Определенно голодна

13 Грудинка

Марко жестко стоял на принципах приверженности своему браку и ни разу за все время нашего путешествия ни на мгновение, ни на миллиметр не смягчил своих позиций. Я подыгрывала ему. Возмутительно флиртовала за ужином во флорентийской «Ора д’Ария» с третьим региональным менеджером по продажам, который маячил между мной и Марко все эти дни. А зачем тогда ставить передо мной огромные тарелки с тосканскими закусками в ресторане с тремя мишленовскими звездами и не ждать, что я запущу туда свои пальцы? Кто виноват в том, что я попала в рот этого менеджера своим пальцем, покрытым масляным соусом из нута цвета девичьего соска? Что может сделать женщина с последним кусочком свиной грудинки в лавандово-чесночном соусе, если слева от нее сидит неженатый мужчина? Я же была в Италии, в конце концов, и если Марко отказывается от меня, это же не значит, что я должна превращаться в монахиню!

Кстати. Я так и не переспала с третьим региональным менеджером по продажам — ему так и не удалось увлечь меня. Мне потребовалось все мое огромное самообладание, чтобы оставить отношения с Марко сугубо профессиональными. Но все это было частью игры, в которую играл ничего не подозревавший Марко.

В Чикагском институте искусств есть зловещая картина, изображающая дверь. Черную, богато украшенную орнаментом и венком из конфетно-розовых цветов, практически в натуральную величину, жутковатую, как викторианские головные уборы, затейливую и таящую в себе смутные угрозы, как будто она пропитана кровью, хотя крови на ней точно нет. Это работа Айвена Олбрайта с названием «То, что мне следовало сделать, я не сделал». Она о выборе, как мне кажется. И о том, что выбор сам находит нас. О тех моментах, когда мы вдруг поворачиваем направо, хотя нужно было повернуть налево. О времени, когда мы могли бы вернуться назад, но продолжаем упорно двигаться вперед. О том, как в какое-то мгновение мы приняли решение, о котором впоследствии будем сожалеть. Я ничуть не жалею, что убила Марко. В конце концов, это было почти его решение.

Если бы он нарушил моногамию, отказался от буржуазных притязаний своей донны, от своей веры и эгоистичной респектабельности, если бы он просто решил раствориться, утонуть в тумане наших отношений, он остался бы жить. Он бы ходил, говорил, тайком пробирался в неизвестные траттории, чтобы съесть прошутто и там же, под столом, запустить пальцы в мое до боли знакомое ему лоно. Я бы утыкалась лицом в его мохнатую, как у медведя, грудь и заказывала еще одну бутылку шампанского. У нас были бы устрицы и анал, неважно, в каком порядке, но все было бы правильно в этом мире.

Однако все пошло иначе. Поздним вечером пятницы я открыла заднюю дверь мясной лавки Марко в Риме. Это оказалось почти легко, ведь я запланировала убить Марко буквально в дюйме от его жизни, чтобы он, соблазнившись перспективой увидеть, как его империю превозносят на страницах «Гурмана», упал в мои руки, точно жертвенный агнец. Мой визит в мясную империю Марко завершался посещением его macelleria в Еврейском квартале Рима в ночь шаббата. В это время здесь никогда никого нет, так что никто не увидит нас и не расскажет его супруге, что он опять встречается со своей testarossa, рыжухой с дурной репутацией. Мясная лавка находилась немного в стороне от главной улицы квартала и была скрыта религиозной тишиной ночи. Мы пришли сюда порознь. Я надела плащ и фетровую шляпу.

Как мы и договаривались, я пришла первой. Марко был не совсем уверен, когда именно сможет вырваться из семейных объятий. Мы оба понимали, что наше совместное появление в лавке в любом случае может вызвать подозрения, поэтому он дал мне ключи и код от сигнализации. Из переулка я вышла к заднему входу, где возле огромной, напоминающей пасть грузовой платформы находилась обычная металлическая дверь, толстая и тяжелая. Я отперла ее и отключила сигнализацию. Затем тихо вошла в темный холл с большим зеркальным окном, в котором, если зажечь свет, я была бы видна, как единственная конфета в коробке. На потертом деревянном полу лежали по-пикассовски голубые тени от уличных фонарей. Холодильные витрины блестели в сумерках, голые и чистые. На весах не было ничего, кроме воздуха. В холле царила жутковатая тишина общественного пространства, лишенного посетителей.

Меня совсем не интересовал торговый зал, пусть его витрины и закрыты ставнями, но все равно они выходят на улицу, их хорошо видно из окон домов напротив. Нет, мне нужно внутреннее помещение, скрытое от чужих глаз, точно могила. Именно здесь сотрудники Марко, а когда-то и он сам, проделывают всю работу по превращению трупов в отборные куски мяса. Бойня, которую я посетила утром, была всего лишь увертюрой к спектаклю, который разыгрывали в этом закрытом от посторонних глаз зале. Я пошарила по стенам, нашла выключатели и, щелкнув ими, наполнила комнату галлюциногенным голубым светом.

В этом театре было всего два вида декораций. Четыре больших стола с раковинами и рядами остро отточенных ножей и сложная сеть рельсов на потолке — будто трамвайные пути в каком-то странном перевертыше. Только вместо вагончиков по ним ездят острые металлические крюки и вместо живых людей доставляют трупы животных к месту, где их аккуратно расчленят. Удивительно, но в зале совсем ничем не пахло. Точнее, слышался лишь тонкий медный привкус крови и едва уловимый аромат чистящих средств. Марко содержал свою лавочку в идеальной чистоте.

Соседний зал представлял собой гигантский холодильник, набитый мертвыми животными: огромными полутушами бычков, детскими телами ягнят и козлят, грудами цыплят в пластиковых пакетах. В обычной жизни обитатели этого зала составляли бы какофонию скотного двора, но здесь, в холоде этих цинковых стен, стояла тишина, даже мои шаги производили здесь шума не больше, чем падающие ватные шарики. Дверь в дальней части этого зала вела в камеру глубокой заморозки. Бессильные облачка пара от моего дыхания летали между трупами.

Для превращения мертвых животных в аппетитные куски мяса требуется много человеческого труда. Из одной мертвой коровы можно получить двадцать два различных куска говядины всех восьми сортов качества. И среди этой математики скрывается вся тяжелая работа, которая направлена на то, чтобы вы положили кусок мяса в свою тарелку. Конечно, здесь, в скрытом от посторонних глаз зале мясной лавки Марко, многое просто не делается. Хотя технологии очень помогают превращать невнятные куски мяса во что-то конкретное. По рельсам, проложенным в потолке, можно легко перемещать коровьи туши от холодильника к столу. Небольшие пилы, расставленные по углам, точно часовые, тоже делают свое дело. Если честно, я была впечатлена. Нет, я видела, как работают мясники, и раньше, но ни с одним из них я не была знакома несколько десятилетий подряд и не видела, как из романтического студента он превратился в настоящего промышленного магната. Скромная мясная лавка Марко, основа его империи, позволяла это увидеть во всей красе. Кольцевая композиция этой истории наконец замкнулась. Магазин стал не просто началом империи Марко, а оказался тем влажным секретом, который он от меня тщательно скрывал во времена нашей юности. Конечно, я не влюбленная идиотка. Я прекрасно понимала, что наши с Марко побеги и погони, хитрости и тайны, почти пожизненная азбука Морзе наших отношений, где точек и многоточий гораздо больше, чем тире, — именно это поддерживало в нас любовный интерес. И если бы мы были до конца, предельно искренни и открыты друг другу, а следовательно, абсолютно доступны, то наше желание уже давно умерло бы естественной смертью. Всегда хочется взять то, что невозможно. Мне — точно хочется. И Марко, подозреваю, тоже. Хотя бы иногда.

Я услышала скрежет ключа в замке и стук дорогих туфель. Марко оказался рядом со мной и обвился вокруг моего тела руками, бородой, плащом, точно скат обвивает косяк мелкой рыбешки.

— О, mia cara, la mia fiamma, la mia stella scarlatto, — пробормотал он мне прямо в шею. Моя дорогая, мое пламя, моя алая звездочка, — я есть… anelato… anelato. Как это сказать?

— Ты тосковал.

— Si. Да. Я тосковал. Так тосковал по тебе. — Он выдыхал эти итальянские слова вместе с поцелуями мне прямо в ложбинку между грудями. — Просто нет сил. Нет сил.

Это было даже немного неловко. Я обещала дать свободу Марко, если он придет ко мне, приползет ко мне на коленях, готовый к блуду. Но все эти дни он держал себя настолько профессионально, что казался почти настоящим императором. А если честно, просто идиотом. И то, что он обладал безраздельной властью в своей мясной империи, не делало меня автоматически его вассалом, хотя его отношение ко мне говорило как раз об обратном. И если он всегда так обращался с женщинами, тогда он не заслуживал даже дышать, не то что входить в мое тело. День за днем он расхаживал, высокомерно взирая на всех свысока и называя меня la piccola scrittrice, маленькой писательницей, перечеркивая десятилетия моего опыта, несколько вышедших книг и свободное владение итальянским. Именно это решило его судьбу. Марко сам решил ее. И его смерть — дело только его собственных рук.

Что же сейчас мне делать с этим раскаянием! Что мне делать с человеком, который пал у моих ног, прижал нос к моим кружевным трусикам и втягивает в себя аромат моей промежности! Не разрушит ли убийство обещание, которое я дала сама себе? Или все-таки то, как он вел себя до этого момента, и решило его судьбу окончательно? А если, подчиняясь собственным правилам и установкам, я должна убить Марко из уважения к нашей общей истории и эросу, то как мне расценивать то, что есть сейчас?

— Давай уйдем, — проговорил он прямо в мою промежность. — Lasciamo. Vieni. Andremo al vostro hotel. В любой отель, какой захочешь. В любой.

Его губы настойчиво двигались по моей вульве, дыхание становилось все жарче. Я почувствовала, что он и вправду тосковал. Его страстное желание было ощутимо сквозь шелк и кружева. Мое тело пронзило током, позвонки зазвенели, как ксилофон. Но отель, где я остановилась, очень уместно находился в Тоскане.

Я схватила Марко за остатки волос и заставила встать. Затем поцеловала и прижала к стене. Стянула плащ сначала с левой его руки, потом с правой, потом пиджак, обернув его вокруг запястий. Развязала галстук и стащила с него рубашку. Как будто очищала початок кукурузы. Марко стоял в ворохе дорогой, неприлично дорогой одежды в одних брюках, с обнаженным торсом и связанными за спиной руками. Флуоресцентный свет придавал его коже нежный цвет молодой оливы.

Марко попытался высвободить руки.

— Нет, — сказала я, — ancora.

Будь спокоен.

Я вытащила из кармана наручники и, обвив Марко руками, застегнула их вокруг его запястий. Затем подтолкнула его в сторону цепи, свисающей с потолка, с крюком на свободном конце, к которому пристегнула наручники. Я специально купила двойной замок в БДСМ-магазинчике на Манхэттене (сами наручники я приобрела в Милане, одном из немногих итальянских городов, где продаются такие вещи). Я тогда еще верила, что запланированное убийство может не состояться.

Марко глухо застонал. Он тяжело дышал и был весь напряжен от переполнявшего его желания.

Я расстегнула ремень от Гуччи, молнию на брюках от Валентино, вытащила член из трусов от Дольче и Габбана и взяла его в рот. Я заставила Марко подчиниться мне, и когда почувствовала, как он содрогается в приближающемся оргазме, когда в моем рту появился нежный вкус умами от его преэякулята, убрала правую руку с члена и запустила ее в свою сумочку. Марко кончил мне в рот, содрогаясь и рыча, мясная лавка наполнилась эхом его оргазма. Левой рукой я погладила его член, дождалась, когда он станет мягким, чтобы выпустить его на волю. Затем встала и поцеловала Марко. Посмотрела ему в глаза и, взмахнув ножом, перерезала ему горло.

Я ничуть не колебалась. Не дрогнула. Не давила. Мой нож не соскользнул, не вонзился, не застрял. Я заранее позаботилась о том, чтобы он был идеально острым. Таким острым, чтобы не причинял боли и лишь сиял, когда я проверяла его, проводя лезвием по подушечке и по ногтю большого пальца на левой руке. Это было чистейшее, острейшее лезвие. Намного острее и чище остроумия Дороти Паркер.

Точно конькобежец взрезает лед одним точным движением, я взрезала горло Марко. Алая кровь растеклась по его груди. Он встретил мой взгляд, в его глазах мелькнула вспышка, миг — и они потухли. Теперь он смотрел в никуда. Ни смертельного ужаса, ни осознания смерти, ни тревоги, ни даже созерцания. Вот Марко был жив — а вот его не стало. Его смерть оказалась такой внезапной, как будто кто-то просто нажал на кнопку и выключил свет. Разница только в том, что снова нажать на кнопку и включить уже не получится. Я не могу еще раз взмахнуть ножом, чтобы Марко ожил. Умер. Ожил. Умер. Снова и снова. Я смотрела, как течет кровь Марко из раны и из открытого рта, в котором застыл крик удовольствия. На полу уже образовалась огромная красная лужа. Я отступила в сторону и позволила крови вначале проливаться потоком, затем течь ручьем, а затем иссякнуть до капель, стекающих по волосатой груди и животу. В зале стоял горячий, яркий аромат крови.

Можно ли это убийство назвать шхитой? Совершенно очевидно, что нет. Во-первых, человеческое мясо некошерно. Во-вторых, я не еврей. В-третьих, я не училась на шойхета. И в-четвертых, для шхиты нужен специальный нож, хасидский халаф, это отраслевой стандарт. Шойхет не может пользоваться другим ножом, как настоящий шеф-кондитер не может пользоваться бытовым миксером вместо профессионального. Конечно, у меня не было халафа. Но все остальное в рамках поставленной задачи я выполнила безупречно. Настолько, насколько я, непрофессионал, могла это сделать. А все для того, чтобы почтить память Марко наиболее подходящим для этого способом. Ведь это было его наследие, его вера, его призвание — вообще вся его жизнь. Я просто не могла поступить иначе.

В нашей культуре слово «мясник» имеет пренебрежительное, а часто даже и уничижительное значение. Это могут быть люди, которые кровавыми делами заработали себе определенную репутацию. Мясником из Багдада называли Саддама Хусейна. Бельгийского короля Леопольда II — Мясником из Конго. Бандит Мясник Билл в девятнадцатом веке держал в страхе весь тогдашний Нью-Йорк. Точно так же вы ни за что не захотите ложиться на операцию к хирургу, о котором идет слава как о мяснике. Вообще тех, кто плохо выполняет свою работу и тем самым губит все дело, мы привыкли называть мясниками. Но если так посмотреть, наверняка люди до сих пор были бы стадом обезьян, гадящих прямо с деревьев, если бы не преобразующая сила мяса. Давным-давно один неандерталец нашел тяжелую палку и стукнул ею по голове какое-то тупое животное, после чего взял острый камень и вонзил его в тушу. Благодаря этим нехитрым действиям началась человеческая история. Двенадцать тысяч лет назад люди начали использовать подручные предметы, чтобы разделывать туши животных, и только тысячу лет назад появились специальные инструменты, ножи типа кухонного секача, или, как еще его называют, тесака.

Существует множество разных видов ножей. Универсальный нож шеф-повара, который есть на любой кухне. Им можно чистить, нарезать, шинковать, даже размешивать что-нибудь. Чтобы вынуть косточку из нежной мякоти персика, понадобится специальный ножик для фруктов. Похожий на пилу длинный нож с зубцами предназначен для резки хлеба, помидоров, шоколада и даже торта. И только тесак предназначен исключительно для мяса — разделывать куски плоти, разрубать сухожилия и даже кости, аккуратно срезать жир. Тесак превращает бесформенную тушу в куски мяса.

Жаль, что этим блестящим, эффективным, острым инструментом пользуются все меньше и меньше. Он появился одним из первых, но со временем его заменили обычными топорами, пилами и ножовками, которыми выполняли грубую часть работы, и несколькими разными ножами для более тонких, аккуратных работ. Хотя до сих пор встречаются мясники, орудующие исключительно тесаками. Отчасти такая замена объясняется тем, что сейчас почти везде принята горячая разделка туш — прямо на месте забоя, пока животное не остыло (причем фраза «разделка туши горячим способом» вовсе не эвфемизм, но как бы это дико могло звучать в определенных обстоятельствах). А отчасти тем, что в супермаркеты и рестораны мясо поступает в состоянии глубокой заморозки и в таком состоянии использовать пилы значительно проще. Одним словом, чем больше мяса, тем больше оно требует механизации действий, так что благородный тесак остается на обочине мира.

Прикованный к платформе Марко двинулся вперед, как ростра на корабле. Его запястья были связаны за спиной и закреплены наручниками, колени затвердели. Тело его стояло довольно ровно, хоть и под некоторым углом. Я потрясла его за плечо, чтобы проверить устойчивость. Слава гравитации и физике — кажется, оно больше не будет гнуться. Изначально я боялась, что не смогу перевернуть тело вверх ногами, как положено, но было бы хуже, если бы Марко просто упал и растянулся на полу. Кошерный забой — как, впрочем, и любой другой — придает огромное значение тому, чтобы перевернуть тело для выхода всей крови. А кроме того, это я заметила еще на бойне, в подвешенном состоянии легко снимать с туши шкуру и проверять внутренние органы. Сейчас мне хотелось совершить шхиту как можно более полно, но для этого я должна действовать быстро.

Я отыскала на потолке свободный крюк и подкатила его по рельсам к телу. Зал был спроектирован так, что необходимость переноски туш сводилась к минимуму. К каждому разделочному столу шли рельсы, по которым можно было подкатить крюки. Скорее всего, потому мясная лавка Марко поставляла товар во многие местные рестораны, а получала туши напрямую с собственной скотобойни. Марко, как известно, никогда не любил физический труд, поэтому так хорошо оборудовал здесь все. По потолочным рельсам мясо доставляли прямо на разделочный стол или увозили обратно в холодильную камеру. Правда, тут меня снова поджидала проблема.

Та же, что и с Джилом. Почему так трудно поместить мужчину туда, куда я хочу?

Цепи были слишком короткими. Примерно в два фута — между крюком и самой тушей, то есть всего шестьдесят сантиметров! Обычно мясники — крупные сильные мужчины, они без большого труда могут снять с крюка тяжелую тушу и переложить ее на стол, когда нужно. Я же хоть и высокая и довольно сильная женщина, но отнюдь не похожа на мясника. Рост Марко был шесть футов и два дюйма, то есть почти метр девяносто, вес — двести фунтов, или около ста килограммов. Его мертвое тело было похоже на тело моржа, выброшенного на берег, — огромное и плотное. Я физически не могла поднять его. Кроме того, оно было скользким от крови и мне не хотелось испачкаться в ней. Вообще сейчас все выглядело точно кадр из фильма «Калигула». Глядя на лужу на полу, я вообще сомневалась, что в теле Марко осталась еще хоть капля крови, но попытаться стоит. Если и было что-то, чему я научилась благодаря экскурсии по империи Марко и вырезке из Эндрю, так это то, что мясо должно быть полностью обескровлено, и это не простая забава, а необходимость.

Что делать? Что делать? Я нашла тяжелый резиновый фартук и нарукавники. Надев все это, я стала похожа на дилера в каком-то космическом салуне на фантастическом Среднем Западе. Разумеется, я заранее надела перчатки, чтобы не прикасаться голыми руками ни к чему, кроме Марко и наручников. Кровь залила мою одежду, когда я перерезала ему горло, но я взяла с собой сменную и еще кусок хорошего камфарного мыла. Помоюсь чуть позже. Как раз к этому я была готова. А вот чтобы каким-то образом подвесить тушу Марко вверх ногами — нет.

Я еще раз внимательно осмотрела зал и нашла две цепи, которые, вероятно, висели на стене как раз для каких-нибудь нестандартных операций. Наверняка эта туша не первая, к которой не подошли стандартные инструменты. На одной из этих цепей я зафиксировала крюк, на него подвесила наручники, предварительно осторожно сняв их с крюка на стене. Тело качнулось, точно огромный маятник.

Я стянула с него мокасины «Феррагамо», срезала брюки, бросив их подальше от лужи крови, затем взяла другую цепь и обернула ее восьмеркой вокруг лодыжек. Затем развернула тушу, просунула руку под ягодицы и подняла ноги до того же крюка, который держал запястья, зацепив на нем звено цепи, обвивавшей лодыжки. Теперь туша меньше походила на моржа и больше на обыкновенного стреноженного бычка. Оставалось только снять наручники с запястий. Я открыла замок. Теперь туша грациозно раскачивалась вниз головой. Ну не находчивая ли я!

Наверняка вам хочется, чтобы я наконец остановилась на этом моменте. Но вы так уютно расположились в своем кресле, устроились в постели, мерно покачиваетесь в поезде, свернулись по-кошачьи калачиком в обнимку с «Киндлом» или просто держите в руках эту книгу и ждете жутких подробностей. Наверняка у вас может возникнуть соблазн поскорее пролистать главу, где я рассказываю о том, как свежевала тушу, потрошила ее, расчленяла то, что когда-то было моим живым, дышащим и эякулирующим любовником.

Но я рассказываю все эти подробности для вашего же блага. Чтобы вы узнали все. Вы и без того знаете уже слишком много и теперь прекрасно понимаете, из чего, образно говоря, делается колбаса.

После шхиты животное необходимо тщательно осмотреть. Хорошо запомните это. Открыв разрезанное горло чуть ниже идеально подстриженной бороды, я заглянула в горло, проверяя, не задет ли пищевод и трахея. Оба были целыми и невредимыми, как плева у девственницы. Все-таки я безупречно владею ножом.

Но медлить я не могу. Конечно, никто не войдет сюда до захода солнца в субботу, но мое алиби дает мне всего два часа форы, чтобы все закончить и убраться к чертовой матери из Рима. Я не знаю, как быстро семья Марко забьет тревогу из-за его отсутствия. Я даже не знаю, под каким предлогом ему удалось вырваться из дома во время шаббата.

Я вырезала полукруг на спине чуть ниже шеи, два таких же полукруга там, где обычно делаются проймы у одежды. То же самое провернула спереди. И вокруг талии — где располагается пояс. Если бы все время мира было на моей стороне, я бы вырезала хитрый маленький кружок вокруг заднего прохода, чтобы перевязать прямую кишку, но я не могла позволить себе такую роскошь. Так что эта неполная кошерная разделка была моей первой и при этом лучшей. (Джованни, Эндрю и Джил не в счет. С ними я больше походила на грязного грабителя могил — отрезала от них кусочки деликатесов и сбегала поскорее под покровом ночи.)

Я немного потянула кожу вниз, и она сползла, точно жилет, открывая блестящие фасции, маслянисто-желтый жир и шелковистые мышцы. По законам шхиты, нужно проверить внутренние органы, поэтому я описала ножом красивую дугу на пояснице и полоснула по центру живота. Внутренности прекрасным каскадом вывалились на пол с гулким шлепком. Известно, что в человеческом теле скрывается двадцать футов кишечника, но пока вы его не увидите во всей красно-сине-белой красе, не сможете по-настоящему представить его. Я завороженно смотрела на кишки. Пульсирующий дикий запах ударил мне в нос. Я отодвинула этих скользких змей чуть в сторону, намотав несколько на стоящую рядом пилу. Они пахли как любые потроха. Нет, давайте я скажу иначе: они пахли первобытной похотью и силой, ликованием и экстазом. Это было впечатляюще — в самом возвышенном смысле. Это возвышало — в самом классическом смысле. Это был такой резкий, звериный, едкий, ископаемый аромат, который есть у дерьма, крови, промежности и спермы в самом святом из супружеств. Если бы у меня было время, я бы разделась догола и покаталась бы в нем.

По идее, я должна была осмотреть легкие, но часики тикают. Время летит быстро, а вскрывать ребра — довольно тяжело. Я пропустила эту задачу, коротко извинившись. Я вообще с радостью сделала бы и все остальное: извлекла седалищный нерв, блуждающие нервы и артерии, чтобы мясо Марко стало чистым и пригодным для употребления. Но у меня оставалось всего около часа. Я должна наконец выбрать. В жизни, как и в писательстве, мы убиваем любимых. Вначале убиваем, а потом смотрим, что у них можно взять.

Я решила взять грудинку (в человеческом теле именно она символизирует настоящую близость) и желудок. Чтобы не выбирать, что мне больше хочется приготовить. Так что вначале я отделила два тяжелых куска плоти с обеих сторон грудной клетки, а затем, поднявшись по кишечнику вверх, нашла желудок. Он был набит, как старый ботинок газетами. Я вывернула его наизнанку, вывалив содержимое на пол. Кусочки курицы, брокколи, что-то белое, похоже на орекьетте. Я всегда просила Марко лучше пережевывать пищу. Меня тут же охватила ностальгия, когда я увидела, насколько была права.

Я отнесла грудинку и желудок в одну из раковин, посыпала солью и оставила на некоторое время. После чего повернулась к алой луже в центре, она уже остыла, окунула в нее руки в перчатках и принялась рисовать. Пентаграммы, козлиные головы, треугольники, анархистские символы, нечто похожее на знак бесконечности, увенчанный пышным крестом, полумесяц с двумя пересекающимися линиями, топор с двойным лезвием. Да, я загодя изучила альбомы, посвященные всякому хэви-металу, и языческие сайты, чтобы найти нужные рисунки. Я украсила ими стены, пол, даже тело, рисуя то правой, то левой рукой и делая все возможное, чтобы как можно больше запутать полицейских, которые, как мы знаем, довольно глупы.

Но перед этим я включила камеру быстрой заморозки. Это было небезопасно, потому что она находилась возле входной двери, однако с улицы ее почти не было видно.

Для того чтобы закончить этот сатанинский арт-проект, мне потребовалось полчаса. Завершала его огромная, почти на всю комнату, пентаграмма. Я промыла грудинку и желудок, затем каждый кусок поочередно поместила в аппарат для упаковки. Тут же в мои руки один за другим выскочили три кирпичика, обернутых термоусадочной пленкой и идеально подходящих для того, чтобы положить их в домашнюю морозилку. Было очень приятно видеть, как Марко превратился в аккуратные куски мяса из супермаркета. Я сунула их в камеру шоковой заморозки, помылась прямо в раковине и переоделась в чистую одежду. Затем забрала отлично замороженное мясо, положила его в сумку вместе с хорошо промытым и вложенным в ножны ножиком, сунула фартук, нарукавники и всю грязную одежду в мусорный мешок. В последний раз осмотрела зал и, удовлетворенная тем, что он действительно выглядит так, будто тут побывала банда анархистов, выскользнула наружу, оставив свет включенным и не закрыв дверь.

Сатанисты вообще не знают, что такое вежливость, и совершенно не заботятся об экологии.

Я вообще не пользовалась тесаком и тем более не убивала Марко. Хотите знать, как мне все сошло с рук? Пожалуйста. Полицейские, конечно, позвонили мне. В моей голосовой почте появилось множество сообщений от них еще до того, как самолет приземлился в Нью-Йорке. Тщательно замороженная грудинка и желудок Марко лежали в недрах моего багажа среди одежды и обуви. Конечно, я была удивлена, опечалена, потрясена и возмущена, когда мне сообщили о нападении и убийстве, которое совершила банда сатанистов. Спросили, не заметила ли я каких-нибудь uomini mysteriosi, подозрительных людей, рядом; возможно, я стала свидетелем. Откровенно говоря, я ждала этого. Я вообще могла не говорить с полицией. В Италии не существует правила Миранды, когда представители правопорядка зачитывают подозреваемому или свидетелю его права. Там не принуждают говорить, но исходят из молчания. Поэтому в моих интересах обеспечить себе алиби. И хотя у меня оно не было идеальным, оно сработало.

Классика жанра: будь в стельку пьян, и люди тебя запомнят. Вначале я взяла в поезде маленькую бутылочку вина и пролила ее на свой пиджак, потом зарегистрировалась в приличном, но не слишком роскошном отеле в Орвието, на поезде это примерно в пятидесяти минутах от Рима. Затем вышла из номера и неровной походкой пересекла площадь к траттории, где напилась до полусмерти за столиком, и это видели все, кто там тогда находился. Два бокала шампанского, бутылка кьянти и бокал бароло кината, несколько тарелок с какой-то обезличенной едой.

Для женщины у меня отличная переносимость алкоголя, но в тот вечер я на самом деле не пила. Я выбрала ресторан из-за того, что там очень много горшков с живыми растениями, так что все вино, которое мне приносил официант, я незаметно выливала в какой-то крепкий папоротник, отпивая из каждого бокала совсем немного — для запаха. Зато я была громкой и словоохотливой, от меня разило алкоголем, говорила я с заметным американским акцентом. Люди вообще склонны верить в то, во что хотят верить, а итальянцы верят в то, что американцы — грубые и невоспитанные хамы и их спортивные штаны — наименее оскорбительны. Так что я дала то, что им было нужно.

Я так напилась, что запиналась, спотыкалась, делала непристойные предложения официантам и посетителям и наконец упала, после чего коридорный из моего отеля забрал меня из траттории, буквально отнес на себе в номер, открыл дверь и уложил на кровать. В ресторане не осталось ни одного человека, кто не запомнил бы меня. Я выжгла свой образ в их коллективной памяти.

В номере я моментально протрезвела, переоделась в черное, волосы спрятала под черный парик, вышла на балкон и перемахнула через ограждение. Затем пришла на вокзал, села в поезд до Рима, а остальное вы знаете.

Я рассказала римской полиции о своем позорном поведении в тот вечер, извинилась за то, что была неприлично пьяна и не могла сдерживать себя, раскаялась в том, что, вероятно, обидела посетителей и доставила уважаемому персоналу отеля слишком много хлопот. Я проспала всю ночь, после чего выписалась из номера и улетела домой, как и планировала.

Спустя два или три дня мне снова позвонили. Сообщили, что моя история подтвердилась. Я еще раз выразила свою печаль по поводу смерти Марко. За годы, прошедшие с тех пор, как мы познакомились с ним в Сиене, сказала я, он стал моим самым близким, самым дорогим другом. Мне ответили, что очень сожалеют о моей утрате.

К этому времени я уже разморозила и съела желудок и грудинку Марко. Грудинку я запекла с черносливом и миндалем, и она была божественной. Желудок, к сожалению, оказался совершенно несъедобен, так что пришлось выбросить его после первого же укуса. Жаль, что Марко так никогда и не прочитает статью о себе в «Гурмане». Уверена, она бы ему понравилась.