут. Когда знаешь это, все не так уж тяжело и трудно…

Мы уже подъезжали к нашей «résidence». Еще одно кафе, закрытая мясная лавка, маленькая хибарка, где продают апельсины из обширного сада, среди корзин прикорнул сторож, завернувшийся в толстую накидку из овечьей шерсти. Он отыскал сухое местечко под узкой стрехой и теперь лежит, свернувшись калачиком, прямо на земле, но на своей земле; она бедная, истощенная, летом ссыхается, как старая апельсиновая корка, а зимой, в период проливных дождей, раскисает; она мокрая, грязная, топкая, но это — его земля…

Пора мне покончить с отрывочными эпизодами и вернуться к началу, потому что я собирался рассказать об одной женщине. Она была именно такой, какой я ее описал, и в этом описании нет ничего преднамеренного. Она была неприятно наглой, преждевременно состарившейся, смешно одетой, глупо вытаращенной. Все это звучит немного слишком, но так оно и было.

Вот что я о ней узнал. Во время войны она училась в родном городе на филологическом факультете, изучала английский язык. И когда срочно понадобились переводчицы, ее, еще не доучившуюся, придали в помощь группе журналистов, приехавшей из далекой страны. Дальше было, что было, «в этом море капитанов нету», как говорит один мой приятель из Трынского края, который сроду не видел моря. В группе был не первой молодости журналист, корреспондент какой-то «ньюс» или «дейли», ему понравилась молоденькая девушка, и он женился на ней. Что особенно нашла в нем она, так и останется тайной, но для нашего рассказа это несущественно. Поженившись, они уехали на юг Африки, какое-то время были в Сайгоне и, наконец, очутились в этой стране. Что и в каких рубриках писал при жизни супруг, никто уже не помнит, но его вдова приняла от мужа эстафету трудов для этой самой «ньюс» или «дейли». Я регулярно просматривал это издание, посвященное вопросам политики, но ни разу не увидел ни строчки с ее подписью. Там занимались важными вопросами, и освещали их известные авторы. А сколько раз я видел, как она бежит к тому или другому деятелю с блокнотом в руке — на аэродроме, на митинге, на открытии международной конференции. Блокнот, деревянные сабо и брюки, явно купленные в дешевом магазине готового платья или у старьевщика, — по злой иронии судьбы, лавки старьевщиков размещались на улице, носившей имя знаменитого генерала!

Госпожа вдова жила в этом городе уже два десятка лет. Жила скромно, потому что иной возможности не было, поддерживала связи с некоторыми политическими кругами, которые пользовались ею для того, чтобы пускать пробные шары или устраивать «утечку информации», таскалась по посольствам, перенося новостишки, не имеющие особой ценности, и никогда не забывала напомнить, что она — подданная большой страны, хотя и не по рождению, и что все нити большой политики у нее вот где!

Я и прежде замечал, что люди крайне нетерпимы к случайным промахам, но проявляют невероятную снисходительность по отношению к настойчивому бесстыдству. Мол, что поделаешь! Я знавал одну особу на родине, она считалась журналисткой и куда только не совала свой нос, ее гонят в дверь — она лезет в окно, и кончается тем, что все пожимают плечами: ну ее к черту!

Мне кажется, что нечто подобное было и здесь…

А теперь вернусь к началу своего рассказа. Поскольку эта моя знакомая отказалась от спиртного и попросила кока-колы, я взял стакан с колой и подал ей.

— А вдруг вы бросили туда яд?

— Знаете, — говорю я, — на главной площади в книжных лавках есть книги почище Джеймса Бонда!

— Мне кажется, что вы с радостью удушили бы меня?

— Ну, это вы уже напрасно! Я не намерен рисковать ни дипломатической карьерой, ни жизнью. Потому что неприкосновенность неприкосновенностью, но удушить человека — совсем не простое дело, даже в свете Венской конвенции. Давайте простимся во избежание неприятностей!

И я повернулся к ней спиной.

— Добрый вечер, господин посол, как поживаете, я так давно хотел вас видеть…

Передо мной стоял милейший старичок, посол одной южноамериканской страны, носивший слуховой аппарат, от которого куда-то под воротник спускался тонкий шнурок.

Я кричал, и он кричал, но мы просто разговаривали.

Потом я поискал взглядом жену. Наши взгляды встретились, и мы, как в галантном фильме, подали друг другу незаметный знак, что пора еще незаметнее исчезать. Хватит с нас на сегодня…

Сегодня утром я снова увидел немолодую даму, которую, я уверен, никто не собирается ни травить, ни душить. Мы были на аэродроме. Прибывал видный государственный деятель Европы. Президент, Совет Министров, дипломатический корпус, выстроившийся во главе с дуайеном в строгом порядке прибытия в страну. Тут был и я. Где-то в начале, потому что мой мандат скоро истекает.

Самолет замирает, начальник протокола и посол поднимаются по ступенькам. Первые представления. Потом все спускаются вниз. Происходит встреча глав государств. Они поднимаются на маленькую трибуну. Гремит соответствующее количество орудийных залпов. Национальные гимны. Почетный караул. Все как полагается. Я стою, и мне вдруг приходит в голову, что этого государственного деятеля я вижу уже в третий раз. А в который раз присутствую на подобной церемонии? Потом мой взгляд на минуту останавливается на той самой, все еще не удушенной и не отравленной…

Высокий гость уже поравнялся со мной. Я подаю руку. Шеф протокола шепчет своему президенту, и тот повторяет: посол Болгарии. За мной следует посол Бельгии, потом — Японии, за ним швед, посол ГДР, я знаю всю последовательность до конца…

Господин президент приехал на три дня и уезжает. Люди, стоящие рядом со мной, приехали на два, три года, на пять лет и уезжают; они возвращаются домой. Другие люди живут здесь. А есть и такие, кому некуда уехать и кто не может жить на родной земле. Ну их к черту!