ОПГ «Деревня» 2

Глава 1

Ранним утром, часы на церкви не показывали ещё и четырех утра — из Троице-Саткинского завода выехал обоз из трех саней. Спереди и сзади в санях ехали беспечные казаки, ожидая от поездки к уже знакомым деревенским — только хорошее. Ехали к своим недавно поверстаным братьям казакам! Да ещё и на праздник, любый каждой православной душе.

А вот в санях, держащихся посередине сидела троица, настроения рядовых казаков не разделяющая. Николай Корепанов, управляющий заводом (как он сам подозревал — уже бывший управляющий), пономарь из мирян Савва и сотник Пантелей.

Корепанов получил письмо от Ивана Лугинина, что завод продается, деньги на расчет пусть изыскивает сам, а дела следует сдать новым владельцам завода. Выяснив, что одним из новых владельцев оказался староста деревни, которую он хотел приписать к заводу — Николай пал духом. Дело свое он знал хорошо, начинал с самых низов. Одиннадцать лет назад за усердие и тароватость получил вольную из рук самого Лариона Лугинина (ныне покойного), деда нынешних наследничков.

А потом беды пошли одна за другой — трагическая смерть Лариона в 1785 в своем доме в Златоусте от рук грабителей. И сразу вслед за этим стали приходить в упадок дела. Внуки Лариона, по малолетству — заводами управлять не могли, им назначили опекунов: Гусятникова, мужа их тетки и Кречетникова, генерал-губернатора Калужского и Тульского наместничества. Кречетников в дела не вникал, довольствуясь отчислениями. А вот Гусятников, которого за глаза стали звать Крысятниковым — пользовался безалаберностью наследничков по полной. Запустил свои загребущие лапы в казну заводов Златоуста, Сатки, Миасса, Кусы и Арти, выгребая всё подчистую.

В 1793 старший из внуков Иван — вступил в наследство и сделался опекуном двух несовершеннолетних братьев и сестры. Корепанов было обрел надежду, что Крысятникова отодвинули от корыта и Лугинин, как внук своего деда, с деловой хваткой — наведет порядок. Производство требовало реставрации, народ во время управления Крысятникова — уменьшился. Тот, без зазрения совести — переводил из уральских заводов приписных сотнями на свои заводы, но налоги за них продолжали платить из прибыли Лугининских заводов.

Тогда же на Урал приехал средний брат из трех наследничков — Ларион. Названный так в честь деда, он, казалось — перенял от него и деловую хватку и интерес к делам. Сразу же объехал все заводы, неоднократно приезжал в Сатку. Перевел крестьян из купленных в Центральной России имений на уральские предприятия. Затеял ремонт заводов, сплавляся на полубарке с железом от Златоуста до Новой Пристани, всячески вникал в управление.

«Сподобил Господь!» — крестился с облегчением Корепанов. А от старшего, Ивана, служившего в столичной гвардии — только вексели к оплате приходили, за карточные долги. Ларион вексели отсылал обратно и грозился лично приехать в столицу. Начистить рыло старшему брату. А в 1794 году — расшибся насмерть, объезжая дикую лошадь. Злой рок висел над семейством Лугининых! Корепанов, знающий о некоторых сомнительных делишках старого Лариона — считал это карой божьей.

После смерти Лариона всё окончательно покатилось под откос. Иван не только не хотел вникать в нужды производства, но и безжалостно требовал ещё и ещё денег. Доходило до того, что люди в Златоустовском заводе голодали. Приходилось делиться с ними продовольствием, посылая помощь из Саткинского и Миасского завода. Заводское население прозябало в бедности, еле сводя концы с концами, кормясь со скудных участков.

В этом году, с лета — стали приходить тревожные вести. Иван — продувшись в пух и прах, наделав долгов — попытался выправить свое положение продажей заводов. Заводы Лугининские, хоть пришедшие в упадок в следствие пренебрежения владельцем — представляли их себя лакомый кусок. На который коршунами слетелись желающие. От бывшего управителя Златоустовского завода купца Ахматова, отставного майора Хрущева — до немца Кнауфа, гольштейнской кильки. Так уроженца города Киль герцогства Гольштейнского прозвали московские купцы, из веку недолюбливавшие немцев. И было за что…

Перед продажей завода Лугинин вознамерился в последние месяцы владения выжать их них всё, что возможно. Возложив сие на Корепанова, которому деваться было попросту некуда. Теплилась надежда, что новые владельцы оставят его управляющим, но это всё зависело от того, кто приобретет заводы. Если Ахматов, с которым Николай неоднократно имел деловые сношения, когда тот пребывал управляющим Златоустовского завода — то надежды были обоснованны. Коли отставной майор Хрущев — вилами по воде писано. В случае продажи завода Кнауфу — можно было сразу паковать нехитрый скарб, за годы работы Корепанов ни денег не накопил, ни хозяйством не обзавелся. И ещё Лугинин, не обращая внимания на слезные прошения Николая, с просьбой составить ему рекомендательное письмо для дальнейшего трудоустройства — лишь требовал денег.

Завернувшись в длинный, санный тулуп, как в кокон, запахнув полы — Корепанов с тоской вспоминал, как он познакомился с нынешним владельцем. Как он принял его за недалекого деревенского старосту и оскорблял в присутствии поверенного в делах купца Губинина и не ждал от предстоящего Рождества ничего хорошего. Битым бы с этого праздника не уехать — и то хорошо.

Невесел был и сотник Пантелей. Присланное письмо от атамана повелевало ему отныне быть в ведение нового сотника — Сергея. Столь быстрая карьера Сергея подразумевала покровительство и протекцию в верхах. А само письмо оставило в недоумение, коли сотником отныне Сергей, куда ему? В отставку? Десятником? Сам Сергей, его ухватистость и решительность Пантелею понравились. Перед ним, как перед сотником — держался без подобострастия, но с уважением. И вел себя как верный боевой товарищ, разумеющий службу и субординацию.

Думать о том, что Сергей подсидел его — было неприятно и сотник гнал от себя эти мысли. Но, битый жизнью и наученный опытом — ничего не исключал. На душе было неспокойно. Один из купцов, прознав, что они едут в деревню — всучил купцу заказанный деревенскими и привезенным ему намедни кофе в зернах, четыре пуда. С наказом привезти от них оплату. Сотник, и сам любивший кофе, однако пивший нечасто — приобрел у купца мельницу ручную, решив, что будет рождественский подарок новому сотнику. «Будь что будет» — решил Пантелей.

А пономарь Савва просто и незатейливо наслаждался тем, что вырвался из завода, хоть на Рождество. Казалось бы — живи и радуйся, батюшка приблизил к себе, и хоть не осыпал милостью, но всячески содействовал в продвижении в церковной иерархии и намекал, что то ли ещё будет. Только вот причиной этой приязни батюшки была симпатия его старшей дочери к несчастному сироте Савве. Поповна, засидевшаяся в девках — была страшна как первородный грех. С рябым после оспы лицом, на котором словно черти горох колотили. С крупными лошадиными и пожелтевшими зубами, траченными черной гнилью. От дорогого китайского чая и сахара, не переводившихся в поповском доме. Вдобавок, поповна хоть и была ростом с пономаря, но при этом в три раза шире.

Так что когда она зажимала несчастного Савву на конюшне — у него не было шансов. Бился аки птичка божия из клетки, но всё было тщетно. С обреченностью понимал Савва, что добром это не кончится, оженят его, как пить дать. И согласия не спросят. Подумывал уже в монастырь убежать даже. Но хитрый поп, предвидя такое развитие событий — не спускал глаз с Саввы и всем дворовым людям то же самое наказал. А Савва готов был не только в монахи постричься, а и в далекие земли податься, к язычникам, кои погрязли во грехе. Слова божьего не ведают и пропитание для живота своего добывают тем, что умерщвляют своих соплеменников, тем и питаются. Такие истории он слышал от инженеров, с которым часто общался, те ему даже книги читать давали, страсть как завлекательные, не то что церковная литература. Даже такие страсти пугали меньше, чем предстоящая свадьба с поповной.

Напутствуя Савву, поп лиловел глазом (как говорили злые языки — подбитым Пантелеем, за поносные речи в адрес недавно поверстанных казаков и их деревни) и стращал: «Немцы те закона божьего не ведают и хоть выдают себя за православных, но к церкви пренебрежение имеют. Ни на службы не ходят, кады приезжают, ни на исповедь, ни к причастию». — Страдальчески приложил ладонь к глазу: «Однако обличать их негоже, бо хитрые люди и заступников имеют, исподволь, отрок, вызнай о них. К исповеди призывай, авось да найдутся среди этих заблудших душ ревностные прихожане. Пусть поведают, что за люди, чем живут и почто церковью пренебрегают. Едь с миром и богом, сын мой! А я казакам накажу, чтоб присмотрели за тобой. Дабы не умыкнули тебя башкиры, ни козни тебе никто не строил!» «Обложили, не вырваться!» — понял Савва и приложился к руке батюшки…

А в деревне тоже готовились к предстоящему празднику, раз уж попали сюда — надо вести себя соответственно, не выделяясь. А праздникам наши всегда рады. Ещё и новый год отметят! А вот в семье Егора с Ксюхой — были нелады и контры, причиной разлада стал подросший и начавший матереть Гугл. Мышей ловивший исправно, в меру проказничавший, но главное — любимый хозяевами. Нет, Гугл ничего не натворил, это Анисим, недавно заходил в гости, кивнув на кота — заметил: «Гугла то вашего привить надо, от чумки. И как можно скорей, здоровый лось вымахал. А то мрут по деревне кошки не привитые. Справные хозяева то давно мне своих приносили, там дело секундное, подержать только, чтоб не вырывался. А так — дело ваше, другого потом возьмёте, этот то подохнет».

Брать другого категорически не хотели оба, Гугл то уже членом семьи стал. Решили однозначно — нести к Анисиму и прививать. А вот кто понесет, тут и случился конфликт. Никто не хотел быть мучителем кота, хоть и из благих побуждений. Гугл то умница, запомнит, кто его на экзекуцию носил. Поэтому дулись с утра друг на друга, как мышь на крупу. Никто не хотел уступать.

— Я же беременная так-то, имей совесть! — Ксюша зашла с козырей.

— В каком месте то? Там не видно ничего! Двух месяцев нет! Ксюша, мне работать надо, у меня и так всё из рук валится, ещё ты тут выкаблучиваешься!

Судьба Гугла висела на волоске и грозила оборваться в любой момент, ну, когда заразится. Спасла котика и отношения Маня, зайдя в гости. «А вы не оборзели ли, любимые родственники?» — Справедливо возмутилась она в ответ на просьбу отнести кота к Анисиму: «Гугл лапочка, конечно, но это ведь ваш кот, вы его и несите!»

Ксюша коварно попыталась склонить Маню на свою сторону беременностью и даже дала потрогать живот, как там малыш пинается. Маня деловито общупала то, что Ксюха выдавала за живот и даже ухо прислонила, послушать: «Придуряешься ты тетка! Никто там не пинается! У тебя там эмбрион только-только плодом стал! Он на человека то ещё не похож совсем. Нас учили!»

Ксюха чуть не пустила слезу. Пообещала, что как только родит — сразу доверит Мане водиться с младшей двоюродной сестренкой. Или даже с братом! А ей сейчас — ну ни как нельзя волноваться, чего дядька её, Манин, скотина бесчувственная — совсем не понимает! У Мани сработала женская солидарность и они уже вдвоем насели на Егора. Пришлось ему пообещать Мане всё, что она попросит. «Всё-всё что попрошу?!» — недоверчиво спросила она с такой интонацией, что Егор стал подозревать. Что он только что в чем-то просчитался, только вот в чем? Однако пообещал, что да — всё-всё и в любое время.

Маня деловито собралась, упрятала за пазуху размякшего и мурлычащего кота и убежала. Ну и как-то так вышло, что супруги спонтанно помирились, едва успели до возвращения Мани. «Вы чо такие довольные?» — Заподозрила вернувшаяся с привитым котом Маня: «Бухаете что-ли с утра? Ты же беременная!» Ксюша успокоила её, что нет, не пьют, помирились просто. «Паанятно», — протянула та: «вы бы этого вначале родили, потом других делали! Забирайте свое животное. Он там и меня и деда исцарапал!»

Гугл между тем — вцепился в Маню всеми четырьмя лапами и возвращаться к хозяевам не хотел. Та его еле отодрала от кофты. Очутившись на полу, кот принялся яростно мяргать и обличать предателей, безошибочно определив виновников своего сегодняшнего унижения. На все кис-кис со стороны любящих хозяев отвечал таким мявом, что становилось понятно — интеллект Гугла они недооценили. Попытку задобрить его куском рыбы — принял, но сделав одолжение. И в процессе поедания — напоминал, что все они экстремисты! Один он в белой шубке стоит красивый!

А в центре, прямо в медицинском комплексе — чуть не разодрались обычно дружные Борис с Расулом. Митеньку не поделили! Нет, тут слава богу — без всякого экстремизма обошлось. Исключительно из-за дела. Расул, днем уматывающийся в гараже — вечерами корпел над проектом переделки Саткинского завода (решили не распыляться и все силы бросить вначале на его строительство, с нуля, убрав то, что давно следовало снести), хотя бы по технологии девятнадцатого века, что было осуществимо. Трудозатратно, но зато в случае реализации — сулило выгоду, то что сейчас существовало под видом металлургии — было курам на смех.

Такая же ситуация была и у Бори, только у него болела голова о обустройстве кирпичного завода, производства огнеупоров из магнезита и ещё, одна из первейших задач — углевыжигательные печи. Причем не такие, как они сляпали возле гаража, тяп-ляп — лишь бы уголь был. А хотя бы с дожигом продуктов пиролиза. Егор, правда, громко требовал эти самые продукты пиролиза для себя, но предоставить схему печи — как эти продукты получить — не мог. А на нет и суда нет.

Гениальная мысль привлечь к этой работе Митеньку — возникла может и не одновременно у обоих, но вот пришли они к нему, хоть и разными путями — вместе. И сходу стали звать его каждый к себе, на сегодняшний праздник. Митя стоял как буриданов осел, к обоим он испытывал пиетет, ещё совсем недавно он так стремился попасть хоть в гараж, хоть на пилораму, где всё было безумно интересно. Но его не пускали. Потом он стал заниматься с детьми, что отнимало очень много времени и сил, и вот, на тебе — его зовут в гости! Эти самые инженеры из будущего!

— Друзья! Давайте не будем ссориться! — Предложил Митенька. — Давайте встретим Рождество все вместе!

Посопев и посверлив друг друга глазами — мужики сдались и признали резонность Митиного предложения. Дело то одно делают! И Председатель говорил, чтоб не собачились! И успокоившись, стали договариваться, как и в каком формате будут встречать рождество все вместе. Расул звал к себе, Боря упирался, что у него и дом побольше и у зятя он самого лучшего самогона возьмет. Кое как определились и с повышенных тонов разговор перешел на согласование деталей. И тут пришла Ксения.

Недовольно зыркнула на мужиков и бесцеремонно увлекла под локоть Митеньку подальше от них. И голосом Лисы Патрикеевны стала охмурять: «Дмитрий! Имею честь с моим супругом Егором, пригласить вас с супругой Ольгой отпраздновать Рождество вместе с нами, в дружеском кругу!» Митенька про Егора много чего слышал, а к химии — испытывал благоговение, справедливо считая, что за этой наукой будущее. Только Егор к нему относился крайне неприветливо, в ответ на вопросы — что-то бурчал и норовил оборвать разговор.

— Это же прекрасно! — Воскликнул он. — Меня только что звали отметить Рождество Расул с Борисом и чуть не поругались! Но я предложил встретить этот праздник всем вместе, почему бы и вам к нам не присоединиться? Уверен, ни Борис, не Расул возражать не станут!

Те, стоявшие неподалеку и с напряжением прислушивающиеся к тому, к чему Ксюха склоняет их гостя — с радостью закивали: «Нет-нет, не возражаем!»

Ксюша опять схватила Митеньку за локоть и увлекла за пределы видимости и слышимости — в сейчас пустующий учебный класс: «Митенька», — вкрадчиво начала она: «ты Маню знаешь!?» Тот поежился непроизвольно, её он знал. Очень хорошо. Маня свою легкую руку в инъекциях, до того как она стала легкой — набивала на его многострадальных ягодицах. Поэтому с обреченностью в глазах кивнул. «Так вот Маня — наша с Егором любимая племянница и она очень расстроится, если ты не придешь к нам в гости!»

Митенька в панике вырвался и извиняясь — прокричал на ходу: «Мне надо срочно к Михаилу Павловичу!»