Офсайд

Глава тридцать четвертая ФИНАЛЬНЫЙ ТРЕХОЧКОВЫЙ

– Это гребанная чушь собачья!

В данный момент я бы все сделал, лишь бы иметь возможность подскочить из своего кресла и врезать кулаком в стену кабинета Джастина в реабилитационном центре. Вместо этого я сидел на месте, уткнувшись взглядом в сжатые в кулаки руки.

Похоже за прошедшие дни мой гнев на него – моего папу, Лу – трансформировался во мне, вырвавшись наружу в виде слез.

И я это чертовски ненавидел.

Я посмотрел на Джастина, сидящего напротив меня, он откинулся на спинку своего кресла и вытянул вперед ноги. Он никогда не пользовался блокнотом, клипбордом или еще чем-либо аналогичным в ходе наших бесед, и меня всегда интересовало, неужели он все запоминал или просто записывал после сеанса.

Порой я и его ненавидел.

Я вытер лицо тыльной стороной руки и выдернул из коробки на столе один из бумажных платков. Вытерев глаза и высморкавшись, я смял платок в маленький мокрый шарик в кулаке.

Успокоившись, я произнес:

– Я ненавижу его.

– Проблема не в этом, – напомнил мне Джастин.

Я вновь бросил на него взгляд и точно знал, что он имел в виду.

– И вместе с тем я люблю его.

– Да, так и есть.

– А это чушь собачья, – вновь огрызнулся я. – Как я могу испытывать оба чувства одновременно. Он избивал меня и обращался, как с дерьмом. По его мнению, что бы я ни делал все было неправильно. Я не должен любить такое дерьмо.

– Как бы то ни было он вырастил тебя, – сказал Джастин. – Делал это хреново, но все же у вас была связь.

– Это ведь даже не было по-настоящему, – сказал я. – Он не был моим отцом.

– Как Гарднер? Ты все еще разговариваешь с ним каждый день?

– Не каждый, – ответил я. – Но частенько. Он хочет, чтобы я приехал к нему.

– И что ты об этом думаешь?

– Я не хочу, пока не смогу воспользоваться самолетом, – сказал я.

– Ты уже сейчас можешь это сделать.

– Я не хочу таскаться по аэропорту в этом кресле.

– Так мне стоит записать это в твой список целей? Сесть в самолет до Чикаго и навестить Гарднера?

–Да, наверно.

– Хорошо, так и сделаю, – сказал Джастин, вставая. – И на этой ноте пришло время для физиотерапии. Николь сегодня приедет?

– Она получила работу в библиотеке в городе, – ответил я. – Приедет немного попозже, но приедет.

– Передавай от меня привет.

– Обязательно.

Я выехал из офиса Джастина и дальше по коридору к лифту, бросив взгляд на лестничную клетку – еще один ключевой пункт в моем списке целей – и нажал на вызов. Теперь уже я встречался с Джастином лишь раз в неделю, что, полагаю, считалось показателем прогресса. В некоторые дни я чувствовал, что до чего-то дохожу – например почти мог бы простить папу за то, как он со мной обращался – а в другие дни – по-прежнему хотел поддержать предложение Гарднера сложить кучу фоток и того, что принадлежало Лу Мэлоуну и сжечь все в огромном кострище.

Николь тоже была за этот вариант.

Полтора часа спустя я удерживал себя в вертикальном положении за счет собственных рук, при этом пот лился мне в глаза, а Даниэль подбадривала меня, стоя сбоку от параллельных перекладин турника. Мне хотелось и ее попинать. Наряду с противоречивыми чувствами к папе, в некоторые дни я любил своего физиотерапевта, а в другие – ненавидел ее.

Ноги горели.

Это было странное ощущение. Я мог их нормально чувствовать, и даже вернулся отчасти мышечный тонус, казалось, что не хватает лишь контроля над моторикой. Сидя, я мог отталкиваться ногами и поднимать тяжести, но вот с поддержанием веса собственного тела в стоячем положение – совсем другое дело. Ноги, казалось, были просто не в состоянии координировать одновременно вертикальное положение и движение вперед.

Я уже месяц мог сделать лишь пару шагов за раз, и, похоже, больше никакого прогресса.

– Давай, Томас! – сказала Даниэль. – Еще один шаг! Поднатужься!

– Я не рожаю! – рыкнул я на нее.

Правда не знаю, как эта женщина мирится со своими пациентами. А ведь она говорит, что я не самый худший из них.

– Не болтай! Сконцентрируйся!

– Ты сможешь, малыш.

Я поднял взгляд и увидел в конце перекладин Николь, даже не услышал, как она вошла. На ее лице была широкая улыбка и она выглядела такой чертовски красивой, что мне хотелось пробежать разделявшие нас шесть футов просто ради того, чтобы заключить ее в кольцо своих рук.

Вместо этого я сфокусировался на том, чтобы передвинуть одну ногу на пару дюймов перед второй.

Еще большее жжение в бедрах и левой икре – словно я бежал гребаный марафон. Пот еще сильнее заливал глаза, а в легких было такое чувство, будто на меня напал Чужой и из меня вот-вот выскочат противные мелкие твари.

Я остановился и вновь перенес вес на руки.

– Я больше не могу.

– Мы еще не закончили, – сообщила Даниэль.

Если бы в этот момент я не держался прямо за счет рук, то мог бы ударить ее.

– Я нахрен закончил, понятно? – проорал в ответ.

– Еще десять минут, – настаивала она. – После чего ты можешь передохнуть и побыть с Николь.

– Пошла ты!

– Десять минут!

– Даниэль, – окликнула ее Николь, – могу я присоединиться?

Даниэль улыбнулась и тихонько рассмеялась.

– Милости прошу, – ответила она – Еще десять минут.

– Пошли на хрен обе, – пробормотал я. Николь была манипуляторшей похуже Даниэль.

– Только если доберешься до меня, – кокетливо произнесла Николь, и моя голова вскинулась в ту сторону, где она стояла.

Когда она вошла, я не особо обратил внимание, но на ней была одна из тех плотно облегающих кофт с V-образным вырезом, которые демонстрируют ложбинку между грудей. Волосы были перекинуты на одну сторону и спускались по спине, а одним пальцем она водила по контуру своего выреза в зоне декольте.

– Чтоб меня, – пробормотал я.

– Приди и возьми, – предложила она.

Нога двинулась почти непроизвольно.

Жжение никуда не делось, но наблюдение за перемещением подушечек пальцев Николь по ее коже ввело меня в какой-то транс. У нас не было секса уже больше недели – с той ночи в пятницу, когда она осталась ночевать в моей комнате в центре – а сейчас она практически в открытую ласкала себя. Моя правая нога медленно скользнула по полу.

– Не так сильно переноси вес на руки, – напомнила мне Николь. Ее было также трудно одурачить, как и Даниэль.

Я нахмурился, но ослабил свою мертвую хватку на перекладине. В глаза попало еще больше пота.

Еще больше пощипывание и жжения в мышцах ног. Бедра начали ныть.

Левая нога умудрилась практически оторваться от пола, чтобы переместиться вперед.

– Вот дерьмо, – пробормотал я, после чего посмотрел на Николь. Было чертовски больно.

– Я больше не могу...

– Нет, ты можешь, малыш, – сказала она. – Я знаю, что ты сможешь. Давай же!

И вслед за этим она оттянула кофту от груди и заглянула под собственный свитерок.

– Они тут заждались тебя, знаешь ли.

– Черт... это запрещенный прием...

Она накрыла ладонями свои груди и пот, стекавший по моему лицу, скорее всего смешался с каплями слюны. Еще шаг.

Я пошатнулся, но смог схватиться за перекладину и избежать падения.

Еще шаг и мне открылось чуть больше зоны декольте, когда она немного наклонилась вперед. Она сунула палец в ложбинку между грудей, и я зарычал.

– Еще три шага, малыш, – прошептала она.

Я на секунду прикрыл глаза и попытался восстановить дыхание. Ступни болели, ноги болели – вся нижняя часть тела охренительно болела, но я все равно продолжал.

Левая нога. Правая нога. Рывок.

В последний раз рванувшись вперед всем телом, я в итоге вцепился в Николь, и мы оба повалились на маты. Сердце в груди колотилось, и я с трудом дышал, но все же смог добраться до конца турникета.

– Ты смог! – завизжала Николь.

Она одновременно смеялась и плакала, обхватив мою голову руками, а я не мог решить хотелось ли мне лекарств, чтобы отключиться или же сорвать с нее кофту и присосаться к ее сиськам.

Я все же ткнулся лицом между ее грудей и изобразил звук моторной лодки.

Шекспир поведал нам: «Как часто человек свершает сам, что приписать готов он небесам!»¹³⁰. Так уж получилось, что я был уверен, мои небеса находились прямо передо мной, смеялись и целовали мое потное лицо.

Что ж, может, данное средство исцеления окажется верным.

– О... да... малыш.

– Вот так... – лепетала Николь мне в шею. – Теперь ты... трахни меня!

Как говорится в песне группы Divinyls между удовольствием и болью пролегает очень тонкая грань. То как я подбрасывал вверх свои бедра и использовал пятки для устойчивости очень на это смахивало. Ощущение члена внутри нее были охренительно приятным и это с торицей окупало болевые моменты в ногах.

– Тебе нравится объезжать мой член? – промурлыкал я на ухо Николь. – Тебе это нравится, не так ли?

Я прикусил зубами кожу на ее горле, и она задрожала надо мной. Хотя я был очень нежен. Моя Румпель любила иллюзию грубости, но не была реальной фанаткой такого рода фигни.

– Трахни меня пожестче.

Что же, она все еще продолжала говорить такого рода хрень.

Мне это нравилось.

– Ты этого хочешь, детка? – спросил я, толкаясь вверх с максимальной силой, на которую был способен. Я прихватил ее за бедра руками и дернул на себя, в то время как она застонала и опустилась вниз, пуская меня глубоко внутрь себя.

– Да, именно этого ты и желаешь... чтобы мой член скользил в тебе... Ты это обожаешь, не так ли?

– О, Боже... Томас...

– Именно так... – я напрягся, чтобы толкнуться вверх, но уже терял силы, поэтому вернулся к тому, что вновь использовал руки, чтобы опустить ее на себя. Она потянулась вперед и громко застонала, в то время как я почувствовал, как из ее киски на меня потекли ее соки. – О, да! Кончи на мой член! Кончи на меня!

– Томас! – выдохнула она и замерла на моей груди. Я еще пару раз приподнял и опустил ее на себе, прежде чем последовать за ней, рыча и со стоном разрядившись в ее глубинах.

– Господи. Боже, – простонал я, откинувшись головой на подушку. Николь хихикала.

– Ты меня угробишь, – сказал я ей.

– Тебе это нравится, – ответила она.

– Я люблю тебя.

Она приподняла голову и чмокнула меня в губы.

– Я тебя больше.

– Да ни в жизнь.

Мы просто лежали некоторое время, стараясь восстановить дыхание, пока мой член не обмяк и в результате выскользнул из нее, несмотря на ее протесты. Ей нравилось, когда после секса я оставался в ней, а я был вовсе не против.

Мой сердечных ритм вернулся в норму, и я уткнулся головой ей в макушку, вдыхая запах ее волос и улыбаясь про себя. Пару раз провел рукой по ее спине... и задремал.

– Томас? Малыш?

–Хм? – я пару раз моргнул, осознавая, что заснул.

– Мне нужно идти, – сказала Николь.

– Уже? – встрепенулся я.

– Да... Прости.

Николь приходила в центр так часто, как только было возможно после выпуска, все лето и даже после того, как поступила в общественный колледж по футбольной стипендии. Между моим восстановлением и ее учебой мы находили для себя занятия между визитами, но я жил ради того времени, что мы проводили вместе.

И Румпель тоже.

Я крепко прижал ее к груди и отпустил, так как знал, что ей нужно вернуться в город к определенному часу, чтобы попасть на уроки после обеда. Ей не удастся сохранить футбольную стипендию, если она не появится на тренировках.

– Когда ты сможешь прийти? – спросил я, когда она начала собирать с пола свою одежду. Она кинула мне мои боксеры и футболку, и я натянул их.

– В эти выходные будет игра, – сказала она. – Первая в сезоне. Грег сказал, что заедет и заберет тебя, если хочешь.

– Если хочу? – усмехнулся я. – Да я ни за что не пропущу это. – Она надела кофту через голову и посмотрела на меня.

– Ты уверен? – тихо спросила она. – В смысле... если тебе будет... неуютно, я пойму. Ты не обязан ехать.

– Румпель... – я сел и подтянулся спиной к изголовью кровати для опоры. – Я хочу сказать... это немного странно и не могу утверждать, что меня это совершенно не беспокоит... ну, мне этого не хватает... но ведь дело не только во мне. Я хочу увидеть тебя в игре, ведь, знаешь ли, мне никогда не доводилось видеть тебя в настоящем матче, – я улыбнулся, надеясь, что она мне поверила.

– Знаю, – она пожала плечами. – Просто мне не хочется, чтобы ты чувствовал себя скверно. Ведь это ты должен был...

– Чушь собачья, – ответил я. – Я снова буду ходить – даже Даниэль это подтвердила. На это потребуется вероятно еще парочка месяцев, но я буду ходить. Конечно я не смогу играть снова... не так как раньше. Это я осознаю и принимаю.

– Знаю, что ты так говоришь, – она вернулась к кровати и взяла мою руку в свои, – но также знаю, что это тебя по-прежнему расстраивает.

Я пожал плечами.

– Иногда, – признал я. – Однако, я также знаю, что несмотря на убежденность моего папы, это не вся моя жизнь. Надеюсь, что буду в состоянии... ну не знаю, на крайняк хотя бы иногда бегать и пинать мяч, но если нет, смогу прожить и так. Может буду, к примеру, тренировать. Если бы я не был в таком состоянии, у меня бы не было тебя. Потерять возможность играть в футбол чертовки малая утрата по сравнению с этим.

Николь взяла мое лицо в свои ладони и нежно поцеловала.

– Мой герой, – тихо произнесла она, отстраняясь. Меня это не удовлетворило, так что я притянул ее к себе и страстно поцеловал, прежде чем куснуть за подбородок.

– «В тот миг, как я увидел вас впервые, моя душа взметнулась вам навстречу»¹³¹.

– Краснобай, – хихикнула она, вновь отстраняясь. – Значит, увидимся в субботу?

– До встречи.

– Люблю тебя, – сказала она, направляясь к двери.

– Люблю тебя больше.

– Да ни в жизнь.

Я ухмыльнулся и откинулся на подушки, по-прежнему продолжая улыбаться и ощущая вокруг ее аромат.

Я знал, что никогда и ни за что не буду сожалеть, как все получилось в итоге. Мне просто было нужно выяснить, что именно я планирую делать со своей жизнью.

Я поставил ходунки в паре сантиметров перед собой и пристроил ноги за ними.

Я только-только вообще свыкся с этой штуковиной, а сейчас, когда землю покрывал снег, панически боялся упасть. Николь с Грегом на пару были на подхвате, и хотя разумом понимал, что они просто хотят удостовериться, что ходунки не выскользнут из-под меня и я не растянусь на подъездной дорожке, отчасти все еще испытывал клаустрофобию и общее состояние страха.

– Я посыпал пандус солью, – в десятый раз сказал Грег. – Посмотрю, чтобы не осталось скользких участков. – Я постарался громко не вздохнуть, когда Гарднер широко мне улыбнулся.

– Теперь в твоей жизни предостаточно отцов? – спросил он. Я в ответ лишь вздохнул и посмотрел на пандус.

Это должно было быть счастливым возвращением домой, но я по-прежнему безумно нервничал. В течение более чем шести месяцев, проведенных в реабилитационном центре я уже свыкся со всем и хотя за это время бывал в доме Николь и Грега дюжину раз, сейчас было по-другому.

Я приехал, чтобы остаться. Ну, вроде того.

Дом, в котором я жил с Лу Мэлоуном так и не продался. Наверно, когда кто-то кончает с собой в доме, об этом расходятся слухи и даже несмотря на то, что я трижды снижал стоимость, так и не дождался ни единого предложения на покупку. Джастин предложил оригинальное решение и Николь оно, похоже, тоже пришлось по душе, в общем дом снесут, а на его месте построят новый.

Я надеялся, что мы будем жить в нем с Николь, когда она закончит колледж.

Часа через полтора мне удалось подняться по пандусу с помощью ходунков. Ладно уж, на самом деле это заняло не так много времени, но порой я скучал по инвалидному креслу. На нем я был чертовски быстрее.

Она проскользнула мимо меня, заявив, что ей нужно поставить ужин в духовку, чтобы тот был готов вовремя. Я обожал ее энчиладос и не переставая болтал об этом с Гарднером, пока Николь не велела мне заткнуться на эту тему, хотя и сделала это с улыбкой на лице.

– Куда это положить? – спросил Гарднер, держа в руке мой вещмешок.

– Давай туда, – ответил я, указав на отделенную от гостиной часть комнаты, по-прежнему полностью для меня обустроенную. Он помог мне распаковаться, в то время как Николь суетилась на кухне, а Грег устроился в своем кресле с бутылкой пива.

– Мне они нравятся, – сказал Гарднер, перелистывая мой последний альбом. –Ты просто невероятно запечатлел детали.

– Спасибо, – пробормотал я. Мне до сих пор не нравилось слышать отзывы о моих рисунках, особенно от профессора искусств. Я просто никак не мог к этому привыкнуть.

– Ты все еще так четко все видишь в своей голове?

– Старые вещи, да, – признался я. – Я до сих пор помню детально все, что было до аварии, а когда задумываюсь, то могу вспомнить почти все прочее тоже. Просто это уже не так... утомительно, как было раньше.

– Эти рисунки невероятно детализированы.

Я оглянулся и увидел, что он рассматривает рисунки Николь, которые я сделал во время ее игры в футбол. Я мог часами без устали рисовать ее ноги. Были и другие ее рисунки, но они находились в другом альбоме, который я никому не показывал.

– На нее невероятно интересно смотреть, – улыбнулся я.

– Это я вижу, – улыбнулся он в ответ. – Ты не планируешь передумать и позволить мне показать их другим? Знаешь, я повесил в своем кабинете тот рисунок, что ты мне отдал и несколько человек отметили его.

– Не нужно было его демонстрировать! – нахмурился я.

– Ты сказал, что я могу делать с ним, что пожелаю, – напомнил мне Гарднер, – так что я поместил его в рамку и поставил в своем кабинете. У меня никогда не было возможности... ну ты знаешь. У многих профессоров на стенах висят работы их детей. Для меня это важно, но... я могу убрать его, если хочешь.

Я глубоко вздохнул и взглянул на него. По выражению лица было понятно, что он бы не хотел его убирать, поэтому в итоге я просто покачал головой.

– Оставь, – пробормотал я.

– А... что относительно остальных?

– Кому ты их покажешь?

– Что ж, человек который проявил максимальный интерес вообще-то из этих мест, – сказал он. – Ее зовут Кэтрин, у нее галерея в Чикаго, но есть еще одна в Портленде. Она о тебе слышала.

– Как она могла обо мне узнать?

– В прошлом году о тебе было много статей.

– А, ну да... наверное.

Местная футбольная звезда спасает девушку, при этом лишившись возможности ходить.

Об этом трубили повсюду.

– Когда она собрала все воедино и выяснила, что ты, эм, мой сын... – он затих.

Мне удалось выбраться в Чикаго и навестить его лишь месяц назад, и у него почти случился нервный срыв на тему того, как меня представлять людям. После того как я сказал, что он может говорить, как есть – что он мой отец, но я рос с мамой и отчимом – Гарднер чуть в обморок не упал, даже начал плакать, чем немного вывел меня из себя. Стоило мне выяснить, что это были «слезы счастья», как я успокоился, хотя по-прежнему считал это странным. Он провел меня по всему кампусу с моей привычной скоростью улитки и всем представлял меня, как своего сына.

– До сих пор странно говорить людям об этом, – сказал он. – Мне нравится это говорить, но все же странное чувство.

– Знаю.

Некоторое время мы молча занимались своими делами, я пристроился у гардероба и развешивал свои вещи, а Гарднер раскладывал на туалетном столике мои подручные средства для рисования.

– Вот дерьмо! – вдруг воскликнул он. – Я кое-что забыл!

Он метнулся из дома и вернулся спустя минуту с коробкой для снастей, при виде которой у Грега округлились глаза.

– Ты хочешь порыбачить? – спросил он.

– Эм...нет... – Гарднер положил коробку для снастей на мою кровать и открыл ее. Внутри было полно карандашей, мелков, кистей и акриловых красок.

– Это тебе. Я предпочитаю держать все для рисования в коробке для снастей – так все легче организовать. С тех пор как ты сказал, что попробуешь писать картины у меня в номере отеля лежат для тебя несколько холстов и мольберт.

– Нифига себе, – присвистнул я, глядя на все это. – Спасибо! Может, благодаря этому я не сведу с ума Грега, когда Николь вновь вернется в школу.

– Нет, сведешь, – ответил Грег. – Ты вечно сводишь меня с ума. Просто в следующий раз, когда у вас с Николь будет в ванной один из ваших очередных «моментов» ты меня как-нибудь предупреди, черт побери!

– Пап! – взвилась Николь из кухни. – Ты же поклялся, что никогда больше не будешь упоминать это!

Щеколда на двери в мою ванную в реабилитационном центре испортилась. Грег решил, что мы в тренажерном зале или еще где-то и... эм... и напоролся на нас с Николь в душе. Как раз в тот момент как он открыл дверь, чтобы сходить по нужде, Николь выкрикивала что-то колоритное.

Он усмехнулся и прикрыл ладонью глаза.

– Прости, но думаю у меня травма на всю жизнь.

– Не заливай, – проворчала Николь в ответ. – Ужин в десять!

– Эм... что ж... – пробубнил Гарднер, покраснев, и постарался сменить тему. – Эм... в общем... я говорил с Кэтрин и ей бы хотелось увидеть другие твои работы. Мне кажется, она подумывает о том, чтобы продемонстрировать их в своей галерее. Что ты об этом думаешь?

– Я думаю – ни за что на гребаном свете, – ответил я.

– Томас...

– Не начинай, – огрызнулся я. – Я тебе уже говорил... это просто хобби.

Гарднер присел на край моей постели и уставился на меня. Когда он так делал, мне по-прежнему казалось это стремным – уж слишком это было похоже на смотрение в зеркало.

– Не обязательно, чтобы это было хобби, – произнес он... в очередной раз. – У тебя есть огромный талант. Хотелось бы думать, что от меня, но ты гораздо лучше меня, несмотря на мое звание доктора искусств и того факта, что ты по сути не проходил никакой элементарной подготовки.

– Я не собираюсь переезжать в Чикаго, – сказал ему, так как знал, что к этому идет... в очередной раз.

– Здесь Николь. Здесь Грег. Выпустившись, она вряд ли сможет заниматься морской биологией в Чикаго.

Гарднер вздохнул и провел рукой по своим волосам. Я мысленно остановил собственную руку от аналогичного жеста.

– Что если... что если и ты пойдешь в школу здесь? – спросил он.

– Куда? На искусство?

– Да.

Я нахмурился. Никогда особо не задумывался об этом.

– У меня предложение, – сказал Гарднер.

– Что ты предлагаешь? – спросил я.

– Нет-нет, – исправился он, – я не это имею в виду. Я хотел сказать, что получил предложение – приехать сюда и преподавать в общественном колледже. Таким образом у тебя появится бесплатный педагог в моем лице и вместе с тем, ты будешь рядом с Николь.

– Ты спятил? Ты мне ничего об этом не говорил.

– Я не хотел ничего говорить до получения реального предложения, – пожал он плечами. – А оно поступило на прошлой неделе.

– Ты собираешься бросить Чикагский Институт Искусств ради преподавания в общественном колледже? Серьезно?

– Да, думаю, что мог бы.

– Гарднер, это безумие.

– Почему?

– У тебя уже есть прекрасная должность в замечательном учебном заведении. Зачем тебе понижение? Это нелогично!

На минуту он опустил глаза на лежащие на коленях руки и снова пожал плечами.

– Я только начинаю узнавать тебя, – наконец сказал он. – Знаю, ты не хочешь переезжать, и понимаю почему – у тебя весомые причины. Я хочу быть частью твоей жизни и если ради этого мне нужно сменить работу...

На грудь будто камень свалился, и я вынужден был сесть. Понятия не имею, как мне следовало реагировать на эти новости. Он собирался переехать из Чикаго лишь ради того, чтобы быть поближе ко мне? Зачем ему это делать?

– Я не понимаю, – наконец изрек я.

– Я просто... Я... – он замолчал и начал нарезать круги по комнате вновь вцепившись в свои волосы. В конце концов он сделал глубокий вдох и выдал:

– Ты не желаешь меня видеть.

Я вновь почувствовал тяжесть в груди.

– Я не это имел в виду, – пояснил я. – Я просто не понимаю, зачем тебе все бросать.

Он снова перевел на меня взгляд и из-под сведенные бровей на меня смотрели теплые глаза.

– Я итак уже много чего пропустил в твоей жизни, – тихо произнес он. – Мне не хочется больше ничего пропустить.

Я по-прежнему понятия не имел, как на это реагировать. В голове промелькнули мысли о моем папе – Лу Мэлоуне – стоило мне задуматься в попытке вспомнить когда-либо сделанное им, что было бы хоть отчасти близко к этому. Хотя он постоянно толдычил, что многим пожертвовал ради меня, ничего из того, даже не сравниться с этим.

– Ты не обязан это делать, – наконец произнес я.

– Знаю, что не обязан, – ответил он, встал и прошел к другому концу кровати, где сидел я и опустился рядом, прежде чем вновь заговорить. – Но я хочу это сделать, Томас. Мне хочется быть поближе к тебе. При таком раскладе тебе не придется опять мучаться с самолетом – тем более я знаю, как ты это ненавидишь – а у меня в свою очередь появится возможность чаще тебя видеть. Хочу получше тебя узнать. И Николь.

Я посмотрел в его глаза и был уверен в его искренности. Его губы изогнулись в знакомую, кривую улыбку.

– К слову о Николь... ты ее уже спросил?

– Пока нет, – признался я и почувствовал, как запылало лицо. – Не знаю, как начать.

– Сомневаюсь, что могу быть особо полезен в таком деле, – сказал Гарднер. – Может, просто спросишь?

– Мне пока не представилась ни одна свободная минута наедине с ней.

– Судя по тому как вы относитесь друг к другу, не представляю, чтобы она отказалась.

– Но все же может, – тихо сказал я и бросил беглый взгляд в сторону кухни, однако ее не увидел. Был слышен звук раскладываемых тарелок и подноса. – Сомневаюсь, как перенесу это. Она говорила, что ее мама часто повторяет, что не следует заключать брак до тридцати.

– Николь – не ее мать.

– Это уж точно.

С минуту мы молчали, а я просто пялился на свою руку, накрывавшую карман с маленькой, черной бархатной коробочкой.

– Так ты не против, чтобы я перебрался поближе? – спросил Гарднер.

– Нет, – ответил ему. – Это было бы здорово.

– Ты подумаешь о том, чтобы пойти туда учиться искусству?

– Я подумаю об этом.

– Хорошо. – Он прикоснулся к моей руке, и я поднял глаза как раз в момент, когда он обхватил меня за плечи и обнял, прижав к себе. Я обнял его в ответ, стараясь параллельно разобраться во всех тех эмоциях, что роились у меня в голове.

Голос Гарднера стал мягким.

– Я люблю тебя, сынок.

– Я... я тоже тебя люблю, Гарднер.

Эти слова тронули меня сильнее, чем я мог бы себе представить. Думаю, теперь искусство станет для меня профилирующим.

– Ты выйдешь за меня замуж?

Очарование четырнадцатого раза, верно?

– Нет.

Я вздохнул и прижал Румпель сильнее к своей груди. Похоже, предложения, сказанные после секса, тоже не срабатывают. Впервые, когда я спросил, она решила, что я шучу. Я в свою очередь тоже обыграл этот момент, не желая, чтобы она поняла насколько на самом деле серьезен я был и как мне кольнул в сердце ее отказ.

Я понимал, насколько мы были еще молоды, но тем не менее хотел... даже не знаю, застолбить что ли? Мы уже жили вместе вне кампуса, так какая проблема была в куске бумаги?

Она провела рукой по моему прессу, отчего я испытал легкий трепет, а мой член чуть дернулся. Похоже, маленькому ублюдку ее вечно было мало. Хотя она тоже не возражала. Если уж на то пошло, она была готова пойти на второй круг быстрее, чем я. Однако не сегодня, так как должны были приехать Грег с Гарднером, чтобы отвезти нас на совместный ужин и празднование.

Николь искренне считала это странным, но мне хотелось отметить сегодня годовщину со дня ее спасения. Она считала это днем, когда я пострадал, но для меня самым главным было, что она не пострадала. Кроме того, я уже снова ходил, хотя все еще приходилось использовать трость для поддержания равновесия.

Я так ненавидел ходунки, что чуть не навредил себе усердствуя на физиотерапии и в итоге на выходные попал в больницу. Даниэль притащила мне другие и после произошедшего посадила на очень строгий режим. Больше никаких упражнений через силу, если мое тело к этому не готово.

Николь контролировала, чтобы я делал лишь то, что мне разрешалось.

– Почему ты продолжаешь спрашивать?

Впервые она заговорила об этом после того, как я спросил. Обычно она просто велела мне прекратить или заткнуться, или еще что-то в этом роде.

– Я хочу жениться на тебе, – пожал я плечами. – Знаю, что никто никогда не сравнится с тобой и не вижу причины ждать.

– А как же учеба?

– А что с ней? – уточнил я. – Мы оба в колледже и оба выпустимся. У меня на это уйдет чуть больше времени из-за того, что я отстал, но думаю пойти, например, на летние курсы, чтобы нагнать. Если удастся, то выпущусь одновременно с тобой.

– Но... быть в колледже и вместе с тем женатыми? Как удастся такое совместить?

– А чем это будет отличаться от того, как мы живем сейчас?

– Люди посчитают это... странным, – настаивала Николь. – Пожениться в девятнадцать? – фыркнула она.

– Значит, немного подождем, – ответил я. – Я просто...

Я замолк. Спустя минуту Николь подняла голову и посмотрела на меня.

– Что? – спросила она.

Я провел рукой по своим волосам и чуть стиснул. Наблюдая за тем, как Гарднер постоянно так делает, я стал осознавать за собой этот непроизвольный жест.

– Парни все время на тебя смотрят, – наконец признался я. – Когда ты тренируешься или что бы ни делала – они пялятся, а я не могу выбить из них дерьмо так, как мне того хочется.

– Томас! Не будь смешон.

– Вовсе нет. – Я покачал головой. – Каждый раз находясь там, я слышу, как другие парни, другие футболисты, говорят о том, как ты хороша, и мне просто хочется...

Я снова замолк, отведя взгляд с нее на стену у нашей кровати. Но тут же почувствовал ее руку на своей щеке, медленно поворачивающий мою голову назад к ней.

– Я твоя, – нежно произнесла она. – Мне плевать на тех парней и их слова.

– Они могут... они могут делать все то, что я не в состоянии...

– Томас Мэлоун! – взревела Николь, и я стиснул пальцами подушку. – Не смей так говорить о себе! За последние несколько месяцев ты так сильно продвинулся, и я не желаю слышать, как ты себя принижаешь!

– Но это правда! – настаивал я. – Они могут бегать по полю и гонять с тобой мяч. Могут носить твои гребаные книги между уроками, а не ковылять лишь благодаря чертовой трости.

– Прекрати! – сказала она. – Не вынуждай звонить Джастину! Ты же знаешь, он сказал, чтобы я звонила, если ты снова начнешь жалеть себя!

Я сделал глубокий вдох и выдохнул через нос. Большую часть времени такого рода дерьмо меня особо не беспокоило, но увидев, как те парни смотрят на нее и говорят о ней, а у меня больше нет того, что есть у них, меня это просто убило.

– Прости, – наконец сказал я. – Меня не сильно это задевает, лишь... иногда.

– Знаю, – ответила Николь, сев в постели и заправив мне волосы за ухо. – Мне не нравится, когда ты говоришь о себе подобное. Прости, что накричала.

– Все в порядке, – ответил я и она поцеловала меня в щеку, при этом не выпуская ладонь из моих волос, продолжая накручивать очередную прядь на палец, прежде чем заправить ее мне за ухо.

– Это правда так для тебя важно? – в итоге спросила она.

– Женитьба? – уточнил я, и она кивнула.

– Если бы мы были хотя бы помолвлены... ну, без назначения конкретной даты, например. Если бы у тебя просто было мое кольцо на пальце...

Мой голос осекся.

– Давай, покажи его, – Хмыкнула Николь.

– Что показать?

– Кольцо, о существовании которого ты полагаешь я не в курсе.

Черт, от нее и правда мало что удавалось скрыть.

– Нет, – нахмурился я. – Ты его не желаешь.

– Не вынуждай взять самой, Томас.

Она отстранилась и широким жестом указала на мой письменный стол, в другом конце комнаты. Мое сердце забилось чаще, а я перекинул ноги на свою сторону кровати и осторожно встал. Мне по-прежнему было сложно сохранять равновесие, особенно когда только встаю. Тем не менее я сделал четыре шага по комнате без трости. В правой ноге, той что была раздавлена, пострадали нервные окончания, и я ее чуть подволакивал.

Я выдвинул верхний ящик и достала из глубин припрятанную там черную бархатную коробочку. После чего чуть покачиваясь, но хотя бы не упав, вернулся с ней к кровати. Вообще-то я уже неделю не падал. Я поместил коробочку на коленке Николь.

Она смотрела на нее так, словно оттуда выпрыгнет судья и покажет ей красную карточку.

Некоторое время она просто смотрела на него, пока наконец не взяла в руки и провела пальцами по гладкой поверхности. С мгновение она поигрывала большим пальцем по ребру коробочки, прежде чем открыла крышку и ее глаза округлились.

Оно не было огромным, но размер был довольно значительным. В центре находился большой бриллиант, обрамленный с двух сторон камнями поменьше.

– Тебе нравится? – приглушенно спросил я.

– Оно... оно прекрасно, – выдохнула она и легонько прошлась пальцами по центральному камню. Опершись рукой о край кровати, я опустился на левое колено.

– Николь Скай, – тихо произнес я, подняв на нее взгляд. – Обещаю, что всегда буду твоим. В моей жизни не будет никого, кроме тебя. Среди всех, кого когда-либо встречал, я не знал никого в ком было столько любви и сострадания, как в тебе, и ты щедро одариваешь ими меня. Ты сделала меня лучше, и я так сильно люблю тебя, что мне сложно описать это словами. Прошу тебя, пожалуйста, ты станешь моей женой?

Я наблюдал как ее глаза сначала расширились, а затем чуть блеснули в свете прикроватной лампы. Она шумно сглотнула, и я осознал, что затаил дыхание. Повисшая в комнате тишина начала давить на уши, пока она наконец не прошептала то слово, которое я так желал услышать.

– Да.

От широты моей улыбки начало болеть лицо. В легкие вновь вернулся воздух, я достал кольцо из коробочки и надел ей на палец.

– Охренеть, как классно выглядит! – пробормотал я и Николь рассмеялась. Она шевельнула пальцами и свет заиграл на бриллиантах.

– Такое чувство будто ты заявил на меня права, не так ли?

– Черт, да.

Опершись на кровать, я встал на ноги и взял ее лицо в ладони.

– «Моя любовь без дна, а доброта, как ширь морская. Чем я больше трачу, тем становлюсь безбрежней и богаче»¹³².

– Я люблю тебя, – прошептала Николь.

– Я люблю больше, – ответил я и накрыл ее губы поцелуем, чтобы не дать ей возможности поспорить.

Ужин был восхитительным. Грег сменил семь цветов, когда мы с Николь сообщили ему новости, но в итоге он взял себя в руки и сказал, что знал рано или поздно это бы произошло. После чего велел Николь позвонить маме и поделиться новостями. Как и Николь, Грег полагал, что Иветта Скай устроит сцену и оба были удивлены, когда этого не случилось.

Следующий час мы провели, споря кто будет оплачивать свадьбу. Разговор закончился лишь когда Николь заявила, что если мы наконец не заткнемся, то отправимся в итоге в Вегас на выходные.

Гарднер лишь ухмыльнулся и поздравил нас.

В ту ночь я нарисовал руку Николь с кольцом на пальце. Чем вызвал у нее слезы, хотя она и сказала, что это слезы счастья. Я держал ее в своих объятиях, и мы договорились, что подождем до выпуска из колледжа, прежде чем сыграем свадьбу.

В голове сами собой всплыли слова Шекспира, на которые раньше я не обращал внимание: «Коль этот перстень расстанется со мной, – расстанусь с жизнью»¹³³. Каким-то образом, лишь от одного осознание того, что кольцо там было, все для меня меняло.

Теперь остается лишь дождаться.

– Ты в порядке?

–Нет, – ответил я и рассмеялся, но звучало нервно и не особо весело. – Мне обязательно там присутствовать?

– Так принято, – кивнул Гарднер. – Люди приходят не только посмотреть на экспозицию.

Он окинул рукой галерею – галерею, принадлежащую его девушке, Кэтрин. Та была заставлена моими набросками, рисунками и даже парочкой картин. Рисование картин по-прежнему было для меня чем-то новым – я предпочитал черно-белые тона. Выставка называлась «Спираль» и включала в себя рисунки, которые я нарисовал, основываясь на воспоминаниях того периода, когда был «пленен» в доме моего отца.

Все это выводило меня из себя.

Я выпускался в конце лета и эта выставка должна была помочь мне при поступлении в школу искусств. Первая выставка в мае, выпуск – в августе, а свадьба – в сентябре. Удивительно, как еще до сих пор я не вырвал на себе все волосы.

Николь на все это лишь пожимала плечами, говоря, что все так или иначе произойдет, идеально или нет. В итоге все будет позади, и мы еще будем удивляться к чему вообще было так переживать. Конечно, все это слетало с уст женщины, у которой на руках уже был диплом наряду с предложением о работе от аквариума в Портленде.

Мне все еще нужно было закончить колледж и у меня не было предложений о работе.

Позиция Николь «будь, что будет» очень походила на отношение Джастина. Я больше не виделся с ним постоянно, но мы по-прежнему периодически болтали по телефону. Они с Даниэль должны были прийти сегодня на открытие.

– Расслабься, – прошептал Гарднер. – Открытие в пять.

– Как ты можешь говорить расслабься, если все начнется через пять минут, и ожидаешь, что я и впрямь смогу успокоиться?

Он усмехнулся.

Я выглянул в окно на целую очередь из стоящих у порога людей и снова стал заводиться.

– Я не могу это сделать!

– Можешь, – сурово произнес Гарднер, – если хочешь, чтобы твои работы воспринимали всерьез. Или ты передумал и желаешь вернуть все в область «хобби под настроение», тогда тебе придется изменить специализацию.

– Я заканчиваю колледж через три месяца!

– Что ж, тогда тебе стоит собраться!

На поясе меня обхватили теплые руки, и как только ноздрей коснулся ее аромат, я буквально ощутил, как мое тело расслабляется. Почувствовал, как руки Николь сложились в замок у меня на животе, а сама она притянула меня к себе и уперлась щекой мне в спину.

– Ты пришла, чтобы похитить и тем самым спасти меня от всего этого?

– Неа, – ответила Николь. – Что сталось с парнем, обожавшим быть в центре внимания?

– Он уже не тот, – покачал я головой.

И ситуация была совсем не той. Когда я играл в футбол, люди смотрели на мое тело и то, что оно могло вытворять. Они концентрировались на моих руках, когда мои пальцы доставали на лету мячи, либо на моих ногах, когда те врезались в грязную землю во время борьбы за владение мячом. Когда же люди смотрели на мои рисунки – это казалось таким... таким грубым. Это было чем-то личным. Футбол был чисто экстерьерным, а когда люди наблюдали за моей игрой, они просто смотрели на мою оболочку, не видя то, кем я был.

А теперь они заглянут в мой внутренний мир.

– Уверена, что мне не стоит снять те две работы? – я искоса глянул на Николь, для чего мне пришлось чуть ли не всем телом развернуться и скривить шею набок. Она уговорила меня повесить их, хотя Грег чуть не поперхнулся собственным пивом, в то время как Гарднер сказал, что они абсолютно точно должны войти в экспозицию, даже если на них были изображены сиськи Николь.

Лица видно не было, и никто бы не понял, кому они принадлежали. Николь даже сказала Грегу, что в университете вечно были обнаженные модели и это могла быть любая из них. Думаю, он решил поверить в ее ложь, даже если было чертовски очевидно, кому именно они принадлежали.

Ну, во всяком случае, я так считал.

– Конечно же, нет, – ответила Николь. Я вновь перевел взгляд на Гарднера за то, что уговорил меня на все это, Николь же плотнее прижалась ко мне, положив щеку на мое плечо.

– Всем очень понравятся твои работы. А те две – самые лучшие.

– Я их не продаю, – пришлось повторить в сотый раз.

– Ты можешь повесить их дома в комнате с пианино после окончания выставки.

– Хорошо.

Ее присутствие немного успокоило меня и когда Кэтрин открыла двери галереи, я умудрился сдержаться и не сбежать спрятаться в туалете.

Ну, не совсем.

Задняя дверь выходила в переулок за зданием, и я некоторое время скрывался там, когда настал перебор людей и вопросов. К тому времени я прошел три круга интервью у прессы, которую больше интересовали несчастный случай и суицид моего отца, чем искусство, но Кэтрин сказала, что любые упоминания моего имени будут полезны.

Грег был снаружи. Когда я открыл дверь, он закашлялся и спрятал руку себе за спину.

– Ой... хм... Томас! Ну как там дела?

– Не пудри мне мозги, – огрызнулся я. – Лучше дай одну.

Он прищурился и смотрел на меня также не мигая, но в итоге вытащил пачку сигарет из кармана и протянул мне одну.

– Она учует.

– А я свалю на тебя!

– Ладно! Ладно! – он вскинул ладони, сдаваясь. – Тебя все это допекло?

– Да уж, – ответил я, глубоко затянувшись. Это была третья сигарета с тех пор как Николь поймала нас с Грегом за своим домом. Я покурил одну после первого месяца реабилитации и вторую – когда мне сообщили о повреждении нерва в ноге, которое не исцелить полностью никаким количеством физиотерапевтических процедур.

Николь знала и о других случаях, когда я курил, и я естественно расскажу ей и об этом разе... только не сегодня.

– Такое чувство, будто они заглянули внутрь меня, – признался ему, – или будто я лежу там на столе со снятой кожей.

– Должно быть фигово, – сказал Грег и вновь затянулся сигаретой. Я последовал его примеру. – Хуже может быть только если сиськи твоей дочери выставят на созерцание кучке незнакомцев.

– О... эм... я думал, Николь сказала тебе, что...

– Ага, и я ни слову не поверил. Думаешь, почему я курю?

– А, ну да... думаю, это может служить оправданием.

Мы вернулись в помещение вместе и ко мне подскочили Джереми, Рэйчел, Мария и Бен. Мария держала на руках малыша Джонатана и Николь угукала над ним. Возможно, это бы заставило меня понервничать, если бы не все те люди, что пытались пробиться ко мне. Я окружил себя знакомыми и старался избегать всех прочих.

В тот вечер я продал восемь рисунков, двое из которых ушли за более чем тысячу долларов каждый. Кэтрин выписала мне чек за проданные работы на общую сумму в пять тысяч. Я не мог в это поверить. Николь запрыгала на месте, когда увидела за сколько они были проданы, а Гарднер обнял меня.

– Моя первая выставка принесла мне колоссальные прибыли в виде семидесяти пяти долларов, – признался он со смехом. – В итоге на это можно жить.

– Удивительно, что может сделать небольшая реклама вокруг местного жителя, – кивнув, сказала Кэтрин. – Самые дорогие экспонаты приобрели известные коллекционеры – они предполагают, что ты станешь очень популярным, и считают, что заключили удачную сделку. Один из них предложил мне пять тысяч за женский бюст.

– Нет, – я зыркнул на нее.

– Знаю, – Кэтрин закатила глаза, – но именно эти будут самыми востребованными. Скажем просто...

– Они секси, – сказал Джереми чуть поигрывая бровями. Рэйчел успела влепить ему подзатыльник раньше меня.

– Должен согласиться, – подключился Бен. – Ты должен выставить их для продажи.

– Да ни за что на свете, – встал Грег на мою защиту. – Достаточно и того, что они маячили на выставке!

Я кивнул, соглашаясь.

– Пора праздновать, – и с этими словами Гарднер взял за руку Кэтрин. Он умел мастерски переключать внимание. Мы все направились обедать и каждый поднял тост за мой успех. И Гарднер и Кэтрин были уверены, что именно так и есть, мне же следует признать, что зарабатывать собственные деньги очень круто.

Пока я попивал шампанское, мне напомнили, что жизнь у художника не из простых. Тяжелая работа меня не пугала, но я был полон решимости справляться самостоятельно и обеспечивать Николь, как можно лучше. Я знал, что деньги никогда не будут для нас проблемой, однако это не останавливало меня от желания в любом случае обеспечивать мою Румпель. Было ли это сексизмом? Не знаю, да мне и плевать. Одно я знал наверняка: я обожал рисовать и уже даже начал наслаждаться, работая с красками. Если я смогу заниматься этим делом – и одновременно содержать Николь – то буду доволен.

Но заниматься этим будет нелегко.

В «Макбете» Шекспир написал: «Решимость мне пришпорить нечем: тщится вскочить в седло напрасно честолюбье и набок валится»¹³⁴.

Так уж получилось, что раз искусство было моим призванием, я собирался объединить свои амбиции и решимость.

Пора превратить это во что-то большее, чем просто мечту.