ОПГ «Деревня» 2

Глава 7

С воцарением на царстве привычки Павла Петровича Романова на первый взгляд — не изменились. Поначалу. Из Гатчины переезжать он отказался наотрез, оставив вопрос смены резиденции на потом, после коронации. Каких либо громких политических заявлений не делал, указов не подписывал. Воцарение ознаменовалось несколькими амнистиями, в частности — был освобожден из Шлиссельбурга и реабилитирован издатель и публицист Новиков. Коего Павел приблизил к себе и удостаивал как аудиенций, так и приватных бесед.

Императрицу Марию Федоровну царственный супруг напугал до икоты, когда во время обеда, пользуясь его благодушным настроение — та решила попросить о узниках, пребывающих в узилище со времен его матери, Екатерины. Пребывающий в благости Павел, в ответ на просьбу императрицы пересмотреть наказание Радищеву и Костюшко — преобразился до неузнаваемости. Лицо исказила гримаса, по столу ударил кулак, жалобно зазвенели столовые приборы, а изо рта взбешенного императора вместе со слюной вылетело: «Нахуй!»

Императрицу Марию Федоровну царственный супруг напугал до икоты, когда во время обеда, пользуясь его благодушным настроение — та решила попросить о узниках, пребывающих в узилище со времен его матери, Екатерины. Пребывающий в благости Павел, в ответ на просьбу императрицы пересмотреть наказание Радищеву и Костюшко — преобразился до неузнаваемости. Лицо исказила гримаса, по столу ударил кулак, жалобно зазвенели столовые приборы, а изо рта взбешенного императора вместе со слюной вылетело: «Нахуй!»

Дети с восторгом и весельем оживились, младшие застучали ложками и вилками по тарелкам, скандирую только что услышанное от папА, старшие развеселились и перемигивались, корча друг другу рожи, пользуясь ступором, охватившим мамА. Чопорные и молчаливые бонны навели порядок, уведя детей, Мария Федоровна на морально-волевых дотерпела до окончания обеда, изредка промакивая глаза кружевным платком.

Притаившиеся в ожидание неминуемой опалы сановники, бывшие в фаворе при Екатерине — понемногу оживились и пришли в себя. Павел даже княгиню Екатерину Дашкову, с фатализмом встретившую весть о воцарении на престол императора — вызвал в столицу из Москвы. Где вопреки её опасениям — удостоил аудиенции, во время которой хоть и сухо — но признал её былые заслуги и благословил на дальнейшую деятельность в том же духе.

Однажды сведя княгиню с Новиковым в одной из приватных встреч — Павел после наслаждался воцарившимся в обществе переполохом, как результатом этой беседы. Бурлили обе столицы — реформа алфавита и упрощения грамматики захватила умы общества, ломались перья, публиковались статьи и дело порой доходило до оскорблений в пылу полемики. А Павел, устроивший этот переполох в курятнике — потирал руки. По поводу реформы голова не болела, ждал лишь Губина, а там подпишет указ, покажет образец новой азбуки и свод правил — никуда не денутся!

Уж очень ему по душе пришелся упрощенный язык и слог школьной книги для детей, привезенной верным купцом. К чести императора, известие о попаданцах (подкрепленное неопровержимыми вещественными доказательствами), как человек разносторонне образованный — он принял сразу. Оценив как перспективы, так и опасности этого события, связанного то ли с божественным вмешательством, то ли с делом рук человеческих.

С тех пор у него вошло в привычку, встав с утра и как можно быстрее покончив с утренними процедурами — уединиться в кабинете и за чашкой кофе углубиться в чтение книги, изданной в две тысячи двадцать втором году…

Это было сродни садомазохизму, но прекратить чтение было выше сил императора, и каждое утро начиналось с того, что его начинало трясти от подобных этим строк:

Утренние чтения вылились в то, что был вызван придворный ювелир, с приказом изготовить к весне десять золотых табакерок, с императорским вензелем: «Награждать этими табакерками буду, наиболее отличившихся!» — Мечтательно и туманно просветил император мастера: «После коронации по стране поедем, там достойных мужей и награжу. Так что не торопись, делай тщательно! Каменьями изукрашивать не стоит, а вот золота не жалей! Чтоб тяжесть в руке ощущалась и милость императорская!» Через неделю ювелир был вновь призван под очи царственной особы. И заказ пополнился ещё на пятнадцать табакерок.

К прусским порядкам и орднунгу Павел охладел, в государственные дела вникал, но без рвения и пыла. Не спешил что-либо менять, но завел себе большую книгу для записей с черной обложкой, в которую частенько что-то записывал, сосредоточенно морща лоб. Вахт-парад, развод караула и смотры гвардии сократил до минимума, отдав армейское устройство в полное ведение Суворова, неожиданно для многих — приближенного к императору.

Чем больше Павел вникал в содержимое пособия для школьников, тем больше понимал — чем бы ни было вызвано появление людей из будущего, для него это — божественное провидение и знак свыше. «Удавить бы этого ренегата подлого, что всего лишь жалкие крохи знаний умыкнул», — с досадой размышлял Павел: «жди теперь купца, мучайся неизвестностью!»

Нести в одиночестве бремя знания о будущем было невыносимо и Павел, скрепя сердце — посвятил в это двух человек. Катеньку Нелидову, свою давнюю любовницу и наперсницу и Александра Васильевича. Что благотворно сказалось на самочувствие — Катенька отлично справлялась с вспышками гнева императора, а Суворов — загорелся подобно Павлу. Порываясь сам отправиться на Урал, однако Павел его пока не отпускал, отговаривая: «Успеешь ещё, Александр Васильевич! Дождемся купца с вестями, а там и поедешь», — и тут же, задумываясь: «возможно и бунт подавлять…»

Суворов, про которого в учебнике гадостей не было пропечатано — к потомкам заранее относился с симпатией и каверз от них не ждал. Но с Павлом соглашался, так же всячески поддерживал политику выжидания с реформами и указами, до появления более подробной информации. Павел, морально раздавленный знанием о своем недолгом и таким нелепым, со слов потомков правлении — нашел в Александре Васильевиче опору.

— Не робейте, ваше величество! — Предвкушал Суворов. — Такие козыри нам судьба раздала, что грех не воспользоваться!

С тех пор у них вошло в привычку собираться втроем по вечерам, обсудить текущее положение дел, строить догадки о том, что привезет купец и перечитывать учебник. Павла эти вечерние посиделки успокаивали и морально поддерживали, после них он спокойно засыпал, уверенный, что всё образуется. И уже известную потомкам историю — получиться переиграть. А утром просыпался, поторапливал лакеев и спешил в кабинет, читать и скрипеть зубами:

Приходила Нелидова, сердилась:

— Вымараю чернилами, Павел, эти страницы! Чтоб сам себя не истязал! Это было там, откуда к нам попала книга, а что будет теперь — всё в твоих руках!

— Для того и читаю, Катенька, — не соглашался с ней император. — чтоб не увлечься и не повторить подобных ошибок!

— Не зря говорят, что от многих знаний и печали не малые. — Утешала его теперь уже ставшая камер-фрейлиной Нелидова. — А ведь приедет Губин и столько привезет, мнится мне… Ты бы съездил по девкам, государь-император, развеялся?! А то иной раз сцепитесь с Александром Васильевичем вечером, аки звери лютые — в дрожь бросает!

Павел пропускал эти советы мимо ушей — не до девок было, такая каша заваривалась! Шел в кабинет к шести часам утра, где принимал доклад генерал-губернатора Санкт-Петербурга. В течение всего доклада самоотверженно борясь с желанием всё переделать по своему, махом исправив то, что вызывало его справедливое возмущение. Останавливало порывы прочитанное в учебнике потомков…

К семи часам на доклад были иностранные дела, здесь зуд деятельности, усиленный знаниями о подлости и беспринципности дорогих иностранных партнеров становился вовсе нестерпимым. Только мысленное представление развешанных по деревьям послов, особенно английского — несколько успокаивало Павла. К девяти часам утра наступало время вахт-парада и развода караула, по согласованию с Суворовым — действо это в усеченном варианте занимало минут тридцать-сорок.

После чего Павел с удовольствием посещал занимающихся солдат, которых Суворов не истязал экзерсисами и муштрой, на прусский манер. По мнению императора: построенный Александром Васильевичем полигон с несколькими рвами, соломенными чучелами одетыми в турецкие костюмы, макет крепостной стены и дома, изображавшие городскую улицу — всё напоминало потешные полки Петра. И поначалу вызывало недоумение, для чего всё это, вместо прусского порядка?

А потешные полки Петра в свое время обратились в победы славные Петра. Сам Александр Васильевич давно доказал свою состоятельность как полководец, а если верить учебнику из грядущего — немалые победы и впереди. Так что в епархию Суворова император не лез, с интересом наблюдая и подмечая нюансы подготовки, стараясь во всё вникнуть самому. Не гнушаясь и Александра Васильевича спросить. Тот о своих солдатах и военном деле — мог распинаться часами.

— Ты правильно делаешь, государь-император, — как-то во время вечерних посиделок доверительно сказал Суворов, — что не считаешь зазорным с солдатом запросто поговорить, видел тебя сегодня, как ты с капралом и солдатами разговаривал, не чинясь. Вот тут написано, — ткнул он пальцем в страницу учебника, который в данный момент перечитывал, — что тебя не солдаты на штыки приняли, а дворяне непоротые, из-за вольностей своих ущемившиеся!

Павел его словам внял и уже через несколько дней с азартом играл с солдатами в городки. Как оказалось, эта простая и незатейливая деревенская забава отлично способствовала развитию глазомера, насущно необходимого каждому солдату. Несколько раз сыграв и разохотившись — Павел настолько пристрастился к городкам, что стали проводиться ежедневные турниры, где с десяток солдат, показавших лучшие результаты — одаривались деньгой из рук императора. А там и отпрыски царской фамилии, взятые отцом с собой — приохотились.

Император, наблюдая за своими детьми, играющими с солдатами — думал: «Александра с Костей обязательно с собой возьму после коронации, пусть проедутся по державе…» И в голову лезли мысли, ещё недавно показавшиеся бы крамолой: «А ведь не на дворянах и знати держится Русь, а вот на этих солдатах, оторванных от сохи. Кровью своей и доблестью защищающих державу. И не только на них, но и на тех, кто сеет, пашет, жнет, занимается ремеслом и стоит у печей в заводах. Это вот благодаря им, там — есть Россия, не согнули, не поработили. Пишут книги, по которым учат детей, помнят доблесть предков и ошибки не замалчивают…»

Обед в императорской семье привычно проходил скромно, по императорским меркам. После обеда — обязательная прогулка, верхом или в экипаже, во время которой Павел старался как можно больше внимания уделять детям. А вот с женой, к сожалению — они отдалялись. Император до сих пор не мог простить этой, пусть и матери своих детей, прусской суке — предательства. Когда она с его матерью участвовала в заговоре, направленном на лишение его престолонаследия, в пользу сына Александра. «А закон этот, о престолонаследии по мужской линии — обязательно приму!» — думал Павел: «Вам, бабам — веры нет!»

В один из вечеров, во время ставших уже привычными посиделок втроем — произошел курьезный случай, впрочем, для одного из участников закончившийся летально. Катенька игралась со смартфоном, к которому её тянуло на инстинктивном уровне — вещица была солидной. Можно было использовать, пусть как темное, но зеркало. Да и вообще — нравилось! На о чем-то спорящих на повышенных тонах Павла с Суворовым она внимания не обращала, картина привычная — сцепились дед с батей по пьяни. Поорут и перестанут.

Однако в этот раз всё кончилось не так благополучно — в середине спора Александр Васильевич прыгнул к двери. Рванул её на себя и на рефлексах — пришпилил подслушивающего слугу выхваченной шпагой к стене.

— Александр Васильевич! — Страдальчески заломил руки государь-император. — Ну еб твою мать! Кто же меня теперь брить будет?!

Пригвожденный шпагой брадобрей Кутайсов в агонии сучил ногами, всё тише и тише, так, что сразу было понятно — не жилец. Не стать ему в будущем всесильным фаворитом Павла… Суворов, поднатужившись — выдернул шпагу, тело несостоявшегося графа кулем рухнуло на пол. Александр Васильевич обтер шпагу о камзол излишне любопытного лакея и повиноватился:

— Я как его рот открытый увидел и глаза выпученные, сразу понял, давно он тут подслухом стоит, абы как не с первых дней. Я тебе, Павел Петрович, своего солдата пришлю, не хуже этого турчонка побреет! Ты уж прости!

Павел только махнул рукой и кликнул слугу, чтоб унесли тело и затерли кровь…