ОПГ «Деревня» 2

Глава 24

Несколько часов до вечера Егор провел как на иголках, опять его кидало из одной крайности в другую. То преисполнялся какой он альфа самец, походя девку прижал к стенке и готово. То понимал, что с его статусом здесь и прижимать никого не надо — сами в очередь выстроятся. Улькины чары постепенно выветрились и до него стало доходить, что это всё он назло Ксюхе делает. Ну вот не уперлась ему эта Ульяна, да почти недельное воздержание, будь оно неладно — сказалось. Вот если бы Ксюша не закочевряжилась… И опять по раскладам выходило, что во всем виноваты бабы!

Поглядывая в окно на расходящуюся вечернюю смену мастеровых из школы, Егор окончательно уверился, что вся эта авантюра — следствие спермотоксикоза и уязвленного самолюбия, негоже так себя вести взрослому человеку! «Никуда не пойду, сдалась мне эта деревенская клуша!» — твердо решил Егор: «Послезавтра домой, а там Ксюха. Даже завтра могу уехать, начальник я или кто? Да хоть сегодня?!»

Однако через несколько минут вспомнил Ульку, которая на курицу не тянула, скорее на цыпленка и стало жаль девчонку: «Стоит сейчас там под мостом, сопли морозит. И ведь до талого стоять будет, ладно — схожу всё таки, объясню, что я женатый человек, не дело по девкам бегать…» Быстро собрался, и на всякий случай — взял таки пять рублей: «Мало ли как дело повернется, надо было у Газгена несколько парных комплектов хоть не блёсен — мормышек взять, а то с деньгами это всё явственно проституцией попахивает…»

Светиться на контрольно-пропускном пункте не стал, покинул огороженную территорию комплекса через забор. Заодно с неудовольствием отметив несовершенство организованной охраны: «Заходи с улицы, бери что хочешь. Надо завтра казакам пистона вставить!» Прокрался прикрываясь забором от караулов и выбрался на дорогу — ушел чисто, никто не всполошился. «Да я прям прирожденный диверсант!» — Подумал с гордостью: «Не буду Ульку расстраивать, раз всё так удачно складывается! Это же просто ни к чему не обязывающий секс, и я, и она это прекрасно понимаем, так к чему лишать себя маленькой радости?!»

Наконец то определился и повеселев — бодрой походкой направился к мосту, до которого было с километр, похрустывая подмерзшим к ночи снежком и пиная куски конского говна по дороге. Ближе к реке показались первые крестьянские избы — народ в основном спал, редко где через окошко неярко светились огоньки лучин. Несколько раз его лениво облаивали собаки, но так как шел он не таясь — быстро умолкали. Вот и массивная, темнеющая среди снега пристань, где-то там, в сторонке — ждет его Улька: «Иззябла небось, ничего, сейчас согрею!» — ускорил Егор шаг.

Ещё с середины зимника, переходя реку — он углядел у пристани темную фигурку, выглянувшую из-за причала и тут же спрятавшуюся в тень. В душе то-то всколыхнулось: «А может и вправду любит меня, девка-дура, это надо же такое удумать — зимой мужика на улице ждать! Это я по меркам своей эпохи цинично всё оцениваю, а у них по простому, патриархальные нравы…»

Добравшись до причала, Егор негромко окликнул: «Уля? Уля, ты где? Озябла, малышка!?» Та не отзывалась: «Застеснялась!» — Догадался он и двинулся за угол, туда, где видел её фигуру.

— Ну вот и свиделись, барин! — Неожиданно басом злорадно сказала Улька, чертиком выскочившая из-за угла.

Егор внезапно догадался, что это не совсем Улька и инстинктивно отшатнулся в сторону причала, навстречу другой, настоящей Ульке — выступившей из тени.

— Погодь, барин, не спеши! — Мужским тенором отозвалась эта фигура, тоже оказавшейся не девчонкой, вдобавок замахиваясь на него дрыном.

«Пошел на блядки, называется, а попал на собачью свадьбу!» — Догадался Егор, инстинктивно заслонившись левой рукой от несущегося в голову дреколья. По руке прилетело так, что Егор взвыл: «Сука!!!» А сзади уже подбирался тот, басистый. Егор крутанулся на месте, встретить его и поймал в брюхо саблю. От удара его аж отбросило, а живот насквозь пронзило острое железо, полоснув острой вспышкой боли. Упал на лед спиной, левая рука не слушалась, живот нестерпимо резало и кровь теплой водой затапливала живот, стекая ниже, к паху. «А может и не кровь» — Пронеслось в голове: «Чой то он палкой своей совсем неласково приголубил, дед оглоблей не так больно охаживал, никак убить меня хотят?!»

— Это тебе за батю мово! — Торжествующе сказал обладатель баса. — Куда пополз то барин, с таким ножом в пузе далеко не уйдешь! Щас мы тебя в прорубь определим!

А Егор никуда не полз, действительно — куда с такой пикой в брюхе ползти, он правой рукой судорожно расстегнул пару верхних пуговиц полушубка и торопясь вытаскивал обрез. Тянулось это как в замедленной съемке, дико мешал нож в животе, отзывавшийся на каждое движение где-то в самом нутре. «Я как самурай, блядь, лишь бы этих успеть положить, прежде чем сам зажмурюсь!»

— Остерегись, у него пистоль кажись! — Опасливо предупредил обладатель тенора и дрына своего подельника, углядев в руках Егора вытащенный им обрез.

— Ништо! — Самонадеянно отозвался тот. — Рази он заряжен? Дай ка по рукам ему, на всякой и в воду его!

Егор, превозмогая боль — навел ствол на подходящего к нему с палкой и спустил курок. Вырвавшимся снопом пламени того снесло на лед, второй же, зарычав — бросился к Егору. Егор, чуть не потерявший сознание от боли в животе после выстрела — еле успел выстрелить из второго ствола в подбегавшего к нему варнака. Внутри организма вновь отозвалось режущей вспышкой, зато из поля зрения исчезли оба супостата. В том положении, в котором лежал Егор — не было видно, что с ними. Хотя что может быть с человеком после выстрела волчьей картечи в упор — Егор видел, и не так давно. Так что по поводу дальнейших посягательств на свою жизнь не беспокоился.

Да и сколько её осталось, той жизни… Егор кое как слабеющей рукой выцарапал из нагрудного кармана ещё два патрона, медленно, стараясь не потревожить нож в потрохах — перезарядил обрез и приподнялся, осматривая окрестности. И вновь внутренности резануло, аж губу прокусил от боли и тут же с облегчением вновь опустил голову — оба напавших на него лежали неподвижно на льду.

Поднял ствол вверх и с небольшой паузой — выстрелил два раза, привлекая внимание. На берегу — к заходящимся в лае собакам добавились испуганные голоса людей. Чувствуя, как жизнь неумолимо покидает тело — из последних сил опять зарядил обрез: «Ещё неизвестно, кто сейчас подойдет, вдруг эти двое не одни были!»

Егор вдруг ясно понял, что метафора, встречавшаяся ему раньше в книгах, про «смертельный холод» у умирающих — никакая не метафора. А самое что ни на есть реальное явление. Отнялись ноги и этот самый смертельный холод стал окутывать тело, только живот горел огнем. Людские голоса всё так же звучали вдалеке и никто не спешил на помощь, и Егор, не в силах больше выносить раздирающую внутренности боль — кривясь от неудобства и накатывающей дурноты — выдернул правой рукой из левого бока нож.

От новой накатившей волны боли потемнело в глазах и застучало в висках. «А ведь нельзя вытаскивать нож из раны!» — Внезапно вспомнил Егор наставления врачей, однако скосив глаза на вытащенный из живота свинокол, длинной сантиметров двадцать, весь обагренный кровью, понял: «Тут хоть вытаскивай, хоть оставляй — после такого не выжить. Куда меня понесло, лучше бы я просто в бане подрочил…» После чего сознание милосердно его покинуло.

К сожалению это было не всё, внезапно очнувшись от новой нестерпимой боли и в руке, и в животе, Егор понял — его куда-то тащат. «Живой ещё, очнулся!» — распознал он голос Федуса: «Ходу мужики, грузи в сани!»

— Федус, братан! — Слабым голосом позвал Егор товарища. — Куда вы меня, оставьте, умираю…

— Ничего! — Преувеличенно бодро заявил Федус, отводя взгляд. — Домой повезем, я тебе брюхо замотал! У нас врачи знаешь какие! Довезем, лошадей загоним, но довезем!

— Ты видел пику то эту, Федус? — слабеющим шепотом риторически спросил Егор. — Меня насквозь ей проткнули, может и позвоночник задели, ног не чувствую…

— Ну вот как ты здесь очутился, Егор!? Меня же Серёга убьёт, что недоглядел за тобой! — Продолжал убиваться тот. — За каким хуем тебя понесло на ночь глядя тайком сюда? И не спорь, говном из раны не несет, главное — довезти, а там врачи тебя поставят на ноги! Ты держись только, Егор, не умирай!

Умирать Егору и самому не хотелось, но в чудеса он не верил, поэтому с фатализмом готовился к встрече с вечностью, или небытием. Вникнуть в теологические тонкости, есть ли жизнь после смерти — мешала адская боль. «Руку раздробили, если не открытый перелом даже», — мрачно диагностировал не питающий иллюзий Егор: «ливер насквозь проткнули, не, не довезут…»

Однако время шло, сани неслись сквозь лес, хрипели лошади, а Егор всё никак не умирал. «Да быстрей бы сдохнуть!» — Металась в голове мысль: «Сил уже нет терпеть эту агонию!» И вдобавок к нестерпимым мукам — он продолжал оставаться в сознании: «До чего же паскудно так умирать!» — Билось в голове, в короткие мгновения, когда боль притуплялась.

— Пить, Федус, дай попить! — Каркнул Егор, сам не узнавая своего голоса.

— А? Что!? — Поначалу не разобрал Федус, переспросил и наклонился, прислушиваясь. — Потерпи, Егор, нельзя тебе, с животом порезанным пить!

— Один хуй умираю! — Упрямо стоял на своем Егор. — Дай попить, сказать кой-чего надо!

Федус, матерясь — достал фляжку, вытащил какую-то тряпку и смочил её водой, вначале протер губы Егору, потом сунул край ему в рот. Тот присосался к ней как к материнской груди, напиться не напился, но хоть разговаривать стал внятно.

— Всё, не доеду я. Теперь уже точно…

— Да ты заебал! Мы уже Хазанский лог проехали! — Рассердился Федус. — Егор, потерпи пожалуйста, хоть до врачей доживи! Еще с километр и дома!

Егор оптимизма подчиненного не разделял, поэтому продолжил:

— Слушай, не перебивай! У меня во дворе перед самым входом в мастерскую лежит кусок железа, так вот с левого края, если эту плиту выворотить — копай аккуратно. Там на глубине тридцати-сорока сантиметров банка закопана трехлитровая. Закатанная, в мешковину обернутая и полиэтилен. — Всё тише и тише, теряя силы, рассказывал Егор. Федус внимательно слушал, всё ближе склоняясь к нему. — Там полная банка шишек и на дне золото, грамм семьдесят. Ты золото Ксюхе отдай, а шишки сам кури, меня помянешь… — Егор закрыл глаза, наконец то объявив свою последнюю волю.

— А хорошие хоть шишки?! — Недоверчиво, и в то же время с предвкушением спросил Федус. — Давно поди лежат, сопрели все?

— Да ты чо!? — Возмутился Егор. — Ничего им не будет! Ты золото только не скрысь, Федус! Я с тебя за это на том свете спрошу!

— Всё! — Обрадовался Федус возможности скинуть с себя ответственность за жизнь Егора. — Приехали! Я же верхами сразу Мишку отправил врачей предупредить, вон и свет горит, и на крыльце встречают! А шишки мы ещё вместе покурим!

Егор от бессилия застонал: «Сейчас ещё и врачи спасать начнут, не дадут умереть спокойно. А потом и дети в прозекторской практиковаться. И курить не бросил, Мане то стыдно будет перед другими, за мои прокуренные легкие…» На тулупе занесли в медцентр, Толян скомандовал: «Давай его в операционную сразу!» Федус продемонстрировал врачам небольшое мачете, которым зарезали Егора, десантник Олег побледнел, а обычно корректный хирург не сдержался: «Это нихуя не нормально! Несите быстрей!»

В операционной Егор больше, чем предстоящей и неизбежной смерти — испугался грядущего спасения, поэтому сразу взмолился о обезболивающем: «И это, мужики, вы не мучайте меня, если чо — усыпите лучше!» Марина Сергеевна всхлипнула и загремела инструментами, чуть их не рассыпав. «Все сделаем!» — Пообещал Анатолий: «И премедикацию, и местную анастезию, и из ветеринарных препаратов есть убойные! Ты главное — погоди умирать! А мы тебя и опиумом будем подкармливать в послеоперационный период!» Егор вздохнул с облегчением: «Ставьте сразу капельницу как для лошади и делайте что хотите!!!»

В ожидании анестезии, правда — пришлось ещё пострадать, но уже после первого укола в предплечье Егора посетила надежда: «А может и выживу, это же врачи, они меня всю жизнь спасали!» А затем вначале отступила боль, потом обступившие его фигуры стали размытыми силуэтами, цвета потеряли яркость, звуки отчетливость — как будто операционная погрузилась под воду. А затем пришел долгожданный покой и забытье: «Вот так то что не умирать», — успел порадоваться Егор: «милое дело, не в санях на морозе…»

Пробуждение было безрадостным, Егор с тоской и жалостью к себе понял, что спасти его не получилось и врачи из ложного гуманизма продлевают мучения. Каждое движение отзывалось болью, помимо уже привычных за вчерашнее руки и внутренностей — нестерпимо раскалывалась голова: «И тут ученые наврали, что перед смертью мозг милосердно что-то там вырабатывает, отчего смерть наступает незаметно. В галлюцинациях и эйфории! Одно слово — британские…»

В палату просунула голову в белой косынке с вышитым красным крестом Маня и обрадовалась: «О, очнулся лебедь шизокрылый! Пить хочешь?» Егор понял, что действительно — пить хотелось адски, попробовал сказать что да, но не получилось. Поэтому просто кивнул головой, в которой тут же что-то взорвалось. Застонал и вновь в голове стрельнуло. «Да это на отходняк похоже», стали терзать смутные сомнения в неизбежной смерти: «и Маня язвит, если бы умирал — всяко милосердней отнеслась, любит ведь, по своему…»

Вернулась племяшка, со стаканом красного, восхитительно кисло-сладкого, а главное — мокрого морса. «Хватит, напился?» — Утвердительно спросила и не дожидаясь ответа — исчезла из палаты. Жизнь после морса заиграла новыми красками, дикий сушняк исчез, зато обострились доселе пребывавшие в спячке болевые ощущения. И левая рука, и брюхо, а уж голова радовала всеми спектрами и оттенками, словно вчера ей в футбол играли. В палату вновь пришла Маня, с полной миской чего-то, вызвавшего у Егора только запахом рвотные спазмы. Это ещё не видя содержимого.

— Жри давай! — Строго сказала племянница. — Ты вчера крови много потерял, с поллитра, а то и грамм шестьсот, так что лопай печень, гематогена нету!

— А опиум, Манечка?! Я не могу, болит всё, мне вчера опиум Толян обещал! — Взмолился Егор. — Мне разве можно есть вообще и пить, со сквозным ранением живота!? — Вдруг обеспокоился он, испугавшись, что Маня его сейчас попросту угробит, она же не настоящий врач.

— Анатолий Александрович сказал, что больше никаких рецептурных и сильнодействующих препаратов симулянту! — Отрезала племянница. — Они и так вчера на тебя с перепугу ценного наркоза для животных потратили, и совершенно зря! А твое сквозное ранение оказалось хоть и весьма обширным, но всё таки поверхностным порезом живота. Рукоятка твоего ножа да, пострадала, в неё свинорез угодил, полушубок еще смягчил. Ладно, — смилостивилась Маня. — Здорово тебе весь живот располосовало, до кишок местами. Только кишки то не так просто порезать, так что жить будешь, но пока со швами.

— А рука?! — Растерянно спросил Егор, рука до сих пор пульсировала от боли. — У меня там осколки! Как без рентгена то быть!?

— Нормально всё с рукой, — Успокоила его Маня. — УЗИ же есть, там даже перелома нет, трещина и ушиб сильный. А вот у Ксюши психоз и нервный срыв! К ней вчера ночью, как тебя привезли, заявился Федус с лопатой, про тебя такого наплел, что она раздетая сюда прибежала! И рыдала часа полтора, хорошо что разобрались и успокоили! А потом домой вернулась, а там весь вход в мастерскую перекопан! Федус ей золота кулек отдал и просил бутылку, тебя помянуть. Так она его лопатой со двора прогнала! Уехал утром разбираться, что хоть там у вас случилось и почему тела сюда не привезли!? И папка в Златоусте, Федус там разберется без него — чувствую…