Определенно голодна

15 Креветки

На следующее утро после этой пьяной бурной ночи с Эммой я проснулась с мигренью и жгучей, невыносимой потребностью сделать что-нибудь, что угодно, желательно жестокое. Воспоминания о вчерашнем вечере взрывались петардами, обрывки разговора с детективом Вассерман терзали меня. Меня тошнило, я лежала на кровати в темноте, надвинув на глаза малиновую бархатную маску для сна, меня бросало то в жар, то в холод, кожа покрывалась липким потом, который сменял озноб. Каждые сорок пять минут я бегала в ванную, и меня рвало, сначала чем-то по-праздничному ярко-лиловым, потом прозрачным и кислым, потом ничем. У меня сводило желудок, от судорог в голову где-то за левым глазом как будто вонзался раскаленный железный прут. Мне хотелось вытащить свой мозг через глазницы с помощью крючка для вязания.

Что делать. Что делать. Неугомонная детектив Вассерман явно что-то имела против меня, но что? Я снова и снова прокручивала события тех октябрьских выходных, как будто моя память была свитком, который я перечитывала бесконечно. У меня не было ничего, кроме воспоминаний, ничего, кроме следов, развеянных по ветру, сожженных в чьем-то доме. Я лежала в постели и шаг за шагом обдумывала события на Файер-Айленде, начиная с того момента, как предложила Казимиру поехать со мной за город, с покупки продуктов до приготовления конфи, со встречи Казимира в сумерках у причала до того, как мы сцепились телами, как я вонзила нож для колки льда в его яремную впадину, до моего возвращения в Данвуд. Начиная с приглашения и заканчивая пожаром, я рылась в памяти и видела, что она чиста, точно обглоданная кость.

Даже если на причале и стояли видеокамеры, у меня имелась законная причина отправиться на пароме в Данвуд. У моих друзей Рона и Пола действительно был дом, я действительно получила приглашение погостить там, и они действительно дали мне ключи. Может, Казимир сказал кому-то, что встречается со мной, но я никогда не давала ему свой постоянный номер мобильника. У меня всегда был один телефон для бизнеса и друзей — Эммы, семьи, издателей — и другой, секретный, только для развлечений. Когда я хотела бросить человека, я просто выкидывала телефон и покупала новый. Это было так легко и просто, как смыть презерватив. Я не оставляла следов. Если отношения затягивались, я просто покупала еще один мобильник и давала свой номер. В наши дни телефон — все равно что отпечатки пальцев, пищевая аллергия, талисман — отовсюду приведет к вам. Никто с этим не поспорит.

Конечно, я была осторожна. Я оставила свой обычный мобильник в доме в Данвуде, когда пошла на встречу с Казимиром. Я не брала его с собой, когда искала подходящий дом в том поселке. Но позаботилась, чтобы он служил доказательством того, что я была в Данвуде, в доме моих друзей Рона и Пола, тихий и довольный, как моллюск, никак не связанный с моим реальным местонахождением. Так что же все-таки связало Казимира со мной в голове этой кровавой гончей детектива Вассерман?

И, если уж на то пошло, там не было даже моего имени. Я почти тридцать лет была кулинарным критиком, у меня огромный опыт в создании новых личностей буквально на лету. Мои коллеги часто сетовали на то, что им трудно запомнить собственные выдуманные имена, и это правда: нет ничего хуже, чем сделать заказ в ресторане, а потом, стоя возле высокомерного метрдотеля, судорожно вспоминать, на чье имя забронирован столик, потому что оно вылетело из головы, как террин из формы. Такое случилось со мной однажды, поэтому я разработала систему. Я выбирала фильм и смотрела имена героинь и фамилии актрис, которые их играли. Я была Джейн Гиттес, Эвелин Кросс, Норой Кросс, Холли Малрэй и Идой Сейшнс. Я была Филоменой Марлоу, Эйлин Уэйд, Мэри Аугустин и Джоанной Эггенвейлер. Я была Кэт Траммел, Николь Кэрран, Бет Гарнер, Лизой Хоберман и Роксаной Харди. Иногда я ловил взгляд с оттенком узнавания, но только однажды мне задали вопрос. Помню, в каком-то дико шикарном ресторане Трайбеки я представилась Патрисией Франчини.

— Как героиня Джин Сиберг в фильме «На последнем дыхании»? — спросил метрдотель на безупречном французском и вздернул бровь.

Моя мать поцеловала бы эти губы своими, накрашенным помадой от Диор.

— Да, — ответила я.

— И правда.

— Действительно.

Метрдотель уставился на меня, я ответила ему стальным взглядом. Он вздохнул, махнул рукой, взял меню и усадил нашу компанию за самый ужасный стол прямо у дверей на кухню. Еда, однако, была потрясающей, просто превосходной, лучше, чем в любой из моих предыдущих визитов. Очевидно, кто-то разгадал мою уловку и рассказал об этом шеф-повару или управляющему. Я надела парик и очки, но меня все равно узнали. Я усвоила этот урок и больше никогда не заимствовала имена из французских фильмов.

Казимиру я представилась как Диана Селвин. Агент по подбору актеров. Он думал, что я живу в Верхнем Ист-Сайде. Что несчастливо замужем за человеком по имени Хэнк. Короче говоря, я для него была тем, кем не являлась. Он сошел в могилу, уверенный, что я Диана. И это было прекрасно. Это было прекрасно. Это было прекрасно. Диана вонзила ему в горло нож для колки льда, а не я.

От этой мысли я резко вскочила, меня пробил озноб, потом бросило в жар. В спальне царил полумрак. Я была Дианой Селвин только для Казимира. Он звал меня по имени в постели. Дианой, только Дианой и никогда Дороти. Так как же получилось, что детектив Вассерман отыскала меня? Как она связала меня с ним, где я умудрилась так наследить? Что-то, где-то или как-то пошло не так, подул ветерок, занавеска откинулась в сторону, чаша весов опустилась, перчатка исчезла — вот тебе и зацепка. Меня разоблачили, и вот я стою голая перед этой крепкой, мускулистой женщиной-полицейским и даже не представляю, как с меня сорвали одежду.

Это намного хуже, чем я думала сначала.

Я вспоминала обрывки разговора с Эммой, как плохое кино. Я рылась в своей затуманенной памяти, точно в ящике с нижним бельем. И вдруг… Я подумала… Вспомнила… Я же наверняка ей все рассказала. Не все, не все, не о Марко, не об Эндрю, не о Джиле, не о Джованни, не о них, но, возможно, о Казимире… Я складывала обрывки разговора, пока не увидела всю картину. Красное, сырое и неотразимое, как тартар из сердца оленя, мое признание пульсировало, истекая кровью. Я почувствовала, как меня тихонько царапает страх. Это было что-то новенькое. Страх, как когтистая лапа дикого зверя, наступил на мою грудь. Не помню, испытывала ли я когда-нибудь страх до этого момента. Наверное, нет.

Я прокрутила в голове события предыдущей ночи. Возможно, и не было никакого признания. Исповедь нелогична. Я знала себя. Я не из тех, кто чувствует горячую необходимость открываться до конца. Я все держала в себе, высоко и крепко, как молодой кобель свои тестикулы. Я казалась себе эмоциональным драконом, ящерицей с горящей, как огонь, алмазной чешуей и совершенно одинокой в этом мире. Все, что мне было нужно, — это прекрасные виды земли, раскинувшейся подо мной, подобно бесконечной скатерти-самобранке. Я взлетала и падала только для того, чтобы сорвать плоды, когда была голодна. Я видела себя выше, лучше, превосходнее остальных. Я никогда не сбрасывала свои доспехи, чтобы показать миру, как ритмично бьется мое человеческое сердце. Я научилась этому много лет назад.

Я что-то сказала. Я ничего не сказала. Я сказала не знаю что.

Возможно, я ничего не рассказала Эмме о Казимире. Возможно, я просто хотела ей что-то рассказать. Я вспомнила напряженное, неодолимое желание рассказать ей, вспомнила, как прокручивала эту историю в голове, когда лежала на ее огромной кровати с балдахином. Вспомнила банки для коктейлей, просекко и лимончелло, вспомнила, что была совершенно пьяна. Но никак не могла вспомнить, что же именно из моих мыслей превратилось в речь. Я прокручивала разговор с Эммой, как кубик Рубика, пытаясь собрать на его сторонах, о чем точно говорила, что боялась сказать и что совершенно точно не сказала. Я точно сообщила о визите Вассерман и о смерти Казимира. А все остальное превратилось в клубящийся словесный туман, в котором я больше ничего не видела. Что делать. Что делать. Что делать.

Мигрень держала меня в своих мрачных объятиях. Я лежала в постели. Я хотела, чтобы раскаленный прут наконец вынули из моей головы. Я считала овец. Я считала вдохи и выдохи. Я считала до ста и обратно. Я рассчитывала на себя. Смертельная боль в моей голове горела умброй и золотом, напоминала кинжал и была острой, как предательство. Я превратила ее в детектива Вассерман. Я придала ей плоть и своими руками содрала с нее кожу, дюйм за дюймом.

Средиземноморская креветка, melicertus kerathurus, или императорская креветка, отличается от своего маленького атлантического родственника. Обитая в прибрежных водах, средиземноморская креветка днем лежит в песке и бездействует, а ночью живет — ест, плавает и мечет икру. Это делает ее похожей на праздничных обитателей Капри, ярких молодых пляжников, которые так любят резвиться на пенных вечеринках. Атлантический litopenaeus setiferus живет на глубине и активен днем. Все виды креветок и ракообразных на самом деле отличаются друг от друга только названиями и служат исключительно кормом, но имеется один нюанс. Креветки питаются планктоном, мелкими растениями, морскими червями, мелкими рачками и падалью. На самом деле они оппортунисты. И есть ли в этом их вина?

Креветки — каннибалы. В водном мире это совершенно неудивительный факт: около девяноста процентов морских обитателей едят себе подобных. Да там вообще невозможно найти того, кто этого не делает. Осьминоги не просто едят других осьминогов — они могут пожирать самих себя, если это спасет остальное тело, они пожирают собственных детей, которые тысячами вылупляются каждую весну. Песчаная акула вообще квинтэссенция океанского каннибализма. Ее беременность длится около года, и еще в чреве самый сильный детеныш пожирает своих менее развитых братьев и сестер, а перед рождением вырастает длиной около метра. Родившись, он становится полноценным хищником. Песчаные акулы довольно послушные создания. Возможно, потому, что все свои проблемы решают еще до рождения.

Почти все млекопитающие при определенных обстоятельствах готовы пожрать своих собратьев, но только около полутора тысяч видов тяготеют к каннибализму естественным образом. Они, как правило, делятся на три группы: сексуальные каннибалы, внутриматочные каннибалы и третья группа, к которой относятся как животные, поедающие меньших или младших представителей своего вида, так и матери, поедающие свой приплод. Интереснее всего, конечно, сексуальные каннибалы — их так легко очеловечить. Какая женщина не мечтала после акта безудержной страсти повернуться к лежащему в изнеможении возлюбленному и оторвать ему голову. Кровать, несмотря на то что является символом покоя и мира, на самом деле место раздора. Покажите мне человека, мирно лежащего в постели, который хотя бы раз не мечтал о внезапной ужасной смерти того, кто лежит рядом, и я покажу вам лжеца. Самые близкие люди для нас — те, о чьей внезапной и моментальной кончине мы молимся по ночам.

Ненавистники всегда будут ненавидеть, хищники — охотиться. Ваш славный домашний котик — в одном генетическом шаге от льва, который с радостью убьет и съест любую выскочку из своего прайда. Морские коньки обожают лакомиться новорожденными детенышами собратьев. Расскажите это вон той крошке со вздернутым носиком, чудесной улыбкой и морскими коньками, нарисованными на ее резиновых сапожках. Луговые собачки и лемуры, возможно, самые милые каннибалы в мире. Их хочется затискать и съесть, такие они милые. Точно так же думают и более крупные их собратья.

Если отбросить каннибализм, средиземноморские креветки совсем не похожи на тех, что живут в Атлантике. Они слаще, пикантнее, глубже, многослойнее и насыщеннее. Вы идете в свой любимый приморский ресторан в Италии и заказываете тарелку спагетти con gamberi, pomodori e basilica, тягуче-сладкие креветки с остро благоухающим базиликом, пикантно-кисловатыми помидорами и ароматным чесноком. В этих креветках заключена вся сладость моря в конце долгого августовского дня. Вы берете тарелку и видите на ней креветки целиком, вместе с усатыми головами и бахромчатыми ногами. Это блюдо исключительной красоты.

Вы деликатно снимаете у креветки лапки и отбрасываете их на край тарелки. Если вы итальянец, то используете для этого нож и вилку. Затем точно так же снимаете панцирь. (Верьте людям, которые подарили миру Медичи и самые изысканные манеры держаться за столом. Хорошо воспитанные итальянцы владеют ножом и вилкой угрожающе искусно.) Вынув креветку из панциря, вы отрезаете от нее кусочек всего на один укус и аккуратно закручиваете его в длинный хвост спагетти, после чего отправляете этот свернутый пучок в рот. В этом случае изысканное и аккуратное обращение со сложными столовыми приборами просто необходимо. Затем вы отбрасываете все свои привычки и комплексы, подносите головку креветки к губам и всасываете. Именно голова дает полное представление о чистом средиземноморском терруаре, великолепной соленой сливочности, которая содержится только в панцире, он, роскошный и румяный, делает средиземноморскую креветку совершенно незабываемой.

Я подумала о детективе Вассерман, и мне захотелось сбежать в Италию. Посидеть в кафе на лигурийском побережье. В каком-нибудь безымянном ресторанчике со скатертями в бело-голубую клетку, где можно заказать бутылку холодного чинкветерре и гигантскую тарелку средиземноморских креветок, обхватить губами их щетинистые, твердые головки и сосать, пока не высосу их досуха. Мне захотелось прогуляться по земле, где легкий бриз дует в лицо, солнце палит со смутной угрозой, а под ногами хрустит галька. Послушать, как итальянский язык шумит в ушах, точно прибой, почувствовать аромат самокруток и запах мужчин, которые пользуются биде чаще, чем душем. Мне захотелось свернуться калачиком на крахмальных простынях итальянского отеля и заплатить слишком много за чашечку эспрессо только потому, что мне приспичило посидеть за столиком на улице и чтобы меня обслуживали. Я хотела оказаться там, где с двух до четырех закрываются все двери, включая рестораны. Я хотела оказаться далеко-далеко от медного голоса детектива Вассерман и ее гадючьего ума. Я хотела быть свободной.

Но не могла. Если бы я заказала билет в Италию, уверена, детектив Вассерман хотела бы знать об этом. Я подумала, а не купить ли мне поддельный паспорт — конечно, не со своего компьютера, я не идиотка, — но наверняка получить поддельный паспорт в Венгрии, Польше или Албании значительно легче, чем в Штатах. У меня были деньги, но я не представляла, что для этого надо сделать. Я, убийца и социопат, никогда не имела дела с преступниками, пока меня не посадили в тюрьму. Куда мне пойти, чтобы купить паспорт? Как бы ни был привлекателен этот план, я не могла осуществить его.

Меня поймали, стреножили, заточили, хоть и не навсегда — пока не навсегда, — но я все равно чувствовала, как мою плоть сжимают невидимые путы. Их держала в своих руках, управляла ими детектив Вассерман. Эта довольная паучиха сидела, раскинув свои сети, и как бы я ни старалась, никак не могла разглядеть их.

Только чувствовала, как они затягиваются все туже. Через два дня после нашей с Эммой пьянки детектив Вассерман позвонила мне и назначила официальный визит в полицию Саффолка. Я подумала, какая чудовищная, должно быть, комната для допросов в полицейском участке Лонг-Айленда. Я даже не представляла, что эта Вассерман накопала на меня, но, по правде говоря, была заинтригована. Меня впечатляло ее упорство.

«Ешь то, что любишь», — говорили они, и я слушалась. Ведь это легко. Дело не только в том, что я любила Джованни, Эндрю, Джила и Марко, — дело еще и в том, что я потеряла их. И дело не только в том, что я любила их и потеряла, — дело еще и в том, что я их ненавидела. Они были не только моими любовниками, но и врагами. Это примерно все, на что можно рассчитывать в отношении человека, с которым нет общей ДНК.

Любая еда, особенно мясо, довольно сложная вещь. Даже вегетарианская очень замысловата — в конце концов, отсутствие чего-то говорит само за себя. Вегетарианское ханжество — это оживленная очередь призрачных коров, свиней, овец, кур и рыб. Вся жизнь, независимо от того, едим мы мясо или нет, и независимо от мяса, которое мы едим, настолько переполнена смертью и убийствами, что мы сами могли бы с таким же успехом попасть на скотобойню и погибнуть там. Наши тела — это склепы для бесчисленных тварей, которых мы съели, и мясная промышленность заботится о нашем соучастии своими актами забвения, завернутыми в целлофан. Подайте мне вон ту вырезку, эти бараньи отбивные, телячьи котлеты и еще куриные грудки. Плотно завернутые в целлофан, тщательно обескровленные, аккуратно расчлененные и продезинфицированные, они защищают нашу психику. Мы не слышали блеяние овец, мычание коров, не видели, как оглушают этих животных для забоя. Не чувствовали медного аромата крови, вытекающей после убоя, едкого запаха химической пены, от которой задыхаются куры свободного выгула, многосоставного зловония гор рыбьих потрохов. Мы едим мясо и ведем себя так, как будто все эти животные были мертвы всегда.

Я беззастенчивый, нераскаявшийся любитель мяса. Но поскольку я люблю его, я хочу знать, что стоит за моим идеально приготовленным стейком. Каждый кусочек этого мяса — мой выбор, и мне нравится быть информированным потребителем. Иначе это значит быть бездумным зомби-потребителем, хорошим, плохим или чудовищным — неважно. Я предпочитаю, чтобы мое мясо было от животных, которых гуманно выращивали и гуманно забивали, но правда в том, что даже с моими возможностями я не могу питаться исключительно гуманным мясом животных, выращенных и забитых в мясных бутиках. А какой у меня выбор? Жить на ферме? У меня аллергия на запах сена. Я живу с этим, как живут многие с незапамятных времен. Но это не значит, что я ничего не знаю. Не значит, что однажды я извинюсь за свои желания и стану плотоядной лишь время от времени. Зато означает, что я делаю осознанный выбор. Стараюсь, чтобы он был правильным. И ошибаюсь. Каждый день я живу, чтобы есть.

Я есть то, что я ем, и ты тоже. Как Джованни, веган. Как Эндрю, гурман. Как Джил, гедонист. И как Марко, номинально кошерный. В их смерти я им ближе, чем когда они были живы. Я повсюду ношу их с собой. Не то чтобы я представляла, будто слышу их голоса, но мне и впрямь нравится говорить с ними в своем воображении. Меня забавляет, что они всегда соглашаются со мной.

Комната для допросов в полицейском управлении округа Саффолк была именно такой, как я и ожидала: прямоугольные цементные блоки того же размера и оттенка, что и промышленное ванильное мороженое, неумолимые лампы дневного света под потолком и пластиковый стол с двумя стульями, как в больничном кафетерии. Меня встретил детектив Макдоннелл, он же Лу, мажордом при коменданте Вассерман, он махнул в сторону одного из стульев и ушел. Я ждала. Я старалась выглядеть так, будто изо всех сил сдерживаю себя, чтобы не волноваться. Человек, которого подозревают, обычно сидит спокойно и невозмутимо и тем самым проявляет признаки вины. Я это поняла, просмотрев целую прорву криминальных передач, посвященных женщинам-убийцам. Тот же, кто невиновен, волнуется по-настоящему. Я перебирала пальцы.

Десять минут ожидания — и детектив Вассерман ворвалась, как Эйзенхауэр, в командный пункт союзников. Макдоннелл следовал за ней, как плешивая собачонка. Детектив Вассерман источала властность и жажду крови. Резкий свет позволил мне получше рассмотреть ее, мою немезиду. Она оказалась невысокой и коренастой, как тягловая лошадь из Норвегии, сплошные мышцы и никакой ненужной элегантности. На каблуках я была на полметра выше нее. Вассерман встала напротив меня. Я поднялась, когда она вошла, в основном ради удовольствия посмотреть на каштановые корни ее змеевидных волос.

— Спасибо, что пришли, э-э, мисс Дэниелс.

— Пожалуйста.

— Вы помните детектива Лу Макдоннелла? — Вассерман указала на своего напарника, который в этом ярком свете выглядел сонным, как ленивец в зоопарке.

— Разумеется.

— Итак, мисс Дэниелс, мы вызвали вас, потому что у нас до сих пор есть несколько вопросов о ваших отношениях с, м-м, мистером Казимиром Безруковым.

— Конечно, — сказала я. — Буду рада помочь.

— Отлично. — Вокруг жестких карих глаз детектива Вассерман залегли светлые морщины, точно острые спицы. Даже в ноябре ее лицо было обветренным, словно она только что сошла на берег с какого-то корабля. — Итак, если вы не против, расскажите нам о ваших отношениях с мистером Безруко́вым.

— Безру́ковым, — поправила я ее.

— Да, верно. Казимир Безруко́в.

— Он Безру́ков, и отношения у меня были именно с мистером Безру́ковым, — я выделила второй слог.

— Ты понял, Лу? — Вассерман улыбнулась, глаза ее блестели и ничего не выражали. — Расскажите о ваших отношениях с мистером Безру́ковым, если вам так больше нравится, мисс Дэниелс.

— Вы не против, если я буду посматривать в свой айфон? Я не помню, какое сегодня число, если не загляну в календарь.

Вассерман учтиво махнула рукой в сторону моего телефона.

Я включила экран, набрала пароль и загрузила календарь. Естественно, я никогда не пользуюсь календарем в телефоне, уж точно не для эротических свиданий. Однако я записала все даты встреч с Казимиром, начиная с нашей судьбоносной первой встречи в баре отеля «Номад» двадцать второго сентября две тысячи тринадцатого года и заканчивая нашей последней ночью обоюдной страсти в доме на Файер-Айленде четырнадцатого октября. Интересно, насколько иначе Казимир прожил бы свою жизнь, если бы знал, что ему остались всего три короткие недели. Наверняка так же. Каждый из нас чувствует, как уходит время, и каждый из нас покоится в объятиях своих привычек.

— Мы встретились в воскресенье, двадцать второго сентября, в «Номаде», — сказал я.

— Вы помните, сколько было времени?

— Думаю, около девяти вечера. Мне нравятся бары в отелях.

— И как долго вы пробыли в этом баре?

— Я пробыла там в общей сложности около двух часов, примерно через сорок пять минут я познакомилась с Казимиром, и мы вместе ушли.

— Вы пошли домой?

— Вы же знаете, что нет. Я говорила об этом при нашей первой встрече. Мы с Казимиром занимались сексом в его гостиничном номере.

— Да, вы это говорили. — Детектив Вассерман посмотрела мне в глаза.

Я не дрогнула. А может, надо было? В криминальных шоу ничего об этом не говорили.

— Вы остались у него на ночь?

— Я ушла сразу после рассвета.

— Почему?

— Простите, детектив Вассерман, но действительно ли полиции важно знать, почему я покидаю постель своего любовника, когда считаю нужным?

— В данном случае, э-э, мисс Дэниелс, да, боюсь, что важно.

— Я арестована?

— Нет, вы не арестованы. Вы — лицо, представляющее для нас интерес.

Я, прищурившись, посмотрела на детектива и перевела дыхание.

— Я ушла, потому что настало утро понедельника и мне нужно было написать статью. У меня не так много свободного времени.

— Когда вы в следующий раз встретились с мистером Безруковым? — Вассерман сделал ударение на втором слоге.

— Через три дня.

— Двадцать пятого сентября?

— Да. Мы встретились в ресторане «Мэдисон-парк», выпили там в баре и, если мне не изменяет память, ушли примерно в половине одиннадцатого. Мы поднялись в гостиничный номер Казимира и сразу занялись слишком спортивным сексом. Полагаю, в ход пошли кубики льда и свечной воск. Хотите больше подробностей или я могу оставить их вашему воображению?

— После этого вы виделись с ним?

— Да, вечером тридцатого сентября, днем второго октября и вечером восьмого октября.

— Где вы встречались с мистером Безруковым?

— В разных заведениях общественного питания и барах. Потом мы шли в его гостиничный номер, где занимались сексом. Я всегда уходила от него рано утром.

— Восьмого октября вы видели мистера Безрукова в последний раз?

— Да, именно так.

— Где вы были в ночь с пятницы на субботу, четырнадцатого октября?

— В Данвуде в доме моих друзей, Рона Ньюсона и Пола Ландрейка. Смотрела фильмы на «Нетфликсе».

— Они могут подтвердить это?

— Их там не было, но они дали мне ключи от своего дома.

— Значит, вы были одна?

— Одна.

Стальной взгляд и потрескивание электричества. Мне она даже начинала нравиться, эта коренастая пони.

— Скажите, мисс Дэниелс, — Вассерман сделала паузу и поднял на меня свои блестящие глаза. — Где вы обычно покупаете мясо?

— У Оттоманелли. А что?

Вассерман посмотрела на меня и улыбнулась, точно гиена, увидевшая медлительную, откормленную лань. Кровь застыла у меня во всем теле, живот скрутило.

— И вы утверждаете, что не видели мистера Безрукова на Файер-Айленде в выходные, тринадцатого октября?

— Да. Я не видела его. — Тут я запнулась и глубоко вздохнула. — В последний раз я видела Казимира ранним утром девятого октября. Я оставила его голым и хорошо оттраханным. — Я позволила последнему слову повиснуть в воздухе и встретилась с жестким взглядом детектива Вассерман. — А теперь, если вы не против, я хочу закончить эту встречу, какой бы бесконечно очаровательной она ни была. Если вы хотите еще о чем-то спросить меня, пожалуйста, позвоните моему адвокату.

Направляясь к двери, я бросила на стол визитку Маргарет Лэйтли, адвоката, которого я недавно наняла.