Офсайд

Глава двадцать пятая ДОБАВЛЕННОЕ ВРЕМЯ¹⁰⁷

Яркий, ослепительный свет залил мне глаза, но не причинил боли. Он был теплым, как прекрасное весеннее утро, когда солнце светит тебе в спину, пока ты бредешь сквозь деревья. Мягкий, успокаивающий, умиротворяющий.

Ее рука скользнула по моей, ее пальцы намного больше моих, отчего я чувствую себя в безопасности. Мне приходится запрокинуть голову, чтобы увидеть ее лицо. Она была такой красивой – с мягкой кожей и темно-каштановыми волосами.

– Можно остаться с тобой, мама?

– Нет, милый. Еще не время.

Я прищуриваюсь, глядя в ее светящееся лицо.

– Но я хочу.

– Знаю, Томас. – Ее рука пробегает по моей макушке. От этого прикосновения по коже побежали мурашки, и я еще раз ей улыбнулся, прежде чем вновь опустить глаза. Мы шли там, казалось, без какой-либо дороги или направления, просто двигались бок о бок.

Я посмотрел вниз и увидел на себе ярко-красные бутсы, которые носил еще маленьким. Мама завязывала их мне на двойной узел, и я никогда не мог развязать самостоятельно. Маме всегда приходилось делать это за меня. Потом… когда мне приходилось завязывать их самому, то они вечно развязывались во время игры, отчего папа злился. Потом… когда ее не стало.

Я снова поднял взгляд через плечо на ее лицо.

– Я не хотел, чтобы ты пострадала, – я почувствовал, как слезы пощипывают глаза и сдавливается грудь.

– Конечно же ты этого не хотел, дорогой, – ответила она. – Это был несчастный случай.

– Прости, что я забыл перчатки, – сказал ей.

– Все что-то забывают, Томас, – сказала она. – А порой вещи просто происходят сами собой. Не по твоей вине.

– Он сказал, что виноват я.

– Знаю, – вздохнула она, – но он ошибался.

– Я сдержал свое обещание, – тихо сказал я. – Я никогда ничего не забываю.

– Знаю… но тебе не обязательно абсолютно все помнить.

– Разве нет?

– Больше нет, милый. – Ее рука коснулась моего лица, и она погладила мою щеку. – Ты запомнил достаточно.

«Раз… два… три… РАЗРЯД!»

Острая боль пронзила мою грудь и, словно паучья сеть, распространилась по всему телу.

– Ты должен вернуться, Томас.

– Я хочу быть с тобой.

– Ты еще не завершил всего, что должен сделать, Томас. Тебе еще есть чему учиться.

– Я хочу остаться!

– Кое-кому там ты все еще нужен.

«РАЗРЯД!»

– Румпель?

– Иди к ней.

«РАЗРЯД!»

Я плыл в темноте и казалось, будто мои конечности пытались пробиться через какую-то густую, вязкую субстанцию, не в силах отодвинуть ее в сторону. У меня не получалось открыть глаза. Кто-то говорил, но я не мог понять, кто это был или о чем шла речь. В моей голове проскакивали лишь бессмысленные обрывки предложений.

Состояние критическое… несколько сломанных костей… почечная недостаточность…

Вспышки боли рикошетом простреливали мое тело. Ничего не имело смысла.

…Рваные раны… раздроблена левая лопатка… позвоночник…

Где Румпель? Она в порядке? Она сказала, что да… Мне же это не приснилось, верно?

…Запланированная операция… селезенку придется удалить…

А моя мама тут?

…Травма головы… вызвать искусственную кому… наилучший шанс…

Я ничего не понял и позволил себе погрузиться в темноту. Здесь было прохладно и безопасно.

Я открыл глаза, моргая.

Рот и горло горели от охренительной сухости.

Даже в темноте я видел стерильные, белые стены и мягкий интерьер больничной палаты. Слева от аппарата доносился тихий, постоянный писк.

Я лежал на спине и мышцы ныли. Я ненавидел лежать на спине – всегда устраивался либо на каком-нибудь боку или на животе. Хотел повернуться на бок, но у меня не было энергии. Сил хватило лишь на то, чтобы свесить голову с одной стороны и заметить капельницу, подведенную к моей руке. Прочие трубки и провода от мониторов и всякой хрени торчали из-под одеяла, которое было накинуто на меня до груди.

Мне удалось повернуть голову на другую сторону и увидеть маленький прикроватный столик с вазой увядших цветов и стопкой поздравительных открыток. Окно закрывали длинные вертикальные жалюзи, но на улице явно было темно. Единственным источником света в комнате была маленькая, тусклая настольная лампа в дальнем углу, рядом с креслом для отдыхающих.

Больше никого в палате не было.

На приставном столике стояла чашка с водой, и я попытался поднять руку, чтобы дотянуться до нее, но сил не было. Рука дернулась, и я сжал пальцы в кулак, но даже это меня совершенно истощило.

Мое внимание привлек шум, доносящийся перед палатой, дверь открылась, явив миниатюрную женщину в больничном халате с разноцветными кругами. Она подошла сбоку кровати, проверила капельницу и опустила взгляд на меня.

– Томас?

Я облизал губы и попытался ответить, но из горла вырвался лишь странный каркающий звук. Она потянулась за чашкой воды и поднесла соломинку к моим губам. Стоило мне сделать пару болезненных глотков, как она снова убрала ее.

– Теперь можешь говорить? – мягко спросила она.

– Да, – удалось выдавить мне.

– Я схожу за доктором, ладно?

– Конечно.

Голова была немного затуманена. Мне хотелось еще воды, но в тоже время желудок похоже немного взбунтовался из-за попадания в него жидкости. Пару минут спустя в палату вошел парень в лабораторном халате с планшетом в руке и устроился на передвижном стуле рядом с кроватью. Он придвинулся ко мне поближе и сказал, что его зовут доктор Питер Винчестер.

– Ты знаешь, как сюда попал, Томас?

В голове пронеслись вспышки того, как темный Бьюик заносит на льду.

– Сбила машина, – ответил я. – Николь? Николь Скай?

– Она в порядке, – сказал доктор Винчестер. – Несколько порезов и царапин, но ничего серьезного. Она уже полностью поправилась.

– Где она?

– Сейчас два часа ночи среды, Томас, – ответил он. – Вероятнее всего она дома, спит.

Я кивнул, радуясь, что она не в больнице, все-таки травмированная или еще что-нибудь. Затем один вопрос стал действительно охренительно важным.

– Как давно? – спросил я. Произносить больше пары слов за раз было довольно затруднительно.

Доктор обернулся на медсестру, прежде чем вновь устремить на меня свой взор.

– Какую последнюю дату ты помнишь?

– Эм… тридцатое января? – предположил я.

Винчестер некоторое время смотрел на меня.

– Сейчас четырнадцатое марта, – наконец ответил он.

На мгновение меня охватила паника.

– Год тот же? – спросил я.

– Тот же.

Я немного расслабился, пытаясь переварить услышанное. Это было порядка… шести недель. Шесть недель совершенно без сознания. Шесть недель лежа в кровати, совершенно не пользуясь мышцами.

– Я не особо могу двигаться, – сказал я, подняв на него взгляд.

Он кивнул.

– Твое тело бездействовало некоторое время после серьезной травмы. Ты чуть не скончался на месте, и один раз мы потеряли тебя на операционном столе. Нам пришлось ввести тебя в искусственную кому, позволившую контролировать твое тело достаточно долго, чтобы успеть тебя залатать.

– Я сломал много костей? – спросил я, задумавшись о своих ногах, потому что явно не очень хорошо их ощущал.

– Думаю, нам стоит дождаться твоего отца, – сказал врач и потрепал меня по ноге, отчего казалось по ней побежали мурашки. Казалось, повсюду бегали мурашки, будто мое тело затекло.

Думаю, так и было.

– Он уже едет.

Даже сквозь туман в моей голове, я чувствовал, что эта встреча будет не из приятных. Я пока не знал масштабы повреждений, но дела явно обстояли хреново и это точно означало, что я не буду играть в футбол в следующем сезоне. Я стиснул зубы. Мне было плевать на то, что он скажет – Николь была в порядке и это важнее…

– Томас?

Я проснулся от того, что кто-то толкал мою руку. Сам не понял, как задремал. Дергал меня доктор Винчестер, но и папа был тут – стоял по другую сторону кровати.

– Ты можешь говорить, сын? – спросил он.

– Да, – сказал я и попытался прочистить горло. – Вроде как.

– Твои голосовые связки не использовались некоторое время, – сказал доктор Винчестер. – Им потребуется какое-то время, чтобы снова нормально функционировать.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил папа с тем беспокойством в глазах, которое должно быть у родителя. Его рука потянулась к моей голове, он склонился и посветил мне в глаза своим маленьким фонариком.

– Странно, – ответил я, сам не зная точно, как себя чувствовал.

– Ты довольно сильно пострадал, – сказал он мне. – Считаю, мне повезло, что вообще могу с тобой говорить. На какое-то мгновение…

Его голос осекся, и он вздохнул.

– Что со мной? – спросил я, но на меня напал приступ кашля, и доктор подал мне воды, чтобы выпить. Желудок свело, пока жидкость стекала по моему горлу.

Они оба переглянулись, после чего папа подкатил еще один передвижной стул и сел поближе ко мне. Доктор Винчестер стал перечислять все мои травмы.

– Удар от столкновения пришелся на твои плечи и спину, – начал он. – У днища машины был острый край, который разрезал твой левый бок. Были повреждены почка и селезенка и задето легкое. Пришлось удалить тебе левую почку, как и часть селезенки. Левая лопатка была раздроблена, таз треснул, правая рука сломана и была небольшая травма на пояснице. Твой позвоночник подвергся большой нагрузке от удара.

– Дерьмово.

Доктор Винчестер усмехнулся, но глаза папы сузились от моего комментария.

– Да, – доктор продолжил, дав мне еще немного воды, – ты был в довольно плохом состоянии.

– А как сейчас? – спросил я, гадая, насколько улучшилось мое состояние спустя шесть недель.

– Кости срослись, – сказал он, – за исключением левой лопатки, которую пришлось заменить. На боку у тебя будет неприятный шрам, но учитывая обстоятельства, думаю, тебе стоит носить его с гордостью.

Я вопросительно посмотрел на него.

– С учетом всех аспектов аварии, ты безусловно спас жизнь дочурки Ская.

Я почувствовал, как мои губы слегка приподнялись в улыбке.

Глаза отца снова сощурились.

Доктор Винчестер с минуту просматривал свой планшет, а затем вновь обратился ко мне:

– Однако, я бы хотел немного поговорить о твоих ногах.

Я почувствовал озноб, а мышцы плеч напряглись.

– На правой ноге тоже скверный порез, – сказал он, – хотя не такой ужасный как на спине. Ты потерял много крови, но травма позвоночника беспокоит больше всего.

– Он будет в порядке, – вклинился мой папа. – Он крепкий.

– Ты не можешь знать этого заранее, Лу.

Им не было нужды говорить это – я уже понял.

– Я не смогу ходить, да?

– Ты будешь в порядке, – повторил папа.

– Томас, в данный момент это сложно сказать. Мне бы хотелось провести сначала кое-какие тесты и посмотреть, как ты на них реагируешь сейчас, выйдя из комы. Не имея этих результатов, сложно что-либо утверждать, но будет тяжело. С помощью интенсивной физиотерапии, когда-нибудь ты, может, снова пойдешь.

Когда-нибудь.

Что на хрен это значит?

– Сколько времени это займет?

– Я хочу провести кое-какие тесты…

– Сколько? – вновь спросил я, чуть повысив голос.

Взгляд доктора смягчился, и он стиснул губы.

– Это займет как минимум год, – наконец ответил он. – Возможно, восемнадцать месяцев, если ты сильно постараешься, и не будет никаких необратимых повреждений. Даже в этом случае может статься, что ты так никогда и не восстановишься полностью.

– Что на счет футбола? – спросил я, глянув на папу. Он посмотрел на доктора Винчестера, тот в свою очередь посмотрел на него, глубоко вздохнул и повернулся ко мне.

– Томас, скорее всего ты больше никогда не сможешь играть в футбол.

Желудок екнул, исторгнув то малое количество воды, что я принял. Спину прострелила боль, когда я попытался согнуться, чтобы сплюнуть воду. И папа, и доктор придержали меня с одной стороны, на помощь им пришла и медсестра.

И все же я спас Румпель.

Это по-прежнему того стоило.

Но что у меня есть теперь? Лишившись единственного, что долгие годы имело значения в моей жизни, с чем я остался?

Папа закрыл дверь в палату, когда доктор Винчестер вышел, чтобы назначить на следующие пару дней ряд тестов. Как только дверь затворилась, я почувствовал, как атмосфера в комнате изменилась.

Папа некоторое время стоял у двери, упершись рукой в раму и прислонившись к ней, после чего протяжно выдохнув, развернулся и посмотрел на меня.

Ладно, вперился взглядом, если сказать точнее.

Ну вот, начинается.

– Я всегда думал, что ты идиот, – мрачно сказал он. – Но никогда не осознавал, каким большим идиотом ты на самом деле являешься.

Он медленно подошел сбоку кровати, я попытался отодвинуться, хотя и не знал, куда собирался деться. Едва ли я вообще мог двигаться и почувствовал, как во мне поднимается странная паника.

Я вообще не мог двигать ногами, а руками лишь немного. Стоило слегка передвинуть руку – совсем чуть-чуть – я почувствовал, как устали все мышцы от плеча и до запястья.

Я оказался в ловушке.

– Ты хоть понимаешь, что наделал? – его голос по-прежнему был мягким и тихим, я оглянулся на дверь, гадая как далеко от моей палаты находится ночная медсестра. – Ты, возможно, проебал всю свою оставшуюся жизнь за один глупый, бессмысленный поступок.

– Не бессмысленный, – услышал я свой шепот и тут же пожалел, что произнес это вслух.

– Что? – огрызнулся он. – Что ты сказал?

– Ничего, – пробормотал я.

– Не бессмысленный, говоришь? – в его голосе явно слышалось презрение. – Ты чуть не умер, Томас! Пройдет еще по меньшей мере два сезона, прежде чем ты снова сможешь играть! И ради чего, а? Из-за какой-то юбки?

Еще два сезона?

– Я думал, доктор сказал…

– Этот мудак сам не знает, о чем говорит! – махнул рукой папа в сторону двери. – Ты будешь снова играть, тебе лишь надо перестать быть киской и встать с этой чертовой кровати как можно быстрее. Хватит спать, ты меня слышишь?

Я посмотрел на него, а затем вниз на одеяло, прикрывавшее мои ноги. Попытался увлажнить губы, но язык был слишком сухим, и у меня опять начался кашель. Стоило мне его унять, как я попытался передвинуть ноги так же, как проделал это с руками.

Ничего.

Они не болели, в них не ощущалось напряжения или утомления. Я просто не мог ими пошевелить.

– Папа, – прошептал я, вновь подняв на него взгляд. Паника накатила снова. – Я не могу ими пошевелить, пап. Они просто… не двигаются.

Сердце начало колотиться сильнее, о чем свидетельствовал и усилившийся писк монитора сбоку от меня. Легкие расширялись и сокращались вновь и вновь, казалось я совершенно не мог их успокоить. Я напрягся, пытаясь совсем немного сдвинуть ногу, но ничего не происходило.

Ничего.

– Папа…

– Прекрати, – сказал он сквозь сжатую челюсть. – Все может занять немного времени, но ты через это пройдешь. Ты будешь играть в профессионалах.

Я даже не мог слушать, что он говорит. В голове начало стучать от напряжения в попытках двинуть ногой – или хотя бы пошевелить пальцем. Дыхание срывалось, и на мониторе пульс начал зашкаливать. Зрение затуманилось, и я попытался ухватиться за поручни кровати, когда голова начала кружиться, но моя рука просто шлепнулась сбоку.

– Папа!

– Прекрати, Томас! – крикнул он. Я почувствовал его руки на моих плечах, а затем еще чьи-то ладони – медсестры – взявшие меня за руку. – Ты себе навредишь!

– Расслабься, Томас, – сказала медсестра. – Мне следует вколоть ему седативное?

– Нет, не нужно ему успокоительное! – заорал на нее папа. – Бога ради, он только что вышел из комы. Ты хоть в школу ходила?

– Простите, доктор.

– Томас! – От его голоса я съежился и это, наряду с его руками, держащими меня за плечи, совсем не способствовало моему расслаблению, однако от этого я немного притих. Мышцы, которые я мог контролировать, напряглись и замерли.

– Я хочу видеть Николь, – сказал я, глядя на медсестру. – Где Николь?

– Сейчас тебе нужно отдохнуть, – сказал папа, он нажал на мои плечи и стал потихоньку опускать меня на кровать.

– Ненавижу спать на спине, – проворчал я.

– Так лучше контролировать верное положение трубок, – сказал папа, его голос значительно смягчился. – Еще один стимул для тебя постараться и пройти через это, верно сын?

– Когда я смогу увидеть Николь? – пробормотал я.

– Я займусь этим, – пренебрежительно произнес папа.

– Она все еще пытается пробиться сюда, – услышал я слова медсестры, сказанные моему папе. – Мне позвонить ей утром?

– Ни в коем случае, – ответил папа и с мгновение смотрел на меня. – Я позабочусь об этом.

Стоило моей голове коснуться бугристой, жесткой подушки, как глаза сами собой закрылись, а голоса исчезли.

Когда вновь их открыл, то палата была залита светом, а я был один.

Голова болела, а во всем теле не было такого места, которое бы не ныло в той или иной степени. Я хотел перевернуться, но никак не смог. У меня не хватало сил, а все эти опутывающие меня трубки и всякая хрень совсем этому не способствовали.

Долгое время я просто лежал и пялился в потолок.

Заглянула медсестра – уже не та, что была ночью – и проверила мою капельницу. Она наклонилась и сменила пакет у края кровати, как я понял, он был подсоединен к катетеру.

Просто охренительно.

Обратите внимание на сарказм.

Дав еще немного воды, которую мне удалось удержать в желудке, она вышла, вновь оставив меня в одиночестве. Я пытался пошевелить пальцами, по одному за раз, просто приподнимая и снова опуская их. Похоже, у меня неплохо это получалось и несильно утомляло. Затем я попробовал приподнять запястья, и с этим вроде тоже не было проблем.

А вот руки были совсем другое дело. После двух попыток я опять был истощен и вновь уснул.

Тесты, тесты, тесты.

Весь гребанный день и большую часть следующего утра.

Могу ли я почувствовать это или то? Подними это, согни то.

Мне хотелось во что-то врезать, но полное сжатие кулака переутомило меня настолько, что пришлось на хрен вздремнуть.

Может папа был прав, и я был киской.

Мне хотелось увидеть Николь, но когда я упоминал ее, он менял тему или просто говорил мне заткнуться.

Я проснулся от голосов в коридоре.

– Я собираюсь с ним поговорить, Лу.

– Он не готов.

– Ну, мне в любом случае нужно с ним побеседовать.

– Я не позволю.

– На данный момент у меня неполный отчет о происшествии, и дела полиции перекрывают твой авторитет здесь, в больнице. Я собираюсь с ним поговорить.

– Не пудри мне мозги. Ты об этом пожалеешь.

– Дела полиции, босс.

Дверь открылась, я поднял взгляд и увидел, как Грег Скай входит в палату. Мне все еще был виден папа, который стоял в коридоре вцепившийся в свои волосы одной рукой и прожигающий глазами дыры в спине Грега. Тот прикрыл за собой дверь.

– Как поживает мой герой?

Я улыбнулся и издал слабый смешок, который оказался охренительно болезненным. Попытался сделать глубокий вдох и снова поднял на него взгляд.

– Как поживает моя Румпель? – спросил я.

Грег покачал головой и улыбнулся.

– Николь в порядке, – сказал он. – Она очень по тебе скучает.

– Она придет? – спросил я.

Грег оглянулся через плечо.

– Надеюсь, что очень скоро мне удастся ее сюда привести, но твоему папе не очень нравится эта идея.

Я на минуту задумался об этом. Да, я был уверен, что ему это совсем не нравилось.

– Он не разрешает ей навещать меня, не так ли?

– Она была тут поначалу, – сказал Грег, – но у нее с твоим папой произошла небольшая… стычка, скажем так. С тех пор он запретил ее пускать.

– Я хочу ее увидеть, – сказал я. – Передайте ей, ладно?

– Передам, сынок, – сказал Грег, – но нам нужно немного поговорить о происшествии, чтобы я мог сказать, что на самом деле был тут по официальному делу, а не только ради того, чтобы поблагодарить человека, который спас жизнь моей дочери, чуть не лишившись при этом своей.

– Оно того стоило, – тихо произнес я.

Его рука легла поверх моей, и он на секунду сжал ее.

– Спасибо, Томас, – сказал он, и его голос слегка дрогнул на моем имени. – Я никогда не смогу отблагодарить тебя, но спасибо тебе.

Я поднял на него взгляд и увидел, как его глаза чуть блестели в жестком свете лампы дневного света. Я кивнул ему и получил кивок в ответ.

– А теперь давай вернемся к делу, прежде чем тебе нужно будет немного отдохнуть, хорошо?

– Ладно.

– Первый вопрос, – сказал он, доставая маленький блокнот с карандашом. – Что еще, к черту, за Румпель?

Если он продолжит задавать вопросы в таком стиле, то мы буквально последуем фразе Шекспира и будем «хохотать до упаду»¹⁰⁸. Каким-то образом, от одного его присутствия здесь, я чувствовал себя лучше.

Как же он собирался доставить ко мне в палату Румпель?