Офсайд

Глава шестая ПОМОЩЬ

Телефон зазвонил, как только я сел в машину. Вытащил его из футбольной сумки и ответил:

— Что?

— Я добыл тебе ту информацию.

Блядь, ну охрененно. Слишком поздно.

— Мобильный с кодом региона Миннесота. Смысл есть?

— Да, есть. — Какого черта? Я откопал в бардачке ручку и нашел квитанцию, чтобы написать на центральной консоли.

— Окей, нет Твиттера или Фейсбука, но нашел два аккаунта в IM-системах³⁵ быстрых сообщений — один в Gtalk, а второй в AIM³⁶. Похоже, что AIM-аккаунтом не пользовались долгое время. Хотя в Gtalk она заходит регулярно.

— Полезная инфа.

— Я отправил на твою почту кое-что, что может быть также полезным.

— О, да?

— Да. Дай знать если будут проблемы с запуском.

— Окей.

Он оттарабанил номер телефона и данные аккаунтов в IM-системах, я все записал.

— Все ясно.

— Удачи!

Да уж, она мне потребуется.

Приехав домой, поел. Папа был в гостиной, и я избегал его как чумы, что будет продолжаться по крайней мере ближайшую неделю. Он даже не замечал меня, и я гадал, начал ли он уже пить. Он явно не пошел на работу, так как торчал в том же халате, что был на нем, когда я уезжал в школу. Я пробрался в свою комнату, немного поделал домашку, после чего сел за ноутбук. Открыл свою почту и нашел нужное письмо. В нем была ссылка на программку, которую я перенес на рабочий стол и кликнул на неё дважды. Появилось окно с запросом номера IM-аккаунта.

Я ввел данные Николь и нажал «ОК».

Спустя пару минут, на мой Gtalk-аккаунт пришел сигнал и запрос о дружбе от BlueSkye17.

Я улыбнулся и принял его. После чего сидел, уставившись на экран с маленьким пустым диалоговым окном в центре, не имея представления, что делать дальше.

В итоге я закрыл его и выключил компьютер. Голова все еще болела, поэтому я запрокинул парочку таблеток тайленола и запил их из одноразового картонного стаканчика, который наполнил водой из крана в ванной. Лег и начал прокручивать события минувшего дня в голове… неоднократно. Мне удалось заснуть незадолго до полуночи, но я все равно не особо отдохнул.

Николь полностью игнорировала меня весь остаток недели, даже когда я обращался непосредственно к ней. Также она не пришла на игру в пятницу. Что, вероятно, было к лучшему, потому что играл я дерьмово, позволив забить мне два гола. К счастью, так как это была выездная игра, отсутствовали и мой отец, и футбольные агенты. В автобусе, на обратном пути, Кристал Ллойд села рядом со мной и практически заползла мне на колени, чтобы засунуть свой язык в мою глотку. Это было приятным отвлечением, но к тому времени, как мы вернулись в город, мне просто хотелось выбраться оттуда, несмотря на ее обещания дополнительных развлечений.

Неделя была не из лучших сама по себе, хотя это вообще было не лучшее время года для нас. Мою грудь начало сковывать тисками, и хотя я не забыл, но выбросил точную дату из головы. Однако, похоже это продолжает тяготить меня. Как только добрался до дома, я рассказал папе об игре, не упомянув о парочке моих больших ляпов, но тем не менее получил выговор и отправился в душ.

После чего заперся в своей комнате и включил ноутбук. Я сел в компьютерное кресло в боксерах, как делал последние четыре ночи, и уставился в программу IM на маленькое пустое окошко с надписью BlueSkye17 в углу.

Рядом с ее именем был зеленый значок, указывающий, что она в сети.

Я потянулся и нажал кнопку «Н», затем «I»³⁷.

Обе стер.

Затем опять набрал.

И снова стер.

Протяжно выдохнул, закрыл ноутбук и лег в постель. Лежал и пялился в потолок, но безрезультатно — сон не шел.

Черт побери, Мэлоун!

Вылез из кровати, опять включил дурацкий ноутбук, напечатал «привет» и нажал «Ввод» прежде, чем успел передумать. Я закрыл глаза и откинулся на спинку кресла, ожидая слабого сигнала, который сказал бы мне, что на мое сообщение кто-то ответил.

Я ждал.

И ждал.

Вновь открыл глаза.

И понял, что ее больше не было в сети.

Блядь, ну вечно какая-то хрень.

Добавив парочку таблеток тайленола — что стало обычным делом перед сном, — я снова рухнул на кровать и накрыл глаза руками. Мне нужно было заснуть до того, как на календаре сменится дата. Завтра будет достаточно плохо, но если я не засну прежде, чем наступит полночь, то вообще не отдохну.

Как только стрелки часов начали приближаться к полуночи, король моей собственной скорби и боли стал требовать внимания³⁸. Я боролся с этим так сильно, как только мог и, в конце концов, просто закрыл глаза, избегая вновь смотреть на часы.

Понятия не имею, который был час, когда я наконец задремал.

Я проснулся, широко раскрыв глаза и уставившись в потолок.

Двадцать третье сентября.

Сел и обхватил руками колени. Я чувствовал приближение этого также, как это происходило каждый год, но никак не мог этому противостоять. Образы всегда были кристально ясными, как и каждый день после этого, но в более резком фокусе, так как они неоднократно проигрывались в моей голове. Я закрыл глаза и просто старался переждать.

Я проснулся и поскакал вниз в пижаме, чтобы посмотреть мультики в гостиной. Мама пекла блинчики, а папа читал газету. Когда он позвал меня завтракать, я заметил, что мой блинчик был украшен четырнадцатью ягодками голубики, в то время как у папы лишь двенадцатью. Мама брала их на фермерском рынке, и они были большими, сочными и свежими. Кленовый сироп был в десятиунцевой³⁹ стеклянной бутылке.

В тот день игра у меня была рано, поэтому, как только закончился завтрак, мы все разместились в машине. Я уже был одет для игры — бутсы, щитки и джерси — и подкидывал мяч на коленях, сидя на заднем сиденье.

Мы приехали на поле, и я начал осматривать заднее сиденье, но не мог найти свои перчатки. Помнил, что они были на скамейке рядом с парадной дверью. Я оставил их там после тренировки с папой прошлым вечером.

— Томас, как можно забыть свои чертовы перчатки? — огрызнулся папа. — Ты вратарь, бога ради.

— Их не положили в мою сумку, — сказал я. — Я думал, они тут.

— Ты должен проверять такое! — зарычал папа, качая головой.

— Не ори на него, Лу, — отругала мама. — Я поеду и привезу их. До дома лишь пять минут, а до игры еще много времени.

И она поехала.

А мы ждали.

И ждали.

И ждали.

Тренер позвал нас в центр поля. Мы все пожали друг другу руки, и судья дал свисток, так что я начал игру без перчаток.

Останавливая мяч, мне приходилось тереть руки о ноги, чтобы избавиться от жалящих ощущений. Этим я и был занят, когда услышал звонок папиного телефона. Где-то в это же время на краю поля появился шериф Скай. Он направился к папе.

Игра продолжилась, но я потерял концентрацию, когда шериф подошел к нему и положил руку на папино плечо.

Мяч отправился в сетку позади меня, а я смотрел, как папа подскочил со своего складного стула и побежал к парковке. Шериф Скай подошел к моему тренеру, а после и к судье, прежде чем тот успел дать свисток к возобновлению игры. Тренер подозвал меня к боковой линии и сказал, что мне нужно поехать с полицейским офицером. В машине по дороге в больницу шериф Скай рассказал мне об аварии.

Я надел рубашку с парой темных брюк Докерс⁴⁰. Вытащил из шкафа черный галстук и повязал виндзорский узел перед зеркалом в ванной. Накинул теплый свитер поверх рубашки, на случай если на улице будет холодно. Одевшись, я прошел мимо папы, который лежал в отключке на диване, и выскользнул из дома, прихватив за гаражом горшок с ярко-желтыми хризантемами.

Сжимая ключ от джипа, медленно повернул его в зажигании, и машина плавно завелась. Удостоверившись, что хризантемы не перевернутся на пол с пассажирского сиденья, я тронулся с подъездной дорожки. Добраться до места не заняло много времени — наш городок был невелик, — и городское кладбище было на той же стороне города, что и наш дом.

Припарковавшись на стоянке, вышел из машины, неся хризантемы в горшке и небольшую ручную лопатку. Я прошел мимо деревьев, обойдя пару больших каменных памятников. В центре кладбища был маленький мавзолей — и я свернул от него влево. Рядом, у края тропинки, была большая прямоугольная плита из розовато-лилового мрамора.

Фрэнсис Мэлоун

Любимая Жена и Мать

Опустившись на колени на влажную траву, с помощью лопатки я вырыл достаточно большое отверстие для хризантем, вытащил цветы из пластикового горшка и посадил их в землю рядом с надгробной плитой. Откинувшись назад, глубоко вздохнул и пробежал руками по волосам. Я чуть сдвинулся и плюхнулся на задницу рядом с ее надгробием, подтянув колени поближе к груди.

— Привет, мама, — сказал я мягко, — Я, эм… принес тебе цветы. Их продавали на распродаже.

Прочистил горло и обхватил руками колени.

— Прости меня за то, что я сделал, — прошептал я. — Тем не менее, я все еще держу свое обещание. Я больше никогда ничего не забуду, клянусь. Я ничего не забыл с того дня, мама. Ничего.

Некоторое время я просто сидел, проигрывая тот день снова и снова… поездку в больницу, часы ожидания в приемных покоях, прежде чем кто-то вышел и забрал меня в другую комнату, где я снова сидел долгие часы. Наконец вышел папа, взбешенный, взял меня в комнату, где была мама — подсоединенная к дюжине шумных аппаратов, благодаря которым она была еще жива. Чтобы я попрощался. Потом меня увела медсестра, попытавшаяся отвлечь меня, дав раскраски, в то время как папа отключал маму от аппаратов. Поездка домой. Взгляд в глаза папы, когда он вновь и вновь бьет меня. Понимание, что это была моя вина. Понимание, что я заслуживаю все это.

Он сказал всем, что я был слишком расстроен, чтобы прийти на похороны. Он не хотел, чтобы они видели мои синяки.

Конечно же, начался дождь, но я едва его замечал.

— Школа в этом году очень хорошая, — сказал я мраморной плите позади меня. — Команда хорошо справляется. Ах, да — и «Реал Мессини» наблюдает за мной. Папа счастлив.

Я протянул руку и сорвал одну из хризантем. Мои пальцы медленно обрывали лепестки у цветка. Дождь чуть усилился, от чего мои волосы прилипли ко лбу. Мне нужно было подстричься.

— Я хожу на пару предметов с углубленным изучением. Один из них Шекспир, который, я подумал, тебе бы понравился. И на биологию. Там есть девушка…новенькая. Она из Миннесоты. Это дочь шерифа Скай. Она, эмм…она очень…интересная. Думаю, она вроде как нравится мне, знаешь ли? Не так, как другие девчонки…но я никогда не рассказывал тебе о них. Не думаю, что ты бы их одобрила, знаешь ли? Ну, точно не одобрила бы, но все же…

Я глубоко вздохнул и стер с лица капли дождя.

— Думаю, она на самом деле мне нравится, — продолжил я. — Она просто другая. Она умная — точно могу это сказать, хотя у нас лишь один общий предмет. Дело в том — я вроде как рассердил ее. Она слышала, как я говорил кое-что… кое-что не очень хорошее… и теперь она не хочет со мной разговаривать. Я не знаю, что делать.

Я протянул руку и снова и снова проводил пальцем по букве «Ф», высеченной в мраморе.

— Как бы мне хотелось, чтобы ты была тут и сказала, что мне следует сделать. Мне никогда не приходилось…ну, что-то делать, чтобы добиться девушки и понравиться ей. Не знаю, как это делается. Не совсем уверен, что для этого нужно. Она сказала, что я был придурком…но она танцевала со мной на городском банкете. Она такая красивая и приятно пахнет.

Я закрыл глаза и прижался головой к коленям. Моя одежда промокла, а от ветра по телу пробегал озноб. Я откинулся назад и приложился щекой к ее надгробию. Кожей чувствовал выемки от вырезанных букв ее имени. Когда снова открыл глаза, мое зрение было нечетким от того, что я прижимался к камню.

— Я скучаю по тебе, — прошептал я. — Папа тоже по тебе скучает. Знаю, он не пришел и не сказал тебе об этом, но это правда. В этом году я снова помог ему завязать галстук-бабочку. Он боится остаться в одиночестве, когда я уеду. Я сказал, чтобы он поехал со мной, но не думаю, что он действительно этого хочет. Я просто напоминаю ему тебя, и от этого ему слишком больно — из-за того, что я рядом, и что это все по моей вине. Он застрял. Он не хочет, чтобы я был рядом, но и не хочет, чтобы я уезжал.

Я вновь закрыл глаза, стараясь не думать… не вспоминать.

Это не сработало.

Я слушал дождь.

Слушал свое сердцебиение.

Слушал прерывистый, тяжелый звук своего дыхания.

В какой-то момент дождь прекратился.

Я отгородился от всего и слушал только звуки в своей голове — звук аппарата, поддерживающего жизнедеятельность ее тела, хотя сама она уже ушла. Слушал крик папы и ритмичные удары его кулаков по моему телу.

— Томас?

Я не шелохнулся.

— Томас?

На этот раз звук сопровождался мягким прикосновение к моей руке. Приоткрыл глаза, передо мной были длинные, накаченные ноги в красных кроссовках. Я облизнул губы и попытался сформулировать ответ, но не знал, что сказать.

— Ну же, Томас.

На этот раз к одной руке присоединилась и вторая, прикладывая двойные усилия в попытке поднять меня на ноги. Я заставил себя двигаться, перекатившись сначала на колени, а затем встав на ноги. Когда мне удалось чуть сфокусировать зрение, я увидел рядом с собой Николь. Она обхватила меня рукой вокруг груди и уводила с кладбища.

— Румпель?

— Да?

Я вздохнул и приник своей головой к ее макушке. Она продолжала обнимать меня одной рукой, пока мы шли к машине.

— Дай твои ключи, — сказала она.

— Зачем?

— Не думаю, что тебе стоит вести машину.

Я постарался осмыслить информацию.

— Ты хочешь вести мой джип?

— Да, думаю, что так будет лучше.

— Он на механике.

Она повернула голову, чтобы взглянуть на меня и приподняла брови.

— Я умею водить механику.

— Серьезно?

— Да.

Я полез в свой промокший карман и выудил связку ключей. Она забрала ее и, пару раз нажав на брелок, открыла пассажирскую дверцу и втолкнула меня внутрь. Я немного осмотрелся — никогда не видел свою машину с этого ракурса. Было странно наблюдать за тем, как кто-то другой садится на место водителя и заводит двигатель.

— Какой у тебя адрес, Томас?

— Не поеду домой.

— Тебе нужно домой.

— Нет, — ответил я.

— Где твой отец?

— Дома.

— Тебе нужно быть с ним.

— Нет… слишком рано. — Я бросил взгляд поверх ее головы. Глаза болели, но я все же старался не закрывать их. — Я пока не могу ехать домой.

Она с минуту просто смотрела на меня, а потом шумно вдохнула через нос.

— Хочешь поехать ко мне?

Я снова начал концентрироваться, осознавая, что именно она говорила и, что еще более важно, факт того, что она вообще со мной разговаривала. Я мог лишь кивнуть в ответ, опасаясь, что слова напомнят ей, что я был придурком.

Она перевела передачу и повернула голову к окну, выезжая с парковки, в то время как в моей голове эхом раздавались строки Шекспира:

«Если б был без милости закон, никто б из нас не спасся. В молитве мы о милости взываем»⁴¹.

Я осознавал происходящее, когда Николь вытащила меня из машины и повела к входной двери своего дома, но все еще был в оцепенении. Несомненно, позже я вспомню все это кристально четко, но в данный момент все было словно в тумане.

Николь возилась с дверью, а я стоял на крыльце и просто наблюдал за ней. Она посмотрела на меня, мотнув головой в сторону фойе.

— Ты собираешься войти? — спросила она.

Я опустил голову, осматривая себя.

— Я совершенно мокрый.

— Ну да, — согласилась она. — Все равно, входи. Разувайся у двери.

Я сделал так, как она сказала, но, даже, сняв обувь и носки, с меня все еще капало.

— Ты насквозь промок. Это шерстяной свитер?

— Эм… я не знаю. Может быть?

Ее пальцы скользнули по рукаву.

— Ну, я бы сказала, он основательно испорчен, — отметила она, поджав губы и вновь взглянув на меня. — Давай снимем его, ладно?

— Ладно.

Моя голова продолжала пульсировать, я уставился на нее, не шелохнувшись.

Николь глубоко вздохнула и выдохнула, после чего протянула руку и расстегнула мой свитер. Она стянула его с моих плеч и повесила на крючок рядом с полицейской курткой своего отца. Потянув за узел моего галстука, ослабила его, и наклонила мою голову, чтобы его с меня снять. После чего повесила галстук на тот же крючок, что и жакет. Ее пальцы разок прошлись по моей рубашке, а затем она начала расстегивать пуговицы одну за другой.

— Ты замерз, — тихо сказала Николь, разделавшись с последней пуговицей и распахивая мою рубашку. Я ничего не мог делать, лишь смотреть на ее руки — казалось, они были словно в замедленной съемке, — на то, как они двигались вверх по моей груди, стягивая рубашку с плеч и снимая с рук.

— Пойдем наверх. Полотенца там, и я найду тебе что-нибудь другое из одежды.

Я слепо поднялся за ней по лестнице. Наверху, на небольшой площадке, было три двери — две вели в спальни, а одна в ванную. Она схватила два полотенца из шкафчика под раковиной в ванной и положила их сверху.

— Вытрись немного, ладно?

— Ладно.

Она вошла в одну из спален и оставила меня в ванной. Я вытер грудь и руки, но все равно начал дрожать. Старался просушить полотенцем волосы, но они лишь снова прилипли к моему лбу. Вошла Николь с простой белой футболкой и парой спортивных штанов в руках.

— Думаю, это должно подойти, — сказала она. — Я могу положить твои вещи в сушилку, но сомневаюсь, что свитер можно спасти. Иди, оденься, а я посмотрю, что смогу сделать.

— Ладно.

Она снова подняла на меня взгляд.

— Томас?

— Да?

— Ты можешь сам переодеться или тебе нужна помощь?

Ее слова наконец дошли до меня, и я бросил взгляд на полотенце, которое по-прежнему держал в руке, и одежду, которую она положила на шкафчик.

— Я могу это сделать, — спокойно ответил я.

Она кивнула и закрыла дверь в ванную.

Я расстегнул пуговицу и ширинку на Докерах. Было сложно стянуть с ног промокшую ткань, но мне удалось, не упав при этом. Я натянул спортивки и футболку, но штаны спадали с меня. С изнаночной стороны я обнаружил шнурок и немного затянул его. Подобрал мои промокшие брюки и боксеры, но не знал, что с ними делать. Мне не хотелось, чтобы с них капало повсюду, поэтому просто перевесил их через край ванны. Открыл дверь и побрел по маленькому коридору.

Я заглянул в одну из комнат и сразу понял, что она принадлежала Николь. Я узнал окно, благодаря маленькому письменному столу и приставленному к нему креслу. На столе стоял старый стационарный компьютер с кинескопическим монитором. На противоположной стороне окна, которая не была мне видна снаружи, была большая кровать с голубым одеялом, комод с лампой и тумбочка с MP3-плеером и стопкой антиутопических книг.

— Томас?

Моя голова продолжала гудеть, я не мог заставить себя ответить. Почувствовал, как она подошла и встала рядом со мной, а ее рука коснулась моего локтя.

— Господи, Томас, ты совсем замерз, — сказала Николь, проведя ладонью по моей руке. — Твоя кожа ледяная на ощупь.

Она окинула меня взглядом с головы до ног, и ее голос смягчился.

— Иди сюда, — сказала она, взяла меня за руку и повела к краю своей кровати. Откинув одеяло и пододеяльник, положила руку мне на плечо, подталкивая вперед. — Залезай.

— В твою постель?

— Тебе нужно согреться. Ты выглядишь так, словно вот-вот упадешь в обморок.

Хотя я и был склонен с ней поспорить, но у меня не было сил. Как только моя голова коснулась подушки, и меня полностью окутал ее запах, я лишился всякого намерения протестовать. Я глубоко вздохнул, мои глаза закрылись, а тело потонуло в тепле одеял, которые Николь накинула на меня.

— Сегодня умерла моя мама, — услышал я свои слова, а затем исправил себя. — Я имею в виду… в этот день.

— Я знаю, — ответила Николь. — Я видела дату на надгробии.

— Что ты там делала?

— Бегала. Обычно я бегаю по утрам, но лил сильный дождь. Когда он перестал, я решила отправиться на пробежку. Мой маршрут пролегает мимо кладбища, и я увидела там твой джип. Осмотрелась и заметила тебя на земле. Я подумала, может ты… поранился или еще что. Я не знала о дате…

Ее голос стих, и я кивнул. В этом был смысл. Я почувствовал, как слегка прогнулась кровать, и открыл глаза. Николь сидела рядом со мной, ее глаза были полны беспокойства.

— Ты не против? — спросила она. — Я имею в виду, если я тут присяду?

Я поднял на нее взгляд и снова кивнул. С минуту она молчала, я же продолжал нежиться в окружающем меня аромате, тупо уставившись в стену.

— Томас? Как долго ты там пробыл?

— Который сейчас час?

— Почти три.

— Дня?

—Ну… да.

Я перевел глаза на подушку. Из дому я выехал утром, незадолго до восьми.

— Довольно долго, — наконец ответил я.

— Ты был мокрый, — напомнила она. — Когда я увидела тебя, дождь уже более часа как прекратился.

Я пожал плечами, отчего с них соскользнуло одеяло. Николь потянулась и снова накинула его на меня.

— Тебе что-нибудь принести? Ты голоден? Или я могла бы приготовить горячего шоколада. Это помогло бы тебе согреться.

Я покачал головой и закрыл глаза. Поглубже зарылся в подушку и почувствовал, что начинаю немного согреваться. Наконец-то я перестал дрожать. Матрас снова дернулся, открыв глаза, я обнаружил, что Николь встала и собирается выйти из комнаты.

— Останься! — Я протянул к ней руку из-под одеяла.

Николь развернулась ко мне и медленно вернулась к краю кровати. Я снова расслабился, когда ее пальцы прошлись вниз по моей руке. Когда они достигли моего запястья, я повернул свою руку ладонью вверх и сжал их. Посмотрел на нее, просто чтобы проверить выражение ее лица, но она, казалось, не возражала. Я снова закрыл глаза. Рука легонько коснулась моего виска и начала откидывать волосы, прилипшие ко лбу. Ее пальцы продолжали движение по моей голове, убирая длинные пряди назад к макушке, в то время как мое сознание отошло на задний план.

У меня было ощущение, будто я мерно плыву по волнам — мой разум едва осмысливал картинки в моем мозгу.

Рука Николь по-прежнему гладила мои волосы, но мы сидели на утесе у океана, а ветер обдувал нашу кожу. Мои колени были поджаты к груди, а Николь сидела, вытянув вперед ноги. Она шевелила лодыжками вперед-назад.

— Это он, Томас? — ее голос был тихим шепотом на фоне ветра и шума волн. — Это настоящий ты, без костюмов?

Я посмотрел на себя и осознал, что сижу на скале полностью обнаженный. Я снова перевел на нее взгляд, стараясь понять, нужно ли мне стыдиться отсутствия одежды, но она просто смотрела на меня вопросительно, ожидая ответа.

Однако у меня его не было.

Когда я окончательно проснулся, то с мгновение был дезориентирован, но меня совершенно не беспокоило, где я находился.

Свет в комнате был приглушен, а часы на ночном столике показывали двадцать минут девятого. Было тепло и уютно, и меня окружал восхитительный запах. Я не мог его описать, но определенно мог дать ему название — Румпель. Пахло ею. Я прикрыл глаза и глубоко вдохнул, прежде чем вновь их открыть и сфокусироваться на окружающем.

Николь сидела на полу, обложенная стопкой книг и бумаг, рядом с ней стояла лампа. Она «металась» между большим учебником, тетрадью, в которой с остервенением заносила пометки, и листком с заданием. Время от времени она прихватывала кончик карандаша губами и грызла его. Услышав, что я пошевелился на кровати, она подняла на меня глаза.

— Хей, — тихо сказала она.

— Хей, — хрипло ответил я, прочистил горло и попробовал еще раз. — Привет.

Она улыбнулась, но улыбка совсем не затронула ее глаз.

— Как ты себя чувствуешь?

Умирающим… опустошенным… мертвым… возрожденным… замерзшим… согревшимся… неуверенным…

Не знаю, поэтому просто пожал плечами.

— Голоден?

Я снова пожал плечами.

— Уже поздно, — тихо произнесла Николь. — Хочешь позвонить своему папе и сообщить, где ты?

Я покачал головой.

— Может он беспокоится.

— Не беспокоится, — сказал я. Не думаю, что папа вообще волновался обо мне в том смысле, который она в это вкладывала. Он бы взбесился, если бы я не пошел на очередную тренировку или не появился на игре, но была суббота, и я ничего не пропускал. Не думаю, что в данный момент его особо заботило расписание моих силовых тренировок. Однако это заставило меня задуматься о том, как ее отец отнесется к тому, что я лежу в ее постели.

Дерьмо.

— Твой папа дома? — спросил я. Мои глаза чуть увеличились в панике от осознания того, где именно я сейчас находился — в доме шерифа, в кровати его дочери.

А ведь у него была пушка.

— Нет. — Николь слегка закусила нижнюю губу, чтобы не улыбнуться. — Он на рыбалке и до завтра не вернется.

— Ох. — Я снова расслабился. Мое зрение было размыто, от того что я спал, зарывшись в ее белоснежную наволочку. Я опять вдохнул, позволяя ее запаху перекрыть на мгновение все прочие чувства.

— Ты не хочешь пойти домой? — вдруг спросила Николь.

Я категорично покачал головой.

— Тебе действительно следует.

— Нет.

— Почему нет?

Ее голубые глаза были устремлены на меня, и я хотел ей рассказать. Я хотел рассказать ей все, но знал, что не могу. Как я мог сказать ей, что именно в этот день — из всех дней — пойти домой — это последнее, что мне хочется сделать? Как можно объяснить кому-то, как сильно тебя ненавидит твой собственный отец? Как объяснить, что он бы предпочел, чтобы в тот день вместо нее умер ты?

Я бы тоже это предпочел.

— Я не собираюсь домой. Но я могу уйти. Я не хочу… мешать.

— Ты не мешаешь, — сказала она. Ее голос был по-прежнему мягким и теплым, и это напомнило мне о моем странном сне. Хотя я и помнил все прочее, но редко помнил свои сны. — Но все же, думаю, твой отец хотел бы знать, где ты. Он должно быть волнуется…

— Поверь, — я облизнул губы, ощущая их сухость. Весь день я не пил никакой жидкости. — Он не волнуется и не ищет меня.

Казалось, она некоторое время это осмысливала.

— Ты хочешь остаться тут? — спросила она.

Мое сердцебиение чуть ускорилось.

— А можно? — мой голос был едва громче шепота.

Она кивнула и положила карандаш на тетрадь, прежде чем вновь взглянуть на меня, нахмурив брови. Она подогнула под себя ноги и грациозно встала, не используя рук для баланса. Сделав два шага в мою сторону, она села на край кровати, протянула руку и провела ею по моим волосам. Я прикрыл глаза, наслаждаясь ощущениями.

— Ты расскажешь мне о ней? — мягко спросила Николь, в то время как ее пальцы скользнули за мое ухо.

Я посмотрел ей прямо в глаза, ища в них сам не знаю чего. Никто никогда не спрашивал меня о маме, очевидно из-за того, что все в городе ее знали. Раньше я никогда ни с кем про нее не говорил, и я осознал, что на самом деле хотел рассказать о ней Николь.

— Она играла на пианино. — Я снова зарылся головой в подушку. — И писала пьесы. Она написала мюзиклы и даже музыку к ним. Ни один из них не был особо популярен, но множество различных театральных групп их ставили. Всем всегда нравилось то, что она писала.

— Я бы хотела увидеть некоторые из них, — сказала Николь. Я снова перевел на нее взгляд.

— Правда?

— Да, правда, — она слегка улыбнулась, но мимолетно.

Мой разум кружился и пытался переварить… все это. Было очень сложно просто не смотреть на нее. Я старался не сильно задумываться о том, что нахожусь в ее спальне, лежу в ее постели, в то время как ее рука прикасается ко мне, и о том, что ее отца, очевидно, не будет до утра.

— Так ей очень нравились пьесы?

— Да.

— Поэтому ты можешь цитировать Шекспира?

Я кивнул.

— Она любила Шекспира, — тихо сказал я. — Она все время мне его читала. Когда я был маленьким, мы ставили некоторые сценки с соседскими детьми.

— Звучит весело.

— Так и было. — Я осознал, что немного улыбаюсь, вспомнив одного из ребят, жившего ниже по улице. Я не мог припомнить его имени, но он был таким забавным, когда начал петь строки из «Гамлета», которые услышал в одной из серий старого сериала «Остров Гиллигана».

Я вновь закрыл глаза, когда она продолжила водить рукой по моим волосам. Ее пальцы были такими теплыми, и я мог точно чувствовать, где именно они прикасались ко мне, даже когда траектория их движения менялась. Я снова открыл глаза и обнаружил, что она смотрит на меня. Не определив выражение ее лица, я задумался, не сожалеет ли она о своем решении позволить мне быть тут с ней.

— Мне правда можно остаться? — переспросил я для ясности, и чтобы дать ей возможность отказаться, если она передумала. Мне не хотелось этого. Я не хотел уходить.

— Ты можешь остаться, — кивнула она, — при одном условии.

— Каком? — спросил я, будто не был готов согласиться абсолютно на все, что бы она ни потребовала. Однако понимая это, я, тем не менее, не перестал волноваться о том, что она захочет взамен.

— Ты должен что-то поесть, — сказала она с совершенно серьезным выражением лица. — У меня такое чувство, что ты не ел весь день.

Я слегка улыбнулся и кивнул.

— Я приготовила блюдо мексиканской кухни, — сказала она, и я заметил, как ее щеки чуть порозовели, и она опять прикусила нижнюю губу. — Тебе нравится энчиладас?

Я прыснул через нос, стараясь сдержаться, но безуспешно.

— Да, нравится.

— Мексиканский рис с фасолью?

— Определенно. — Словно моей реплике не хватало восклицательного знака, мой желудок заурчал в знак признательности за такую идею. Более удивительным, чем возвращение аппетита в такой день, было осознание, что я также был странным образом расслаблен в ее присутствии.

Мою голову заполонили слова Шекспира: «У ней был нежный, милый, тихий голос — большая прелесть в женщине»⁴². Каким-то образом, Николь удалось успокоить мой разум.

Как она это сделала?