12

Дом их бабушки когда-то был римской гробницей. Хотя после смерти Гелиогабала его дворец утех сровняли с землей, а камни побросали в море, остальные особняки никто трогать не стал. Их превосходные фундаменты, мозаичные полы, подвальные помещения для печей (великолепные кладовки!), канализация, бани, сады во внутренних двориках и резервуары для дождевой воды — слишком хорошие, чтобы практичные люди крушили их в угоду историческим обидам, — легли в основу города Кастеллана.

А через пару сотен лет здешнее римское кладбище — небольшая вереница квадратных увенчанных куполами строений с прекрасным видом на море, выстроившихся вдоль скал, — утратило мистическую таинственность. Местные где-то прилепили к склепам по комнатке, где-то поставили перегородку, под шумок выбросили с утесов в воду бренные останки и устроили маленькие дома там, где когда-то покоились мертвецы. Этот крохотный квартал взирающих сверху на город лачуг был особенным и в другом отношении. Поскольку кладбище существовало задолго до того, как к власти пришли герцоги, это единственные здания на острове, которые находятся в частной собственности. На остальной территории в случае смерти арендатора имущество автоматом возвращается к герцогу, и покинутая семья обязана обратиться к нему с прошением переоформить аренду на кого-то из них. Чтобы обременить еще одно поколение долгом за дом, за который платили все предыдущие. Но дома на кладбище попросту переходят от хозяина к наследникам, и хотя в них нет ни водопровода, ни канализации и они не имеют никакой ценности (ценность появляется, когда у населения есть деньги) — на острове эти дома имеют очень высокий статус.

Свой дом мать Лариссы завещала внучкам, прекрасно видя, куда дует ветер с ее зятем.

Мерседес находит Донателлу на старой кухне — сестра плачет, привалившись к стене и поджав под себя ноги.

— Боже мой, Донита! — восклицает Мерседес, стремительно опускается на пол и обнимает ее. — Ох, kerida.

Когда она касается щекой лица сестры, та болезненно морщится. Синяк от отцовского кулака скоро будет виден, еще немного, и сначала заплывет, а потом почернеет глаз. Донателле уже пятнадцать, а каждому известно, что девушку этого возраста надо наказывать, дабы уберечь ее от ада. Так было, есть и будет.

Протянув руку, Мерседес кончиками пальцев касается ушибленного места. Донателла шипит.

— Больно?

Ей самой только двенадцать, поэтому отец, наказывая ее, обычно не поднимается выше ягодиц. Тут ему пока не нужно демонстрировать solteronas свою сильную руку. Мерседес знает, что ее час еще настанет, но в данную минуту лишь смотрит в гипнотическом ужасе на то, как плохо сестре.

— А ты как думала, конечно, больно, — рычит Донателла.

— Погоди, я сейчас, — говорит Мерседес, вскакивает на ноги, находит на привычном месте на полке над каменной раковиной тупой кухонный нож и выходит на солнечный свет.

У двери, пробив себе путь через побитую временем мозаичную плитку, растет большое старое алоэ. Девочка отрезает пару дюймов его побега, снимает кожистый покров с твердыми, как камень, колючками, обнажает кусок нежной сочной мякоти, возвращается в дом, протягивает его сестре.

— Держи.

Донателла берет его, прикладывает к щеке, опять морщится и прижимает сильнее.

— Бедная моя, — сочувственно произносит Мерседес. — За что он тебя так?

— Ни за что, — отвечает Донателла, и из ее глаз опять катятся слезы. — Ни за что!

— Ты наверняка что-то натворила, просто так не наказывают.

— Заткнись, — говорит Донателла, — подожди, придет и твой черед.

— Но, если бы ты делала, что велено, он бы не злился на тебя, — стоит на своем Мерседес. Убеждение, что бездумно передается из поколения в поколение.

— Даже если он несет чушь? — кривит губы Донателла.

Мерседес непроизвольно чуть дергает головой. Чушь? Конечно же, нет, он же их отец.

— Если бы он велел тебе сунуть руку в чан с кипятком, ты бы его послушалась?

— Да хватит тебе, он не стал бы ничего такого просить.

Донателла с отвращением качает головой.

— О господи. Ладно, забудь, проехали. Когда-нибудь сама все поймешь.

Как же ее расстраивает поведение Донателлы. У нее есть все, что только можно пожелать. Она находчива, умна, хорошеет день ото дня, а их семья по сравнению с огромным множеством других живет в достатке. Если бы она только была добродетельнее, вела себя скромнее и не дерзила в ответ…

— Ты правда думаешь, что этого довольно? Что достаточно быть послушной и тогда все будет в порядке?

С этими словами Донателла прикладывает алоэ под глазом ближе к носу. В дополнение к щеке у нее начинает распухать и переносица. Стоит ей вернуться в «Ре дель Пеше», чтобы подавать клиентам frijoles и пасту al’arabais с кроликом, как весь остров тотчас узнает, что дочь семейства Делиа опять вообразила о себе невесть что.

Мерседес пожимает плечами.

— Ради спокойной жизни можно пожертвовать чем угодно, — произносит она любимое изречение их матери.

Донателла с силой бьет ее кулаком по ноге и кричит:

— А если мне не нужна спокойная жизнь! Неужели ты думаешь, что это все, что есть в жизни?

Мерседес потрясена до глубины души.

— Что ты хочешь сказать?

— Это! Все это… убожество! Все одно и то же, одно и то же. И так всю жизнь!

Мерседес вконец озадачена. Все так живут уже тысячу лет. Зачем что-то менять?

— А что еще то нужно?

— Да что угодно! — опять срывается на крик Донателла. — За пределами этого острова целый мир!

Потом шипит от боли и опять прикладывает алоэ.

Слова сестры повергли Мерседес в ужас. Большой мир таит в себе множество опасностей — так все говорят. Нет ни одной женщины, которая уехала бы из Ла Кастелланы, а затем вернулась обратно.

— Не говори так, Донита! — восклицает она.

Сестра отталкивает ее, встает, идет по выложенному известняком полу к старым воротам в виде арки и смотрит на море. У самого горизонта надрывается от натуги контейнеровоз, ржавый и черный, следующий мимо Алжира в свободную экономическую зону Мальты. Ближе к берегу на перекатывающихся волнах к заливу мчит белое суденышко размером с дом, но отсюда для нее совсем маленькое. На передней палубе несколько крохотных ярко окрашенных фигурок греются на солнышке, будто тюлени. Иногда Мерседес видит проходящие мимо суда размером с целый город, там люди лежат рядами, будто тела утопленников, вытащенные из воды после кораблекрушения. И всегда радуется, что они здесь не высаживаются, что у них слишком тесный порт, да и виды с достопримечательностями далеко не сногсшибательные. Ей кажется, что, если бы все они в одночасье сошли на берег, это было бы сродни нашествию саранчи.

— Я не могу так жить до конца своих дней, — говорит Донателла, — не буду. Если придется, то буду каждый день молиться о смерти.

Мерседес застывает от ужаса.

— Тише, святой Иаков услышит!

— Я тебя умоляю! — восклицает старшая сестра, вихрем врывается обратно в комнату, злобно смотрит на Мерседес. — Ты же не веришь в это все?!

— Во что?

— Что святой Иаков убивает грешников, как мавров. Ты серьезно? Он же умер тысячу лет назад!

— Но потом вернулся, чтобы принять участие в битве при Клавио…

Донателла в ответ только фыркает.

— А все эти девушки? Марсела Перес, Елена Эру, Кариза Дракулис…

Донателла закатывает глаза.

— Боже мой, Мерседес, какая же ты наивная.

— Почему это?

— Никакой святой Иаков их не убивал. Они просто уехали. Уехали, и все.

Загрузка...