Огонь сильнее мрака [СИ]

История вторая. Сомниум

— Стой, где стоишь. И руки покажи.

Джон медленно поднял ладони. Голос доносился из маленькой кабинки в углу. Здесь, в здании старой фабрики, было полно таких кабинок — крошечных закутков, выгороженных листовым железом, призванных защитить укрывшегося внутри рабочего от брызжущих химикатов, летящих искр или еще какой-нибудь производственной дряни. Кабинка была ветхой, как и всё вокруг. На уровне пояса в ржавых железных листах было проделано окошко размером с ладонь. Из окошка на Репейника глядел ствол ружья.

— Пушку на пол. На пол, живей! Дулом к себе!

Джон вытянул револьвер из кобуры и, присев, осторожно положил на грязный решетчатый пол. В отверстия решетки была видна рябая от ветра речная вода — далеко внизу. Заброшенная фабрика стояла на берегу Линни, один из корпусов вдавался в реку и нависал над водой, опираясь на покосившиеся замшелые сваи. Сюда-то и велено было придти Джону.

— Руки за голову и подходи. Только не быстро. Скажу, когда хватит. Пошел, сука-вошь!

Репейник сделал несколько шагов, не отрывая взгляда от ружья. Ноги хрустели по ржавчине, под далеким потолком ворковали голуби. Пахло гнилью, птичьим пометом, и наносил временами сквозняк какую-то слабую, но удивительно мерзкую вонь, будто где-то рядом лежала груда удобрений. Глупо было идти сюда, и вдвойне глупо — одному. Но другого выхода не оставалось. «Старый завод што в пригароде близ Тартейна. В шесть часов. Прихади без никого. ПС Я все про тебя Знаю». Записка ждала его под дверью.

— Стоять! Теперь поговорим.

Джон остановился.

— Руки можно опустить? — спросил он, не повышая голоса.

Из кабинки донесся смешок — высокий, сиплый.

— Можно. Можешь хоть в жопу себе засунуть. Но учти, вся эта решетка под тобой — сбросовый люк. Сюда раньше дерьмо всякое свозили со всего завода. Отходы, сука-вошь, производства. (Джон опустил руки). Раз в неделю внизу становилась баржа. Люк открывался, отходы — в баржу. Быстро и легко. Чтобы люк открыть, надо рычаг потянуть. А рычаг у меня здесь, в будке. До сих пор работает. Дерну — враз искупаешься, — голос в кабинке заржал.

— Откуда ты всё это знаешь? — спросил Джон спокойно. — Работал здесь?

В кабинке глухо выругались. Ствол ружья нервно мотнулся.

— Хватит языком чесать, — сказал со злостью голос. — Слушай сюда, сука-вошь. Я в курсе, кто ты есть. Будешь мне платить, или об этом узнают у тебя на службе. Понял?

— Понял, — кивнул Джон. — И кто я есть?

— Ублюдок ты. Погаными чарами порченый. Мамка тебя в порченом брюхе носила. И ублюдка выносила. Дитя войны, сука-вошь. Все верно, или я где ошибся?

Джон стиснул зубы.

— Не ошибся, — сказал он. — И что?

— Да ничего, — ответил голос с деланным равнодушием. — Поговорили, расходимся. Ты — по своим делам, я — по своим. Мне на почту надо, письмо отправить. Парламентский проспект, девяносто четыре, Бену Донахью лично в руки. Дорогой господин Донахью, сука-вошь! Точно знаю, что в вашей Гильдии завелся поганый ублюдок, звать его Джонован Репейник. Читает мысли с помощью своего ублюдочного нюха. Делайте с ним чего хотите, мое дело — сказать правду. Со всяким уважением, подписи нет.

Джон молчал. В десятке ре внизу плескала вода. Голуби под крышей заходились от страсти.

— Ну так как? — спросил голос деловито. — Чё решил? Да, забыл самое главное-то. Ты, поди, уже мечтаешь меня грохнуть. Так не мечтай особо. Я ж письмо в трех екзеплярах написал. Один екзепляр всегда с собой ношу, другой — дома лежит. А третий — у человечка верного. Ежели со мной чего стрясется, тот человечек мигом письмо куда надо направит. Смекаешь?

Джон полез в карман.

— А ну руки! — заорали из кабинки. Ствол ружья бешено задергался.

— Я за куревом, — сказал Джон. Неспешно достав портсигар и спички, он закурил и выпустил дым в направлении кабинки.

— Ружье-то опусти, — посоветовал он. — Все равно ведь стрелять не будешь.

— Это почему, сука-вошь?!

Джон спрятал портсигар.

— А смысл? Убьешь меня — денег не получишь.

— Я еще те копыто прострелить могу! — пригрозил голос. Джон покачал головой:

— Рискованно. Здесь на лид вокруг никого нет, помощи ждать неоткуда. Пока доползу до людей — истеку кровью. И опять же — не получишь денег. Можешь, правда, сам мне перевязку сделать… — он затянулся, — но это как-то не стильно.

— Щас искупаешься, — сказал голос. — Рычаг дерну, и искупнёшься, сука-вошь. Последний раз спрошу: платить будешь?

— Сколько? — спросил Джон.

— Косой каждый месяц.

Джон усмехнулся.

— Мне в месяц сотню форинов платят. Если дело раскрою — еще премия, двести. Тысячу ну никак не наберу.

— А мне до балды! — заорал голос. — Достал ты меня, сука-вошь! Умный до хера? Через неделю сюда косой принесешь! Через неделю, день в день! В это же время! Иначе письмо твой шеф получит! Всё!

Что-то заскрежетало, решетчатый пол дрогнул, косо ушел из-под ног. Джон взмахнул руками, провалился и через секунду оглушительно хлопнулся об воду — ногами и животом. Хлебнул полный рот. Слепо барахтаясь, вынырнул на поверхность, закашлялся…

Открыл глаза. Воспоминание никак не отвязывалось, крутилось в голове раз за разом, точно картинки, бегущие по кругу в волшебном фонаре. Это случилось вчера вечером. Без пятнадцати шесть кэб привёз его в Тартейн, на самую окраину города, туда, где у реки стоял полуразрушенный завод. Через четверть часа Джон поднялся на второй этаж заводского корпуса и ступил на сбросовый люк. Еще десять минут заняли переговоры — и вынужденное купание в Линни. Выбравшись на берег и поглядев наверх, Репейник увидел, как огромный люк медленно, рывками закрывается. Сквозь натужный скрип дряхлого механизма слышалось хихиканье — правда, может, так только казалось. Джон помчался ко входу в корпус, взлетел по лестнице, добежал до кабинки, рванул на себя ржавые листы металла. Внутри никого не было, лишь торчал из пола кривой рычаг, тот самый, открывающий люк.

Затем были бесплодные поиски в насквозь продуваемом, ветхом здании, и равнодушное курлыканье голубей под крышей, и ледяная одежда, липшая к телу. Все напрасно: проклятый вымогатель исчез. Джон поехал домой. Приехав, с порога, шлепая ботинками, прошел в ванную, открыл кран и потом целый час отмокал в горячей воде, погрузившись по самый нос, лишь изредка высовывая руку, чтобы приложиться к стоявшей на полочке бутылке. Выйдя из ванной и натягивая халат, он сообразил, что револьвер остался на речном дне. Это оказалось последней каплей. Уронив халат, Джон стучал в стену кулаком и рычал невнятные ругательства, пока не пришла домой Джил — усталая, вымокшая под дождем до нитки. Поглядев, как она вытирает мокрые волосы мокрым же полотенцем, он решил, что ничего ей рассказывать не станет. И без того было тошно.

«Что же теперь делать», — подумал Джон. Всю ночь, временами проваливаясь в сон, он рассчитывал план действий, но ничего толкового придумать не смог. Шантажиста надо было выследить. Узнать, кто он, где обитает, как зарабатывает на жизнь. Вломиться к нему домой, запугать, так, чтоб обделался. Пригрозить: отправишь письмо — убью, выпущу кишки, закопаю живьем. Словом, поговорить с гадёнышем на его же языке. Но сначала выследить. А сделать это ох как непросто. Единственная зацепка — шантажист был хорошо знаком с устройством завода: наверняка знал, что будет, если потянуть за рычаг сброса, легко сумел уйти после того, как окунул Джона в реку, не заблудился в заводских коридорах и переходах. Скорей всего, говнюк работал там до того, как предприятие закрыли. Что можно сделать, если искать в этом направлении? Найти владельцев завода — раз. Выйти на мастеров каждого цеха — два. Выпросить у мастеров списки рабочих, учеников, подмастерьев, уборщиков… Инженеров? Вряд ли злоумышленник был инженером — специалист не будет опускаться до вымогательства. Хотя как знать, как знать… Пьянство или курение опия могут сделать с человеком что угодно. Так что да, инженеров тоже надо проверить. Это три.

Ну, и остается сущий пустяк: найти каждого по списку и встретиться лично, потому что единственный способ опознать шантажиста — услышать его голос. На заводе работало, навскидку, человек триста. Ерунда, за год управлюсь. Джон горько усмехнулся, глядя в серый потолок. А пока я этого упыря не найду, придется все-таки ему платить. Так что поиски лучше начинать прямо сегодня. Это плохо, ведь именно сегодня Донахью велел прийти всем на совещание, ровно в полдень…

Джон вскочил с кровати. Совещание! Часы показывали одиннадцать двадцать. Репейник заметался по квартире, на ходу ныряя в рубашку, застегивая непослушные пуговицы и собирая с пола урожай вчерашних носков. Если тотчас выскочить из дому и мгновенно поймать кэб, то оставшегося времени как раз хватит на дорогу. Боги мертвые, что ж так заспался… Однако немудрено — после всех приключений. А где Джил? Джил!.. Ах да, уже ведь поздно: наверное, ушла спозаранку, и будить не стала. Бумажник, бумажник! Куда подевался этот грёбаный кошелек? Вчера его на столик выкладывал, весь мокрый. Там еще десять форинов было. И жетон, вот что главное, жетон мой! Без жетона я ведь не сыщик, я без него просто частное лицо… Проклятье, опаздываю. Ну где!.. Ладно, потом найду, мелочь в кармане есть — на кэб хватит… Одевшись, он машинально похлопал по бедру, проверяя на месте ли револьвер. Револьвера, конечно, не было. Джон выбранился, хлопнул дверью и сбежал вниз.

На улице оказалось солнечно и ветрено. Как назло, набережная словно вымерла, только вдалеке, у перекрестка с улицей Кинси, попыхивал дымом мобиль. Джон закурил, поднял воротник и принялся ждать кэб. Ждать пришлось долго. Сначала по набережной не спеша проехала роскошная, в черном лаке карета с бархатными занавесками, потом, бок о бок, точно соревнуясь — два сверкающих медными котлами мобиля, затем проволоклись одна за другой три фермерские телеги, запряженные сонными битюгами. Ветер трепал битюгам гривы, играл с клочьями сена на мостовой. Джон докуривал вторую самокрутку, когда подлетел, наконец, кэб. Узнав адрес, кучер нагло запросил два форина: понял, видно, что пассажир опаздывает. Джон, скрипнув зубами, согласился. Десять минут тряской, дерганой езды в прокуренной коляске. Кучерское «тпрр», стук по крыше, расплата — прощайте, два форина. Парламентский проспект, девяносто четыре: трехэтажный серый дом с мраморными колоннами, узкими окнами и железной крышей. Над входом — гипсовый барельеф, недрёманное око в лавровом венце (по простому — «глазунья»). У входа — коляска, с виду не из дорогих, но с ухоженной рыжей лошадью. «Должно быть, клиент приехал к кому-то, — подумал Джон. — Ранняя пташка…» Он поднялся на ступени и с усилием распахнул тяжелую, басом скрипнувшую дверь.

Первый этаж Гильдии занимали учебные классы (налево), столовая (направо) и большой тренировочный зал (тоже направо). Из зала доносились выкрики и многоногий топот — с утра пораньше муштровали новичков. Джон кивнул дежурному вентору, стоявшему у входа и, стараясь как можно тише ступать по устланной потертым малиновым ковром лестнице, поднялся на второй этаж. Здесь были кабинеты сыщиков, располагавшиеся по сторонам широкого коридора, а в дальнем конце этого коридора чернела обитая кожей дверь общего зала. Джон торопливо прошел к чернокожаной двери, смахнул с плаща соринку и деликатно постучал. Ответа не последовало. Джон заглянул внутрь. Стулья были аккуратно придвинуты к длинному ореховому столу, кресло Донахью пустовало. «Воздух чистый, — заметил Джон, — значит, еще не совещались». После собраний в зале обычно дым стоял коромыслом, некурящих в Гильдии не водилось. Забрезжила слабая надежда, что всё отменили. Джон чуть расслабился. Сейчас можно пойти в кабинет, снять плащ, усесться за стол и как следует подумать. Подумать, во-первых, о поисках вымогателя, Хальдер его мать, а во-вторых, прикинуть, откуда можно срочно взять тысячу форинов…

— Покой, Джонован, — раздался над самым ухом ворчливый голос. — Рано ты сегодня.

Джон тихонько выдохнул через нос.

— И вам покой, мастер, — сказал он, оборачиваясь. — Опоздал, виноват.

Перед ним, уперев руки в пояс, стоял Донахью — толстый, приземистый, с крупным сломанным носом. Маленькие глазки, как всегда, смотрели печально и немного вяло. Обманчиво вяло.

— Да мелочи, ерунда, — сказал Донахью горько. — Полпервого всего.

Джон почесал затылок.

— Совещание было уже? — спросил он.

— Нет, — сказал Донахью. — Отменил. Пойдем ко мне.

Он развернулся на месте и, прихрамывая, зашагал к лестнице. Джон последовал за ним. «Странно, — думал он. — Неужели грядёт втык? Что-то непохоже на Индюка — втык из-за опоздания. Ладно, дело житейское… Вот тысяча форинов — это дело не житейское… А тут — ерунда». Приноравливая шаг к неспешной поступи Донахью, он взошел на третий этаж. Планировка здесь была такая же, как и на втором — коридор с дверями кабинетов — но сразу чувствовался начальственный дух. Вдоль стен стояли глубокие кресла для посетителей, по углам торчали кадушки с фикусами, под потолком висели убийственно тяжелые люстры, на дверях красовались золотые таблички. Впрочем, начальства здесь было всего трое человек — казначей, старший сыщик да мастер-вентор. Казначей — Пибоди Понс — походил на осенний борщевик: такой же высокий, высохший и с большой головой. Его бухгалтеры занимали половину здешних кабинетов. На ленч они ходили вместе, садились в столовой тесным кружком и, прихлебывая суп, рассказывали друг другу скучные бухгалтерские анекдоты. Мастер-вентором была госпожа Немит, крупная тетка, зимой и летом щеголявшая в толстой кожаной куртке и таких же штанах. Венторы её побаивались: лучшим средством убеждения мастер Немит считала крепкую оплеуху. В прошлом она трижды брала золото на всеостровных женских соревнованиях по кулачному бою, так что желающих спорить с ней находилось немного. Ну, а старшим сыщиком был Бен Донахью по прозвищу Индюк.

Донахью распахнул дверь кабинета и сделал короткий приглашающий жест, пропуская Джона вперёд. Репейник шагнул через порог. В кабинете старшего сыщика было на что посмотреть. Дальнюю стену украшал полный яматский доспех. Над красным лакированным шлемом крест-накрест располагались мечи — один длинный, другой короткий. Донахью обожал всё восточное. Он каждый день зажигал в кабинете благовонные палочки, и даже сейчас Джон улавливал в воздухе смолистый терпкий дух, хотя никаких палочек не видел. На трёх стенах кабинета красовались совершенно одинаковые свитки, изображавшие восход солнца. Самой же интересной вещью в комнате была ширма у окна. На полупрозрачной желтой бумаге виднелись контуры множества человечков. Человечки претерпевали различные муки — кого живьем сжигали на костре, кого резали на части, кого били плетьми. Там и сям между ними сновали деловитые палачи, покрытые шерстью и увенчанные рогами. Над всем этим располагались несколько размашистых закорючек, которые, по словам Донахью, складывались в слова «Милосердие Озаряющей Небеса».

Если таково было милосердие яматской покойной богини, то вообразить её гнев представлялось затруднительным. Джон помнил из курса истории, что нрав Оцуру был крут, а законы — нелепы и противоречивы; помнил и то, что, когда она погибла, тысячи её подданных от горя покончили с собой. Зачем Донахью понадобилась эта ширма, Джон не знал. Впрочем, несчастные человечки были изображены с таким тщанием, что каждый раз, их рассматривая, Джон подмечал новые подробности. Очень увлекательное занятие, особенно когда тебя, скажем, Индюк пилит за превышение служебных полномочий или перерасход казенных средств, а ты в это время вдруг замечаешь, что в левом верхнем углу ширмы какого-то бедолагу по-настоящему пилят пилой. Милосердие Озаряющей Небеса. Н-да… Тысяча форинов, вот проклятье.

Сейчас Джон не стал ничего разглядывать, потому что в кабинете оказался посетитель. Даже когда этот грузный мужчина сидел за столом, становилось ясно, как он огромен. Жирные плечи были толщиной с бедро Джона, шея оплывала складками над крахмальным воротничком, сорочка рискованно натягивалась на куполе живота. При виде Джона посетитель скривил лицо, оперся на подлокотники кресла и, сделав несколько раскачивающих рывков, встал во весь рост. Переваливаясь на носорожьих ногах, подошел к Джону и подал ему руку. Сыщик пожал протянутую ладонь, холодную и липкую, точно гроздь винограда.

Тяжело плохо больно ремень проклятый все худые кругом сыщики тоже мать пирожки пудинги расти сынок расти вырос твой сынок что за утро все гаже и гаже Найвел сопляк поймаю три шкуры сдеру с тебя с девки твоей девка дрянь виновата девки всегда виноваты все виноваты

— Знакомьтесь, — сказал Донахью. — Это вот Джонован Репейник, один из наших лучших следователей. Работает быстро, дело свое знает.

— Питтен Мэллори, — сказал посетитель, отдуваясь. — Из Министерства обороны. Безопасное Хранилище Раритетов — слыхали?

— Слышал, — кивнул Джон, потирая занывший висок. «Вот чья коляска у входа была, — подумал он. — Ну конечно: служебная, оттого и небогатая, но зато лошадь в полном порядке». Питтен Мэллори моргнул заплывшими глазами, дернул уголком маленького рта:

— Я там канцлер.

«Большая шишка, — отметил Джон. — Значит, Индюк вызвал меня не для втыка. Что ж, может, премия будет побольше обычной. Весьма кстати».

— Присаживайтесь, — предложил Донахью. Он подождал, пока Мэллори, пыхтя, займет прежнее место, сел сам и сложил перед собой руки домиком. За круглым столом оставалось одно свободное кресло. Джон скинул плащ, повесил его на спинку и тоже уселся.

— Сперва хотелось бы предупредить, — сказал Донахью, разглядывая собственные пальцы. — То, что сейчас мы услышим, должны услышать только мы. Я понятно выражаюсь?

Он глянул на Джона. Джон несколько раз кивнул. Понятней некуда. Шишка из Министерства. Строжайшая секретность. Любопытное дело, похоже, намечается.

— Начинайте, господин Мэллори, — произнес Донахью, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Мэллори откашлялся и несколько раз с усилием моргнул.

— Да, — сказал он, — да… Начну. Как уже говорил, я занимаю должность канцлера Хранилища. Ну, знаете — старинные устройства, магическая энергетика… Раритеты, одним словом. Такой один раритет сегодня утром исчез. Вот. Думаю, не просто исчез, а украли его. И украл, по всей видимости, мой собственный племянник.

Голос у него был тонкий, задыхающийся. Джон помолчал, ожидая продолжения. Донахью потер руки.

— Так, понятно, — сказал он нетерпеливо. — А подробнее? Что за раритет? Почему думаете на племянника? Как всё случилось?