Офсайд

Глава двадцать седьмая КОНТРАТАКА

Если бы мне еще хоть раз кто-то сказал, что на восстановление требуется время и мне просто нужно упорно трудиться и быть терпеливым, я бы нашел в себе силы, чтобы пинком вышвырнуть этого идиота из гребанной палаты.

Через четыре дня после выхода из комы я мог в течение часа находиться в сидячем положении, прежде чем мне требовалось вновь прилечь, самостоятельно сделать три надкуса чего-либо, прежде чем мои руки полностью ослабевали, и мог пошевелить пальцами, если бы охренительно сильно сконцентрировался. Все талдычили о том, что у меня большой прогресс, но я знал, что все это хрень собачья. Я был гребанным инвалидом, как выразился мой отец, и лишь регулярные визиты Николь сдерживали меня, чтобы не выброситься из чертова окна.

Ну и еще неспособность встать с гребаной кровати.

Другими словами, находиться в клинике было отстойно.

– Ты должен уметь это делать, если собираешься выписаться отсюда, – сказала Даниэль, когда я вновь откинулся на кровати.

Я еще раз глубоко вдохнул и постарался с помощью рук перенести тело с кровати в инвалидное кресло. Мои руки окрепли, но удерживать вес собственного, хоть и похудевшего, тела все еще было немного сложновато. Ворча, я максимально напряг мышцы и в действительности смог плюхнуться в инвалидное кресло. Это было ничуть не грациозно, и вероятнее всего я бы опрокинул чертову штуковину, если бы Даниэль не придерживала ее, но тем не менее мне это удалось.

Я оглянулся на Николь, сидевшую в кресле в углу палаты. Она прикрывала рот руками – наверно в попытке не завизжать, что сводило меня с ума каждый раз, как она это делала – а ее глаза искрились. Я знал, что она прячет улыбку.

– Просто, блядь, скажи это! – огрызнулся я.

– Я знала, что ты справишься! – взвизгнула она, а затем снова прикрыла рот руками.

– В следующий раз я смогу удержать эту хрень на месте, – проворчал я.

– Потихонечку, полегонечку, – сказала Даниэль в миллионный раз. – Не все сразу.

Николь подошла к моему креслу, склонилась и поцеловала в лоб.

– Ты замечательно справляешься, – сказала мне.

Черт с ним.

Я вздохнул и поднял на нее взгляд, все мое бешенство улетучилось вместе с моей энергией. Даниэль помогла мне вернуться в кровать – черт, эта цыпочка была сильной – и Николь присела с краю. Даниэль заполнила свои небольшие таблицы и ушла до следующего дня.

– Я, блядь, бесполезен, – пробормотал я, и Николь шикнула на меня.

– Ты – мой герой, – сказала она и склонилась ближе, ее губы нежно коснулись моих. – Я люблю тебя.

Ее руки зарылись в мои волосы, а язык скользнул в мой рот. Я простонал, желая обнять ее и крепко прижать к себе, но просто не мог. Уже из-за одного этого можно было себя ненавидеть, но раз я был беспомощен, то хорошо, что именно Николь поддерживала меня. Ее руки пробежались по моим предплечьям и груди, а затем скользнули по животу. Некоторые части моего тела вспомнили ее прикосновения и молили уделить им больше внимания.

– По крайней мере, я знаю, что член у меня все еще активен, – сказал я с ухмылкой и попытался дотянуться, чтобы пощупать ее груди, но мне удалось лишь мельком задеть их, прежде чем рука вновь упала на кровать.

Николь хитро улыбнулась, взяла меня за руку и прижала ее к одному из своих холмиков, а сама тем временем снова меня поцеловала.

Да – мой член точно еще работал.

– Мне нужно присмотреть за ребенком, – сказала Николь, разрывая поцелуй и возвращая мою руку мне на живот. – Джереми сказал, что он навестит тебя позже. Думаю, с ним придут еще парочка парней.

– Да, – кивнул я. – Пол и Клосав.

– Клинт по-прежнему не приходил? – тихо спросила Николь.

Я покачал головой.

– Я сказал Джереми передать ему, чтобы он не был такой киской, – сказал я. – Но полагаю, он не послушался.

– Он предложил мне сходить на выпускной, – со смехом сказала Николь. – В качестве компенсации за все это, понимаешь?

Эта новость мне не понравилась.

– Если он на хрен прикоснется к тебе, я выберусь из этой кровати и вздрючу его.

– Хм… – Николь постучала пальцем себе по подбородку. – Ты пытаешься дать мне стимул?

– Даже не смей думать об этом!

Она улыбнулась и покачала головой, прежде чем вновь меня поцеловать.

– Никогда, – пообещала она.

– Чертовски верно!

– Я навещу тебя завтра после школы, ладно?

– Да-да.

– Люблю тебя.

Я потянулся и постарался взять ее за руку. Она вложила в нее слою ладошку.

– Я тоже люблю тебя, Румпель. – Глубоко вдохнул и выпалил. – Прости, я такой придурок.

– Знаю, как это тяжело, – сказала она. – Я это вижу. У тебя все лучше и лучше получается. Знаю, что ты так не думаешь, но это так. Даниэль сказала, что при том темпе каким ты идешь на поправку, уже к концу недели тебя переведут из больницы в реабилитационный центр.

– И как много пройдет времени, прежде чем я смогу вообще помыслить о том, чтобы выписаться? Месяц? Три? Больше?

Ее рука поглаживала мои волосы.

– Охренительно отстойно.

– Я знаю, малыш.

Мы еще несколько раз поцеловались, но я был слишком утомлен, чтобы просить ее задержаться подольше, к тому же мне не хотелось, чтобы Софи опоздала на работу. Николь ушла, и я остался наедине с кучей своих мыслей.

Больше всего я думал о том, что заметил только прошлой ночью.

Обычно я сразу вырубался, слишком уставший или напичканный лекарствами, чтобы о чем-то задумываться, но прошлой ночью было иначе. Я был утомлен, но не сразу заснул. Был взволнован, словно ожидал чего-то, но не знал, чего именно.

Затем меня осенило.

Я понял, чего не хватало.

Чего именно ждал.

Я ждал, как в голове снова прокрутится прошедший день – впечатывая для сохранности каждую деталь мне в мозг. Я ждал, что мой гиперактивный разум в мельчайших подробностях проанализирует мою жизнь, начиная с раннего утра и до поздней ночи.

Но этого не произошло.

Я посмотрел на новые цветы, что Николь принесла в мою палату – несмотря на мою жалобу, что парням не дарят чертовы цветы – и попытался вспомнить, что стояло на этом месте раньше. Что бы это ни было они были желтыми, а новые вроде бы оранжево-красными, но я не мог припомнить, чем именно они отличались или какие конкретно цветы это были.

В моем сознании не было соответствующего образа, чтобы я мог его вспомнить.

Шекспир придумал фразу: «Не строй себе тюрьму из черных мыслей»¹¹⁰. Но несмотря на то, что эта фраза сейчас идеально мне подходила, не помнить всего было, безусловно, благословением.

Теперь мой разум также мог отдохнуть.

– Привет, Томас.

Я оторвал взгляд от своей новой кровати в реабилитационной клинике и увидел высокого, долговязого блондина с мягким, немного женоподобным голосом, несмотря на легкий южный акцент.

– Хэй, – ответил я и чуть прищурил глаза.

– Я – Джастин, – представился он, подставляя кресло и устраиваясь рядом со мной. – Просто хотел представиться и сообщить, что мы будем вести беседы, пока ты здесь находишься.

– О чем? – спросил я.

– Ну, о несчастном случае, – сказал он, – и о том, как ты относишься к ситуации, в которой сейчас находишься.

– Ох, черт, – заворчал я, когда на меня снизошло озарение. – Вы мозгоправ?

– Типа того, – тихо засмеялся он.

– Мне не нужен гребанный мозгоправ.

– Ну, давай немного поговорим, и я сам это решу, ладно?

– Нет, не ладно.

– Томас, ты пережил довольно существенное количество травм, – сказал Джастин. – Ты был очень активным человеком с потенциалом играть в профессиональный футбол. И все это кардинально изменилось в очень короткий период времени. Тебе нужно поговорить о том, как это на тебя повлияло.

– Как повлияло? – выкрикнул я, а затем скрыл эту вспышку за сарказмом. – Как же это повлияло на меня? Вы серьезно? Эм, что ж, давайте посмотрим: я не могу ходить, только со вчерашнего дня в состоянии самостоятельно добраться до туалета, не могу полапать свою девушку, а мой папа думает, что я гребанный неудачник! Вот как это повлияло на меня. Устроит?

С мгновение он лишь смотрел на меня, а затем кивнул.

– Да, думаю мы будем общаться чуть дольше, – сказал он, прежде чем встать и направиться к выходу, на ходу бросив через плечо, – у нас будут часовые сеансы через день. Я предупрежу медсестру, чтобы внесла их в твое расписание.

Хренов ад.

– Еще разок, – уговаривала Даниэль.

Я сделал глубокий вдох и положил руки на подлокотники инвалидного кресла. Пот практически лился мне в глаза, а в легкие казалось не поступало достаточно кислорода. Ворча и сдерживая дыхание, я приподнялся и боком переместился на кровать.

– Отлично!

Откинулся на спину, чувствуя себя как угодно, только не отлично и при этом запыхавшимся, будто только что пробежал марафон, хотя все что сделал – это передвинулся из одного места в другое. Глаза бездумно таращились в потолок палаты, пока я пытался отдышаться.

– Думаю, на сегодня с тебя достаточно, – сказала она.

– Вы уверены? – пробрюзжил я. – Я еще не совсем мертв.

Она проигнорировала мою шпильку и сказала, что вернется утром. Я дождался, пока мои бицепсы перестали гореть, и подтянулся повыше на подушку.

На подушку Николь.

Вчера Николь приходила в центр и принесла мне новую наволочку – свеже не стиранную. Может некоторым и казалось это противным, ну а я обожал. Предыдущая как раз начинала снова пахнуть мной.

Я находился в центре уже четыре недели и без посторонней помощи мог перемещаться в кресло и из него, добираться до туалета и обратно, а также кормить себя. Обезболивающие мне уже не давали, разве что в редкие ночи немного мотрина, и я не хотел больше подсаживаться на что-то еще. В этом отношении были улучшения, но Николь не могла навещать меня каждый день, и это было отстойно. Она приходила, когда могла, но порой я видел ее только через два или три дня.

Большинство дней проходили за физиотерапией, чередовавшейся наращиванием силы в руках и элементарными попытками заставить свои ноги вообще двигаться. Я мог их чувствовать, но похоже мой разум не мог заставить их работать. Я прошел дюжину тестов, и они продолжали утверждать, что повреждений спинного мозга нет, однако, за исключением того, чтобы пошевелить пальцами ног и чуть согнуть колени, я по-прежнему не мог их контролировать. Тем не менее, врачи и специалисты данной области продолжали считать, что у меня был хороший прогресс, а Даниэль сказала, что я, вероятно, буду готов отправиться домой уже на следующей неделе.

Я не мог определиться, что чувствовал по этому поводу.

Я снова смогу видеться с Николь каждый день… теоретически. По крайней мере, мы будем ближе друг к другу. Хотя я был вполне уверен, что папа скорее всего охренительно усложнит это. При мне он не сказал ей ни слова, но его презрение к девушке, которая ему стоила его футбольного чемпиона, было очевидно.

Он по-прежнему настаивал, что я снова буду играть.

Я же отказывался об этом думать.

Футбол так долго был моей жизнью, что невозможность играть казалась… странной – словно я был во сне или что-то вроде того. Что ж, все это дерьмо казалось сном, но особенно эта его часть. С замещенной лопаткой я больше не мог в полной мере двигать левым плечом и полностью поднять руку над головой. Даже если в итоге я верну чувствительность ногам, то буду не в состоянии играть на воротах.

Ладно, может я все же немного об этом подумал.

Но винил в этом Джастина Хаммера – моего психотерапевта.

Похоже, он считал, что мне нужно говорить об этом все время, и продолжал спрашивать, что я чувствую по поводу то той, то этой фигни. Я не знал, что чувствовать, и обычно все заканчивалось тем, что орал на него. Хотя он полагал, что это нормально и здорово: у меня явно были вспышки гнева и мне нужно было научиться их выплескивать.

Охренительно смешно.

Хотя мне вроде как нравился этот парень.

Поздно вечером пришел папа и начал просматривать показатели моих успехов и прочую хрень. Он пожаловался на физиотерапевта, необходимость мозгоправа, стоимость, что он платил за мое питание, и докторов, которые продолжали утверждать, что мои шансы вновь ходить были 50 на 50.

– Гребанные идиоты, – кипел он. – Мне нужно забрать тебя домой, чтобы ты мог опять начать немного тренироваться. Они просто позволяют тебе прозябать здесь.

– Мои руки значительно окрепли, – сказал я и постарался вспомнить точную фразу, произнесенную Даниэль, но не смог.

– А эта чушь о подвижности твоей левой руки – над этим нам также надо поработать.

– Я думал, доктор Винчестер…

– Винчестер – гребанный кретин! – заорал папа, и я чуть съежился на подушке. Он все чаще и чаще бывал таким – срывался в местах, где кто-то мог войти в любой момент и услышать его. Раньше он очень тщательно следил за тем, чтобы не повышать голоса в подобных ситуациях, но теперь этого не делал.

– Сегодня я говорил с Уэйном и рассказал, как хорошо у тебя идут дела, – вдруг произнес папа. Я с недоверием поднял на него взгляд.

– Что он сказал?

– Он сказал, что предложение по-прежнему будет в силе, – ответил папа, – если ты поднимешь задницу и полностью восстановишься к следующему году.

У меня было чувство, что это не была дословная фраза Уэйна.

– А что если… что если я не смогу? – тихо спросил я.

– Не нужно мне этого дерьма! – ответил папа. – Видишь? Именно поэтому мне нужно забрать тебя отсюда, пока эта тупая физиотерапевтша и ее негативный настрой не повлияли на тебя еще более отрицательно!

– Даниэль сказала…

– Не повторяй, блядь, ту ахинею, что она несла! – заорал он. – Тупая стерва. Такая же как та, что довела тебя до такого состояния.

Я напрягся, стараясь сдержать рвущиеся из меня слова. Ничего хорошего из этого бы не вышло.

– Сейчас ты уже должен был тренироваться в Европе, – продолжал он. – И так бы и было, если бы не эта второсортная хуесоска.

Я опустил взгляд на сложенные на коленях руки и постарался дышать равномерно. Это не очень-то получалось, но я знал, если что-то скажу, то будет еще хуже. Было лучше позволить ему выговориться.

– В эти выходные я забираю тебя домой, – сказал папа, швырнув мою больничную карту на стол. – Найду тебе физиотерапевта, который на хрен знает, что делает, и уберу подальше от этого педика мозгоправа и его херни «Томасу нужно научиться справляться со своими недостатками».

Не думаю, что Джастин был из таких, но я ненавидел разговаривать с ним о чем-либо. Обычно я говорил немного, если только он не пытался разговорить меня на счет Николь. Против этой темы я не возражал.

– В эти выходные, – повторил папа и вышел из палаты.

Я протяжно и с шумом выдохнул и закрыл глаза. Откинулся головой на подушку и меня окутал запах Николь, отчего мои мышцы расслабились.

Я был все еще в полудреме и не знал который был час, когда утром меня разбудили голоса.

– …Я понимаю ваше беспокойство, доктор Мэлоун, но физиотерапия не всегда происходит по шаблону. Есть множество вариаций…

– Я полностью осведомлен, как работает физиотерапия, – папа резко оборвал Даниэль. – Поэтому и нанял собственного терапевта, чтобы занимался с моим сыном в нашем доме.

Я услышал, как Даниэль сделала глубокий вдох.

– Мне известен мистер Чейз, – мягко сказала она. – Хоть и нельзя отрицать, что у него были некоторые успехи, но ряд его методов считаются… сомнительными.

– Знаете что? – голос папы стал чуть громче. – Чего уж мне точно не нужно, так это какие-то советы от только что выпустившегося терапевта о том, как мне заботиться о своем сыне. Видите ли, я сам учился на медицинском, и мне не требуются ваши рекомендации кого нанимать. Считайте себя не у дел.

Я открыл глаза как раз в тот момент, когда папа захлопнул дверь перед носом Даниэль. Он развернулся и посмотрел на меня.

– Вставай с этой чертовой кровати, – обратился он ко мне, – и собирай барахло, которое хочешь забрать. Сегодня мы выписываемся.

Дерьмо.

По дороге на выход врач-ординатор, Даниэль и Джастин возникли перед нами, пытаясь отговорить папу. Они явно не понимали с кем имеют дело. Никто не может отговорить моего отца от чего-то. Никто.

Джастин сказал, что хотел бы посещать меня на дому. Папа ответил, что только через его труп.

Даниэль попыталась дать ему стопку документов, которые он швырнул на пол ей под ноги.

Другой врач пытался поговорить с ним о моем состоянии в целом. Папа сказал ему заткнуться.

Затем зазвонил его телефон. Это наверняка был доктор Винчестер.

– На данном этапе я не заинтересован, – ответил папа, судя по голосу едва сдерживаясь. – Ценю все, что ты для него сделал, но я недоволен динамикой улучшений… Знаю, что она так говорит, но ее мнение для меня не имеет значения.

Папа многозначительно посмотрел на Даниэль.

– Суть в том, что он едет домой. Прямо сейчас. Отныне я сам позабочусь о нем.

Папа повесил трубку и развернулся ко мне.

– Пойдем, – сказал он.

Я покатил в сторону выхода, избегая смотреть на кого-то из троих человек, которые в той или иной мере заботились обо мне с тех пор, как я вышел из комы. Ничего хорошего из этого бы не вышло, и мне просто не хотелось иметь с этим дело. Без особых трудностей я добрался до папиной машины, но оказавшись перед ней, не знал, что мне делать.

Потому что в подобных случаях я не практиковался.

Под ворчание папы мне удалось поставить кресло рядом с пассажирским местом и в конце концов плюхнуться в машину. Папа схватил инвалидное кресло и с силой толкнул в сторону дверей в реабилитационный центр, после чего разместился на водительском сиденье.

– А как я попаду в дом? – спросил я.

– Я уже подготовил для тебя другое кресло, – ответил он.

– Но ступеньки…

Папа заворчал себе под нос.

– Думаю, ты зайдешь через заднюю дверь.

Я надеялся, что дождь был не очень сильным, ведь из-за него на заднем дворе становилось охренительно слякотно.

Несколько минут мы сидели молча, пока папа выруливал с парковки на улицу и выезжал на шоссе. Я просто смотрел в окно, жалея, что положил свой телефон в сумку на заднее сиденье или что не забрал подушку Николь к себе на переднее.

Меня охватывала усталость, удерживать себя в вертикальном положении на сиденье Мерседеса было не так просто, как сидеть в инвалидном кресле или на койке в палате. Мы были в пути лишь пятнадцать минут, а ведь до дома ехать еще минут двадцать.

– Теперь, когда ты оттуда выбрался, нужно прояснить парочку вещей, – заговорил папа.

Какой бы физический дискомфорт я не испытывал, его перекрыл страх, который охватил меня от его слов.

– Каких вещей? – тихо спросил я.

– Девчонка Скай – в прошлом, – заявил он. Я попытался что-то сказать, но он на меня шикнул. – В прошлом. Она и близко не приблизится к нашему дому, и телефон ты назад не получишь. Я мирился с ее дерьмом в больнице и больше не собираюсь терпеть эту наглую сучку.

Я снова попытался вставить слово, но он просто начал кричать.

– Это, блядь, ее вина, что ты в таком состоянии! – орал он. – Она на хрен нянчится с тобой, перечит мне и, если услышу от тебя хоть одно гребанное слово по этому поводу, я разрушу ее чертову жизнь! Ты меня слышишь?

У меня в груди сперло дыхание, и я не мог сделать вдох. Руки начали дрожать, и я попытался схватиться за край кресла для поддержки, но пальцы не слушались. Не получив от меня незамедлительного ответа, он больно ткнул меня в плечо, вынуждая ахнуть.

Во всяком случае, я снова мог дышать.

– Блядь, ты меня слышишь? – вновь заскрежетал он.

– Слышу! – ответил я быстрее и громче, чем того хотел. – Просто… просто оставь ее в покое, ладно?

Я бросил взгляд налево и увидел его медленную, расчетливую улыбку.

– Теперь у тебя есть повод, – сказал он и вернул свою руку на руль. – Далее, твоего нового физиотерапевта зовут Стивен Чейз. У него очень инновационные методы, и он достиг фантастических результатов. Он будет усиленно с тобой работать, и ты начнешь делать реальные успехи.

– Я думал, что уже делаю успехи, – парировал я.

– Чушь собачья. Ты все еще не можешь нормально пошевелить ногами, а должен бы, и он это исправит.

Я искренне не знал, что еще можно было сделать, учитывая какой ад мне устраивала Даниэль в последние недели. Хотя он не так уж и много рассказал о Стивене Чейзе, все же от его слов о нем я занервничал. У меня появилось чувство, что я буду скучать по Даниэль.

– Также не хочу слышать от тебя никакого скулежа или жалоб, – сказал папа. – Ты будешь надрывать задницу и если не покажешь улучшений, то ответишь мне за это. Понял?

– Понял, – тихо сказал я.

– Тебе просто нужно чуть больше стимула, – сказал папа после пары минут молчания. Мы как раз подъехали к участку дороги прямо перед нашим домом. – Я все подготовил для тебя в гостевой комнате рядом с моим кабинетом. Все находится на первом этаже, чтобы ты мог добраться до кухни и всего остального. Стивен переоборудует гостиную. Здесь будет гораздо лучше, чем в больнице.

Не уверен, был ли я согласен с этим заявлением или нет, но все же кивнул.

Я все еще пытался смириться с мыслью, что не смогу видеться с Николь, и задавался вопросом, как, черт побери, вообще скажу ей о произошедшем. Папа провел рукой по своим волосам и свернул на нашу подъездную дорожку, мастерски лавируя между деревьями вверх по холму.

– Знаешь, я всего лишь стараюсь делать так, как будет лучше для тебя, – сказал он, вновь спокойным и ровным голосом. – Ты же хочешь поправиться как можно скорее, верно?

– Конечно, – кротко ответил я.

– Вот это мой мальчик! Я знал, что ты не сдашься из-за этого дерьма. Ты будешь в порядке.

Он припарковался у дома и вывел для меня инвалидное кресло из гаража. Должен признать, оно было лучше того, что было в реабилитационном центре. Выбраться из машины в коляску было проще, но я был так изможден, когда в итоге оказался в ней, что едва мог крутить колеса. Во дворике была слякоть, и после того как во второй раз застрял, уже не мог самостоятельно выбраться. Папа немного поорал на меня, но в итоге сам толкал кресло оставшуюся дорогу вокруг здания и завез в дом через прихожую в задней части гаража.

Я едва взглянул на гостевую комнату – полностью оборудованную больничной койкой – прежде чем приволок себя на матрас и отключился.

Думаю, папа, вероятно, все еще кричал.

Однажды Шекспир сказал: «Тот выродок, кто к благу сердцем глух»¹¹¹. Тем не менее, не думаю, что папа считал себя таковым.

У меня было чувство, что прошедшие два месяца покажутся мне легкими.