Весной две тысячи одиннадцатого года мне захотелось вновь оказаться в Италии, но Марко утомлял своей моногамностью. Он вместе со своей донной Боргезе ходил вокруг да около, пока окончательно не отказался от моей компании. Но у нас с Марко была своя долгая история, в которой годы наслаивались друг на друга, как в булочке сфольятелле. С Марко я из девушки превратилась в женщину — хотя бы поэтому он был для меня особенным. Я хотела оказаться в Италии вместе с Марко, ведь быть там не с ним казалось невыносимым. Но он ответил, что больше никогда не собьется с пути истинного.
— Mai. Non voglio attraversare quel confine Stige. Больше никогда. Я уже не перееду Стикс на этой лодке.
У Марко был талант путать мелодраматическое и поэтическое. Я к этому уже привыкла, несмотря на то что у него вдруг появилась решимость не нарушать уз брака.
Если честно, я совсем не удивилась его новообретенной моногамии. Наверняка он хорошо побегал от супруги, так что сейчас им пришлось договориться о чем-то. Думаю, донна вынюхала какую-нибудь его особо пикантную интрижку, после чего заставила жить в полном воздержании. Но какова бы ни была причина их нынешней семейной гармонии, я находила ее весьма неприятной и очень неудобной. Точно так же я не горела желанием отправиться в Италию и там подыскать себе нового любовника. Мне уже было под пятьдесят, и я начала находить это занятие довольно трудоемким и совсем не похожим на настоящее соблазнение. Когда я хотела, выглядела по-прежнему прекрасно, точно голодная кошка. Дело в том, что все эти танцы я начала находить довольно утомительными. Мне не хотелось какому-то незнакомцу рассказывать свою историю или утруждаться придумыванием новой. Я хотела Марко вместе со всеми нашими годами, весом, морщинами и сложностями.
У него от меня ничего не оставалось — и я не могла это принять.
Так что мне пришлось сделать кое-что, чего я раньше никогда не делала: придумать для него историю. Я подняла свои связи в журнале «Гурман» и предложила им сделать большой материал о самом популярном римском мяснике, который придерживается максимально «органических» принципов. Они согласились. Я подозревала, что Марко не откажется встретиться со мной, чтобы рассказать международному журналу о своей мясной империи, и не ошиблась. Хотелось ли мне стирать все границы между работой и интимной жизнью? Конечно, нет. Но чтобы добиться своего с Марко, нам нужны были эти границы. Я ни разу не пожалела о том, что, покинув «Еду и напитки», перестала быть ресторанным критиком и раскрыла свою личность, чтобы улучшить продажи книги. За двадцать лет в мире многое изменилось. Теперь все, кто работал на рынке еды, знали друг друга. Это была целая толпа людей: писатели, знаменитости, шеф-повара, сомелье, и среди них даже мясники внезапно становились звездами. Все эти люди летали с континента на континент, проводили встречи и конференции, вели блоги в «Фейсбуке» и «Твиттере», где рассказывали о своем кровавом бизнесе. Этакая уродливая машина самопожирания и самопрезентаций, но кто я такая, чтобы нарушать эти условности, если они мне только на руку.
Все это мне было не в радость, но не из-за внезапного морального кризиса Марко, не из-за необходимости увидеться с ним, тем, кто был моим по праву первенства, не из-за необходимости идти на компромисс с собственной этикой и даже не из-за того, что я буду вынуждена притворяться, будто мне крайне интересен массовый забой животных. Все это было мне не в радость, потому что я видела, к чему меня подтолкнула моя жизнь. А кому бы такое было в радость?
Но я все равно напустила на себя довольный вид, когда в конце весны две тысячи одиннадцатого года отправилась в Италию, чтобы взять интервью у Марко. Приземлилась я сразу в Ломбардии. Там он откармливал свой скот. Затем поехала в Тоскану, где производился забой. И наконец отправилась в Рим, где туши разделывали по всем правилам. Запах коров преследовал меня всюду — резкий коричневый аромат навоза, терпеливый зеленый аромат их дыхания, едкий уксусный аромат мочи, медный густой аромат крови — целых рек крови, текущих по специальным желобам на полу в помещении для забоя. Я видела груды жил и жира, наблюдала за странно спокойными глазами коров в тот момент, когда им одним движением перерезали горло, слышала тихий звон лезвия и видела их быструю предсмертную дрожь. Я смотрела на шкуры, скользкие и блестящие от крови, на людей, сосредоточенно, точно раввины над свитками, склонившихся над разделочными столами, где они расчленяли коровьи туши с хирургической точностью. Я видела огромные стада цыплят, овец, блеющих, точно дети, с невинными яркими глазами и длинными ресницами, пока их тоже не повели на убой.
Я посетила империю Марко и увидела ее такой, какой она и была: тщательно организованной, безупречно спланированной, нацеленной на убийство животных ради нашего гастрономического удовольствия. Я прошла через все это, натянув резиновые сапоги поверх чулок «Вулфорд», улыбаясь и изображая неподдельный интерес, чтобы все это время быть как можно ближе к Марко и ответить себе самой на один вопрос: зачем?
Затем, чтобы убить его и съесть.
Мне не хочется хвастаться, но все равно не заметить я не могу: помимо двух книг, «Хищники» и «Ненасытные», убийство Марко стало моим самым великим достижением. Прошло уже два года с тех пор, как я превратила язык Джила в нежнейшее блюдо. Этот мучительный опыт меня многому научил: исследовать и планировать как можно более тщательно каждую деталь и каждую вероятную ситуацию, не полагаться на волю случая и никогда больше даже не приближаться к морским судам. Убийство Марко потребовало огромной предварительной работы, которая осложнялась еще и тем, что мне нужно было рассчитать каждый шаг так, чтобы четко понимать — будет он связан с моей статьей о Марко или с моим преступлением. В отличие от трех предыдущих смертей, которые было легко выдать за несчастный случай, смерти Марко полагалось выглядеть как чистое, преднамеренное убийство. Поэтому я должна быть уверена: когда полиция начнет искать преступника, их взгляды не зацепятся за меня.
Очень многое зависело от сумасшедшего графика «Трениталии» и ее непредсказуемого профсоюза, склонного к забастовкам. Эта национальная транспортная корпорация отвечает за все железнодорожные перевозки в Италии, но, несмотря на это, работа ее весьма хаотична, беспорядочна и загадочна. Я уверена, существуют люди, которые понимают ее великую и таинственную силу — с одной стороны тут фашистский кондуттори, а с другой — раздолбаи-сотрудники. На мой же взгляд, логика этой компании как нельзя лучше показывает типично итальянское пренебрежение правилами. Даже веб-сайт, похоже, создавали те, кто не представлял, как мыслят нормальные люди, — как будто машина сама писала тексты, причем переводила его через интернет на итальянский и только после этого отправляла для публикации на страницу. Я не раз и не два садилась то не в тот вагон, то не на тот поезд; билет, купленный онлайн, оказывался совсем не туда, куда мне было нужно. И помимо всего этого, поезда могут просто перестать ходить из-за такого известного всем явления, как итальянская забастовка, когда сотрудники компании выполняют исключительно те обязанности, которые должны выполнять по контракту, — это еще называется работой по правилам. Бабочка может взмахнуть крылышками где-нибудь на путях в Кьодже, и поезд, идущий в Сиенну, остановится и не сдвинется с места. В этом вся «Трениталия».
Старая присказка: «Что вам нравится в Муссолини? То, что поезда ходят по расписанию» — лжива на все времена. Ни тогда, ни сейчас поезда не ходили по расписанию. Маршрутов и составов здесь, конечно, множество, это дает Италии преимущество перед другими странами, и в частности загруженными автомобилями США, но и только. На самом деле вы никогда не сможете быть уверены, что «Трениталия» не подведет, если задумали четко спланировать убийство на расстоянии четырех тысяч миль. Я так подробно рассказываю об этой компании, потому что именно от нее по большей части зависела успешность убийства Марко. Остальное зависело исключительно от меня и моего умения владеть ножом.
Я приземлилась в Парме, на поезде добралась до Ломбардии, где итальянцы любят откармливать скот. Там я встретилась с Марко. Вместе с ним проехалась по фермам. Примерно восемьсот голов лучших мясных пород — кианской и бьянка моденезе — на волнующемся зеленом море травы. Там их откармливали, прежде чем отправить на бойню в пригороде Флоренции. В Италии не хватает больших лугов и пастбищ, что затрудняет разведение мясного скота и истощает землю. Однако Марко делал все, что только мог, чтобы дать своему скоту лучшее сено, лучшую траву и лучшее зерно. Итальянские фермеры по большей части не выращивают скот с рождения, а закупают его в других странах — Ирландии, Польше, Франции, Испании, в зависимости от того, в какой части итальянского сапога их ферма. Поэтому здесь так мало говядины травяного откорма, в отличие от той же Америки, где есть огромные равнинные территории, на которых буренки едят кукурузу и сено. Органически выращенный с самого рождения, не знающий гормонов и антибиотиков, рогатый скот Марко был на свободном выпасе и питался кукурузным силосом и сеном. Очень непросто зарабатывать деньги, будучи производителем мяса в Италии. На самом деле животноводство здесь выматывает все нервы, требует массы вложений и государственных субсидий. И тот факт, что у Марко получилось создать такую элегантно и слаженно работающую мясную империю, делает его поистине великим.
Несмотря на мое давление, Марко по-прежнему категорически не хотел встречаться со мной.
— Il mio cuore, la mia anima, la mia vita, il mio cazzo, — сказал он накануне моего вылета в Италию.
То есть если перечислять в порядке возрастания важности, то его сердце, его душа, его жизнь и его член целиком принадлежат его возлюбленной супруге.
Марко утомлял меня своим упрямством, я никак не могла переубедить его. Так что еще в аэропорту Нью-Йорка пообещала себе, если он сдастся и упадет в мои сладкие объятия, то останется в живых, чтобы рассказать свою историю. И если бы все пошло иначе, я бы тоже рассказывала совсем другую историю. Все зависело только от него. Его тело — его выбор.
Дожидаясь, пока Марко решит свою судьбу, я узнала, где родились его коровы, как их кормили и перемещали, и, главное, я узнала, как они, такие симпатичные белые живые существа, превращаются в съедобные куски мяса. Я узнала, какого корова роста и сколько весит, каковы ее внутренности и какова рыночная цена. Я очень многое узнала за это недельное путешествие с Марко, но главным оказалось то, что жизнь фермера, который разводит скот, крутится вокруг всего двух вещей: еды и дерьма.
Корова в среднем гадит до пятнадцати раз в день, выдавая в общей сложности до шестидесяти пяти фунтов навоза, то есть примерно тридцать килограммов. Столько весит средний девятилетний ребенок. И проблема как раз в том, что делать со всем этим навозом, когда его от всего стада собирается до пятидесяти двух тысяч фунтов в день, или больше двадцати трех тонн. Это же целая гора навоза, а есть еще куриный и овечий. Фермер считает, что мясо на наших столах появилось, потому что он нашел способ избавляться от этих гор навоза. Так неаппетитен этот круговорот жизни, но когда вы за ним наблюдаете, не можете оторвать взгляд.
От одной коровы в среднем можно получить около пятисот фунтов, или двести двадцать три килограмма мяса, а навоза за всю свою жизнь она произведет примерно двадцать четыре тонны. И их нужно куда-то деть, как-то от них избавиться, чтобы вы получили свой стейк или бургер. Подумайте об этом в следующий раз, когда зайдете в «Макдоналдс».
Дожидаясь Марко, я узнала об органическом мясе больше, чем когда-либо предполагала узнать: об итальянских приверженцах движения «слоуфуд», о том, как местные фермеры противостоят вторжению чужеродного агробизнеса в их угодья. Я узнала о темном мясе и факторах рН, о молочной кислоте, стрессе и о том, почему животных нужно холить и лелеять до самой их смерти. Узнала о кошерном забое, кошерной разделке туш и кошерной доле рынка. О региональных различиях и о настоящем хорошем вкусе итальянского мяса, после которого американское кажется тусклым и обезличенным. Я узнала очень много нового и все это сохранила в своем компьютере. Эта информация помогла мне написать отличную статью («Марко Иачино, настоящий король кианских коров», сентябрь 2013, «Гурман», номинирована на премию Джеймса Бирда как лучшая статья года) и связала меня с Марко не как убийцу и жертву, а как журналиста и личность, о которой он пишет.
Параллельно я узнала множество вещей, которых не осталось в моем компьютере даже в виде поисковых запросов — на всякий случай, если вдруг решат проверить мой жесткий диск после смерти Марко, чтобы там не нашлось никаких улик. И получала эту информацию в самых надежных бастионах общественного образования — в библиотеках. Я изучила полный ритуал кошерного убийства, тщательно запомнив всю его сложную хореографию с перерезанием сонной артерии, яремных вен, блуждающих нервов, трахеи и пищевода. Я перенесла этот балет на человеческое тело вместе с полной очисткой организма, удалением вен, кожного жира и сухожилий. Для этого мне пришлось поближе познакомиться с анатомией человека. Всего несколько дней в обнимку с лучшим анатомическим атласом — и я знаю строение человеческого горла как свои пять пальцев.
Я запомнила все маршруты из Флоренции в Рим. Это была самая скучная, но и самая нужная информация. Все мои планы могут рухнуть, если меня вдруг настигнет какая-нибудь забастовка, повышенный трафик или авария на кольцевой развязке. Какой-нибудь сумасшедший гонщик разобьется в полете на своей «веспе», все застопорит, и холодная вселенная сведет на нет любое самое тщательное планирование. Поэтому единственное, что нужно, это подробно изучить расписание поездов и автобусов, все входы и выходы на всех станциях, маршруты следования и автомобильные трассы, потому что все дороги так или иначе ведут в Рим, но не все — к надежному алиби.
Как я уже говорила, тюремная еда омерзительна, но и здесь можно сделать ее лучше. В большинстве случаев, когда питание зависит от экономики заведения, еда состоит преимущественно из полуфабрикатов, приготовленных теми, кто совершенно не заботится о людях, у которых нет выбора. Эти полуфабрикаты — консервы, пресервы и смеси — соответствуют правилам, разработанным Министерством сельского хозяйства США, но почти никто не обращает внимания на то, что эта институция, по сути, полностью зависит от агробизнеса. Давайте я уточню: Министерство сельского хозяйства США — на самом деле как страна чудес для большого бизнеса. Всего несколько корпораций диктуют американцам, что есть, потому что они, по сути, контролируют наше Министерство сельского хозяйства. Это они создали пирамиду питания, чтобы она работала исключительно в их интересах, а не удовлетворяла физические потребности человека. Таким образом, питание в школах и тюрьмах не зависит от того, что необходимо для здоровья и / или жизни растущим детям, а что — взрослым людям. Поэтому все блюда, которые подаются в этих заведениях, разработали, скорее, какие-то бюрократические роботы, работающие на стороне агрокорпораций и заботящиеся исключительно о том, чтобы продукты стоили как можно дешевле.
Можно зайти с другой стороны. В тридцатые годы прошлого века в Америке фермеров было на пять миллионов больше, чем сейчас. Меньше ста лет назад они производили гораздо более широкий ассортимент продуктов питания. Но сейчас этих ферм больше нет. Вместо них появились транснациональные корпорации типа «Монсанто» или «Дюпон», намеренно сокращающие количество аграрных культур, заменяя их сырьем, из которого затем производят тошнотворные продукты питания для нашего стола. В результате мы получаем более дешевую еду (и самая дешевая как раз поступает в государственные школы и тюрьмы), но при этом теряем все остальное.
Кстати, в Бедфорд-Хиллз еда много лучше, чем в большинстве американских тюрем. У нас есть свой сад и разные благотворители, сторонники тюремных реформ, религиозные организации и обычные добровольцы, которые, помогая, показывают, что верят в нас. Но, несмотря на это, трехразовое питание здесь состоит в основном из белых продуктов: белый хлеб, белое молоко, белый рис, белый картофель. Мясо, какое ни на есть, практически несъедобно. Оно, конечно, не самого последнего сорта Д, пригодного для употребления в пищу человеком, но и сорта на самом деле такого нет. Это миф, который придумали в девяностые годы как раз для того, чтобы отвлечь народ от реальной угрозы, например обилия пестицидов, которые создает «Дюпон» и из-за которых вымирают медоносные пчелы. Министерство сельского хозяйства США, при всей его сомнительной мудрости, разработало тогда градацию мяса по категориям: основное, отборное, высшей категории, стандартное, коммерческое, полезное, разделочное и консервное. Естественно, нам, заключенным (и детям в государственных школах), достается мясо последних категорий, которые как раз обозначаются буквой Д. Оно, конечно, съедобное, но не совсем хорошее.
В Бедфорд-Хиллз только самые неудачливые заключенные полагаются на казенное трехразовое питание. На самом деле местные обитатели живут по законам собственной экономики. Она напоминает кашу из топора, туристический поход и малазийский ночной рынок одновременно. У кого-то есть банка консервированного нута и портативная плита, у кого-то тушенка из курицы, маринад, зеленая фасоль или что-то еще. Мы все это сваливаем в кучу и пытаемся приготовить что-нибудь вкусное. Самые удачливые из нас имеют в своем арсенале мультиварки или электрические кастрюли. Все мы несчастные гурманы в этом заточении.
Надо сказать, что мне страшно повезло, потому что я тут неприлично богата. Перед заключением в тюрьму я успела продать квартиру, обналичить почти полмиллиона долларов и страховку, продала все активы, поэтому на моем банковском счету образовалась семизначная сумма. Я попала в тюрьму с кучей денег. Я умру здесь с этой же кучей денег. Даже после того, как я выплатила все судебные издержки и удовлетворила финансовый иск родственников Казимира, у меня остались деньги (и даже добавились, потому что нет лучшего средства продвижения книг, чем дурная слава). Я могу в любой момент купить что-то в местном магазинчике, у меня всегда есть запас консервов, мои отец, брат и сестра присылают мне щедрые посылки с отличными продуктами, которые они покупают для меня. И если бы я жила в таких условиях на свободе, мне было бы комфортно, но здесь, в тюрьме, я просто невообразимо богата. Ну сколько тут может стоить упаковка растворимой лапши?!
Богатый и умный социопат с великолепными кулинарными навыками и отличным набором кухонной утвари, которую позволяет иметь федеральная система исправительных учреждений, становится здесь довольно влиятельным человеком. Если бы я была просто богата, то быстро превратилась бы в мишень, но ко мне никто не цепляется, за исключением тех случаев, когда людям хочется поторговаться, и меня вполне это устраивает. В остальном же я живу, как на острове — отдельно ото всех, довольно далеко, но в то же время у меня есть связь с материком. Я как Сардиния для Италии, Корсика для Франции или Стейтен-Айленд для Нью-Джерси.
Для тюрьмы я питаюсь очень даже хорошо, но для меня — просто ужасно. Однако все относительно и нет ничего прекраснее памяти.
С пастбищ Кремоны я отправилась вместе с Марко во Флоренцию, в его основной офис, а затем на бойню в Фучеккьо, крошечном городке в пятидесяти километрах на запад от стильной Флоренции, на полпути в портовый Ливорно. У этого городка своя долгая и довольно вонючая история — здесь испокон веков занимались выделкой и дублением шкур. В этом месте встречаются с Создателем мычащие коровы, блеющие овцы и целые толпы скрюченных цыплят. Умирают они, как меня уверял Марко, самым гуманным способом из всех возможных.
Марко был просто квинтэссенцией вежливости, представлял меня всем Доротеей, автором одного американского журнала, la scrittora rivista Americana, и очень старался никогда не прикасаться ко мне, никогда не вспоминать, что знает мое тело вдоль и поперек, никогда не показывать, насколько я привлекательна. Марко позаботился о том, чтобы у нас была дуэнья. Точнее, сопровождающий. Из Кремоны в Фучеккьо с нами ехал его мажордом Сильвио Чимичи с дробовиком наперевес. Меня, как ребенка, усадили на заднее сиденье. На каждом обеде или ужине Марко окружал нас людьми, часто под предлогом того, что они нужны мне для работы. Это были животноводы, агрономы, региональные менеджеры по продажам, глава итальянского движения «слоуфуд». Я была совершенно уверена, что еще немного — и мы пойдем обедать со скотом. Марко постоянно держал что-то — кого-то — между нами. Эти люди выполняли функцию простыней, только без дырки, чтобы мы ни намеренно, ни случайно не соприкоснулись с ним. Вообще.
С возрастом у него становилось все меньше волос, и стриг он их все короче. На выход он надевал щегольские шляпы — фетровые в холодное время года, соломенные, когда становилось тепло. Все они прикрывали кипу, с которой он никогда не расставался. В помещении шляпы он снимал, как любой итальянец, который довольно щепетилен в таких вопросах. Это было удивительно — видеть, как он двигается, встает, садится, наклоняется, чуть ли не танцует, а кипа при этом не падает, но потом я догадалась: двусторонний скотч. Голова Марко, точно грудь старлетки, ради соблюдения всех приличий должна быть непременно закрыта хотя бы при помощи полимеров.
Все это время я чувствовала себя как на иголках. Отбросит ли Марко свою моногамную решимость? Поддастся ли воспоминаниям плоти и наконец покроет меня, как бешеный бык? Или так и будет цепляться за свою скользкую верность донне, притворяться, держать руки, рот, член и похоть при себе? Это была восхитительная, мучительная, постоянная близость к Марко. Я провела рядом с ним целых четыре дня, наблюдая за скотом в различных состояниях ожидания смерти. Я дрожала от предвкушения. Прикосновения, слова, касания губ, стука в дверь моего гостиничного номера, любого знака, которым Марко показал бы свое желание быть в постели со мной, обнаженной и извивающейся от страсти. Это все, что я хотела от него. Но получила niente. Ничего.
Я была в шоке от своего самообладания, от того, что я ничего не сделала, ничего не сказала Марко. И это я, провокаторша, которая довела его до оргазма, когда он говорил, затаив дыхание, по телефону с супругой и детьми. Я, когда-то заставившая его трахнуть меня прямо на Арена-ди-Верона, пока мы оба смотрели оперу. Это я глумилась над его телом в туалетах мишленовских ресторанов. Я не сделала ничего. Встретившись с отстраненно-холодным, но дружелюбным фасадом Марко, я поняла, что это высший пилотаж. Ни один человек, наблюдавший за нами тогда, ни за что бы не подумал, что у нас с Марко есть своя история, выходящая далеко за рамки деловой переписки. Совсем не потому, что я не хотела этого. Нет, я играла в его игру, чтобы он доверял мне и не боялся оставаться со мной наедине. Эта пытка не была лишена пронзительного очарования.
Марко сиял от гордости, путешествуя по своей империи, и был совершенно прав, чувствуя удовлетворение от всего, что он сделал. Бойня была организована гениально, сама Темпл Грандин, ученый-зоолог и известная писательница, сияла бы от счастья. Марко привез сюда ровно столько скота со своих пастбищ в Кремоне, сколько ему было нужно. Забой преимущественно проводили с октября по июнь, когда было еще довольно прохладно и не докучали мухи. Mosche contaminare la carne, заметил как-то он. Мухи загрязняют мясо. Что бы это ни значило.
Во дворе, в двух отдельных загонах находилось около сотни голов крупного рогатого скота. В одном загоне, который располагался чуть дальше от места забоя, животным давали пищу и воду. В другом — только воду. Овец держали неподалеку в таких же небольших загонах. В тот день, по словам Марко, не было цыплят, которых обычно тоже забивают здесь. Как он объяснил, перед забоем скот перестают кормить, чтобы снизить вероятность того, что случайно задетый ножом кишечник повредит мясу. Столько всего надо знать, чтобы просто забить животное.
В ближнем к скотобойне загоне бродили две группы мужчин с планшетами, в которых они что-то писали. Одна группа явно гойская, другая — явно иудейская, с бородами и в шляпах. Они осматривали каждое животное: морду, зев, конечности, заглядывали под хвост. Когда особь удовлетворяла их, они помечали ее литерой К прямо на шкуре. Гои тоже осматривали скот, хромающих животных они отводили в третий загон.
— Собачий корм, — проговорил Марко, недовольно скривив рот от потери прибыли.
Скотобойня также была разделена на две части. В одной действовали традиционными методами — загоняли животное в ящик, там его обездвиживали и забивали. В другой животное оказывалось на открытой площадке, где три очень серьезных бородатых человека с большим металлическим держателем стояли, готовые к забою кошерным методом шхита.
На внутренней стороне двери, ведущей в помещение для традиционного забоя, висела цитата из той же Темпл Грандин: «Природа жестока, но мы не должны быть такими». Внутри кошерной двери было что-то написано на иврите. Марко сказал, что это молитва, которую шойхет и его помощники произносят перед началом рабочего дня.
За несколько десятилетий, которые прошли с тех пор, как мы учились в колледже в Сиене, Марко вырос не просто до того, чтобы принять свое наследство, но поверить в него.
— Это мицва, — сказал он по-итальянски с призвуком иврита, улыбнулся и показал на трех бородатых мужчин, склонившихся над блестящими длинными прямоугольными ножами. Они брали их в руки и проводили лезвием по ногтям. — Шойхет проявляет уважение к животному, высвобождает его глубокое неосознанное желание стать нашей пищей с легкостью, уважением и смирением. — Марко выглядел счастливым. — Убивая животное, мы смотрим ему в лицо и берем на себя моральную ответственность за лишение его жизни. Это священный акт, а не то, что вы называете геноцидом коров. Ни один бургер не должен стоить меньше четырех евро. И плевал я на «Макдоналдс», — последнее слово он произнес с издевательской интонацией, как будто копируя английский: «Мак-доу-налдз».
На стороне, где происходило традиционное убийство, корова входила в отсек, забойщик направлял пневматический парализатор ей в лоб, она падала и выскальзывала сбоку, как хлеб из тостера. Затем ее, бесчувственную, поднимали за заднюю ногу и перерезали горло, выпустив гейзер крови. На кошерной стороне корове давали вначале напиться воды, направляли в большой металлический опрокидыватель, который сам поднимал ее, подвешивая за ноги. Один работник — не шойхет, как сказал Марко, — удерживал голову коровы специальным металлическим устройством, другой поливал на горло водой, после чего шойхет одним быстрым движением перерезал ей горло. Совсем иной, более элегантный процесс, но тот же гейзер крови. Затем металлический опрокидыватель поворачивался вертикально, опуская корову на пол, а потом, так же как и у гоев, бесцеремонно поднимая ее за заднюю ногу.
В одном животном было тысяча двести фунтов, или больше пятисот килограммов мяса, кожи, корма для животных, косметических средств, удобрений, обоев, струн для теннисных ракеток, биодизельного топлива, фейерверков, шампуня, рафинированного сахара, воздушных фильтров и кондиционеров для белья. Это только мы можем представлять прах к праху, пыль к пыли, но с точки зрения скота все это чистая мозаика.
Нет ни одного гуманного способа превращать животных в мясо. По статистике, традиционный способ через оглушение и убийство шойхетом терпят неудачу одинаково — примерно в десяти случаях из ста. Так что способ здесь не главное. Животное убивают, чтобы его великолепные мышцы превратить в мясо. Смерть редко бывает приятной. В действительности именно склонность смерти приходить непредсказуемо и наперекосяк натолкнула Марко на гениальную идею развивать органическую линию путем традиционного забоя. Потому что бывает так, что шойхет ошибается и режет слишком близко или неглубоко; бывает, его нож не слишком остро отточен, триммер пробивает желудок, а легкие оказываются не слишком гладкими; всякий раз, когда что-то шло не так и коровья туша становилась некошерной, Марко кидался накормить гоев. У него всегда был готов план Б. Решение оказалось великолепным. Один скот, два зала, пропитанные медным запахом свежей крови.
Технические специалисты на обеих сторонах выглядели одинаково. С традиционной стояла целая цепочка мужчин в белых халатах, высоких резиновых сапогах, сеточках на голове и огромных перчатках. Они постепенно превращали коровьи туши в куски мяса и целые ванны блестящих внутренностей. На кошерной происходило все то же самое плюс еще много-много своих приемов и шагов. Коровьи туши здесь не просто разбирали на куски, их тщательно изучали, выворачивали наизнанку, привязывали вверх ногами, внимательно изучали каждый элемент плоти. Любой, даже самый маленький, недостаток делал тушу неприемлемой. Ее спешили унести на другую сторону, к гоям. Если же недостатков не было и мясо оказывалось одобренным, тушу подвешивали на крюках конвейерной ленты. Мясо солили и промывали, промывали и солили спокойно и аккуратно, точно ноги куртизанки перед свиданием. В конце конвейера располагались двойные холодильные камеры, где рядами висели расчлененные туши, красные и сочные, похожие на плоды маракуйи.
Я должна была прийти в восторг от того, как Марко все придумал, автоматизировал весь процесс и удвоил прибыль не просто за счет расширения бизнеса, а за счет того, что производил мясо и нашим и вашим. Распоряжался им, как сутенер шлюхой. Это была идеально организованная, предельно честная империя смерти. Все здесь было устроено в интересах смерти — и меня это возбуждало. Я хотела Марко. Я дико хотела трахнуть его прямо тут, на полу этого забойного помещения. И я не могла этого показать сейчас. Ни вздохом, ни взглядом, ни стоном — ничем. Если мне нужна была его смерть.