XIII. Клеопатра и Октавия

Египет. — Антоний и Клеопатра. — Вторжение парфян в Сирию в 40 году. — Беспорядки в Италии после падения Перузии. — Новые насилия и жестокости Октавиана. — Меценат и Афикодор из Тарса. — Антоний в Греции. — Брак Октавиана и Скрибо- нии. — Начало вражды между Антонием и Октавиаком. — Брукдизийский договор. — Брак Антония и Октавии.

Антоний в Египте

Многие историки сурово порицают равнодушие, с которым Антоний встретил в Александрии известие о падении Перузии. Они думают, что, если бы он явился тогда в Италию и принял командование над своей армией, ему было бы легко одержать верх над Октавианом.[755] Все они, продолжая описывать любовный роман Клеопатры и Антония, который начинают со свидания в Тарсе, изображают жизнь в Александрии, как длинный беззаботный праздник, в течение которого Антоний отдавался удовольствиям, забывая обо всем остальном.[756] Следует, однако, заметить, что осада Перузии началась в конце осени 41 года — в то время, когда прекращалась навигация по Средиземному морю. Антоний поэтому узнал о ней только весной 40 года, когда осада уже была окончена. Следует также принять во внимание, что если он не мог бросить своих самых близких родственников, то не мог вместе с тем и одобрить безрассудную политику своего брата и своей жены, не отдававших, по-видимому, себе отчета в том, что теперь народная партия была в армии, что ею была сама армия. Наконец, если нет сомнения, что Марк Антоний в эту зиму предавался удовольствиям в огромном и роскошном дворце Птолемеев, то также достоверно, что он занимался и серьезными делами, в том числе самой важной задачей, стоявшей тогда перед вождем республики и верховным магистратом империи. Клеопатра пригласила его в Александрию не только для развлечений и из желания сделать его своим любовником, но и для того, чтобы повторить ему свои обещания, вероятно, уже данные Цезарю, когда она четыре года тому назад с этой целью явилась в Рим. Она предлагала ему жениться на ней и сделаться царем Египта. Клеопатра для убеждения Антония, конечно, воспользовалась всеми доступными ей средствами, но из-за этого не следует видеть в проекте брака простую попытку его обольщения. Этот проект был очень остроумным политическим планом, делающим честь уму Клеопатры: этим браком она пыталась спасти Египет от общей участи других средиземноморских народов, т. е. от римского порабощения. Очень хитрой политикой, покупая на вес золота последовательно сменявшиеся в римском правительстве партии, Египту удавалось сохранять до сих пор свою независимость, но надеяться на это в будущем было невозможно даже в Александрии. Богатство Египта было слишком велико для того, чтобы не возбудить жадность разоренной Италии, а его правительство было слишком слабо и дезорганизовано для продолжительного сопротивления.

Страна Египет

Египет, с точки зрения экономической и интеллектуальной жизни, был единственной самодовлеющей страной древнего мира: он имел цветущее земледелие, развитую промышленность, обширную торговлю, знаменитые школы и интенсивную артистическую жизнь. Чрезвычайно плодородный, удивительно возделанный, он один доставлял почти весь лен, из которого ткались паруса, распускаемые на Средиземном море; он производил хлеба больше, чем было нужно для его очень большого населения, и потому мог экспортировать его. Благодаря многочисленным искусным александрийским ремесленникам, изготовлявшим самые изысканные ткани, духи, стекло, папирус и тысячи других вещей, вывозимых потом богатыми купцами во все страны, его промышленность была первой в средиземноморском мире. Египет был страной роскоши и элегантности; он рассылал повсюду, даже в Италию, своих художников, декораторов, штукатуров, образцы предметов роскоши. Знаменитый научный центр, он привлекал к себе учеников из самых отдаленных стран, даже из Греции, в свои медицинские, астрономические и филологические школы, находившиеся в Александрии на содержании царского правительства. Наконец, торговля Египта была очень развита и очень выгодна: он не только вывозил всюду продукты своей промышленности в обмен на драгоценные металлы, но и держал в своих руках большую часть торговли с крайним Востоком, с Индией и сказочной страной Серов. 

Население Египта

Но эта блестящая, с точки зрения богатства и культуры, картина Египта омрачается, когда изучаешь его политическое и социальное положение. Старая, славная монархия Птолемеев находилась в агонии. Разделение труда, являющееся истинным результатом цивилизации, до такой степени было развито в Египте, что задавило всякий дух социальной и национальной солидарности. Ремесла, профессии, семейства, индивидуумы думали только о собственной выгоде и удовольствиях. Страшный эгоизм, непобедимое равнодушие ко всему, прямо их не затрагивающему, изолировало социальные группы во всех классах: начиная от лиц, обрабатывавших крупные поместья, храмовые имения, царские домены и живших в условиях, близких к рабству; от свободных трудолюбивых арендаторов, заботившихся только об увеличении своих сбережений; от космополитического пролетариата, представленного усердными, но беспокойными рабочими, вплоть до богатого класса купцов, обосновавшихся в Египте как месте скрещивания главных мировых путей; до богатых собственников, демонстрировавших сказочную роскошь, видевших во дворе высший образец пышности и изящества, но не образовывавших политическую и военную аристократию и позволивших по своей лени и гордости оттеснить себя от высших должностей евнухам, вольноотпущенникам, авантюристам, иностранцам; до жреческой касты, думавшей лишь об увеличении своих богатств и своего значения; до многочисленной, дисциплинированной в теории, но коррумпированной на практике бюрократии, жадной до денег и бессовестной; и, наконец, до двора, бездонной пропасти, поглощавшей деньги и драгоценности, двора, утопавшего в интригах, преступлениях и мелких династических революциях, замышляемых мелкими партиями с поразительным остроумием и коварством в атмосфере всеобщего равнодушия. Таким образом, это гибнувшее царство было одновременно оцепенелым и находившимся в волнении. 

Со своей грандиозной администрацией оно оставляло в пренебрежении все, вплоть до нильских каналов; с монархией, где цари еще при жизни были божествами, оно было постоянно раздираемо дворцовыми переворотами, позволявшими царям оставаться на престоле только несколько лет и препятствовавшими оказывать помощь в самых мелких политических бедствиях. Сказочно богатое, оно не имело армии и, чтобы располагать несколькими отрядами, было вынуждено вербовать беглых рабов из других стран; оно было полно высококультурными и умными людьми, но могло бороться с Римом только при помощи странных, искусных интриг.[757] Постепенно его дипломатия пала так низко, что предложила свою царицу в любовницы римскому проконсулу. Женское царствование Клеопатры, может быть, вследствие ее позорных связей с Цезарем и Антонием, ее ненасытной жадности, ее капризной жестокости и беспомощного правления ее фаворитов, по не известной нам причине имело многочисленных противников, в особенности среди высших классов.[758]Чувствуя себя в опасности, она надеялась спастись и спасти вместе с собой Египет, заключив союз с Римом путем брака с Цезарем. 

Потерпев неудачу, она пыталась осуществить свой план с Антонием: если последний станет царем Египта и египетское правительство будет располагать римскими легионами, независимость Египта и власть Клеопатры будут вне опасности.

Значение Египта для Антония

Нетрудно было заметить слабое место этого проекта: его нельзя было осуществить со столь неглубоким умом, каким обладал Антоний. Если кризис, в котором билась республика, сконцентрировал с некоторых пор управление Римской империей в руках двух или трех полководцев, то эти полководцы представляли, но не олицетворяли государство, подобно наследственным царям, а поэтому они и не имели права заключать союзы путем брака. Брак между проконсулом и восточной царицей мог быть принят Италией и солдатами или как государственное преступление, или как страшное безумие. Несмотря на это затруднение, проект Клеопатры имел некоторые шансы на частичный успех из-за трудного положения Антония, но в особенности из-за нового замышляемого им плана — завоевания Парфии. Антоний гораздо более Октавиана был учеником и политическим наследником Цезаря. В течение шести последних месяцев жизни Цезаря, когда Октавиан находился в Аполлонии, Антоний стал в Риме самым близким и доверенным лицом диктатора: он знал его самые тайные мысли, он овладел после его смерти всеми его бумагами, в том числе планами войны, которую Цезарь замышлял против парфян. Вполне естественно, что, оказавшись по окончании гражданской войны в исключительном положении, он вознамерился привести в исполнение великие проекты, задуманные диктатором в бурные сумерки его жизни, подробности которых были известны, может быть, ему одному. А среди этих проектов самым важным должна была казаться ему война с Парфией. Если сам Цезарь, несмотря на свой гений и свои победы, не считал возможным овладеть положением без решительного успеха в этой внешней войне, то мог ли он, Антоний, обманываться, что это удастся ему в положении гораздо более сложном? У правительства триумвиров не было ни денег, ни авторитета. Только завоевание Парфии, как думал и Цезарь, могло доставить и то и другое его правительству и сделать его навсегда вождем республики. Предприятие, без сомнения, было трудным, но Цезарь, величайший полководец своего времени, оставил ему план военной кампании, где были разработаны все детали, начиная с числа легионов и кончая дорогой, по которой следовало идти. Антонию оставалось только с умом и энергией выполнить этот план. Вероятность успеха с полным основанием должна была казаться ему очень большой. Самым большим затруднением при выполнении предприятия был недостаток денег, и на это могла рассчитывать Клеопатра для осуществления, хотя бы частичного, своих планов. Египет был еще очень богат; царская фамилия владела там единственным во всем средиземноморском мире запасом драгоценных металлов, который еще не разграбил Рим. Предложенный Клеопатрой союз с Египтом мог предоставить в распоряжение Антония материальные средства, необходимые для выполнения великого плана Цезаря. 

Смуты в Азии

Но проект Клеопатры был чрезвычайно смел и необычен, и неудивительно, что Антоний не решился принять его в ту же зиму. Неожиданное событие, впрочем, прервало весной 40 года переговоры Антония и Клеопатры. Как в 41 году разыгралась в Италии пародия на гражданскую войну, точно так же в 40 году в Азии разыгралась пародия на войну с Митридатом. Мелкие царьки Сирии, изгнанные Антонием,[759] и Антигон, претендент на палестинский трон, которому Антоний отказал в своей поддержке,[760] вступили в соглашение с целью уговорить парфян вторгнуться в римские провинции, говоря им, что Сирия и Азия, напуганные огромными контрибуциями, наложенными на них Антонием, охотно примут завоевателей. Бежавший к ктезифонскому двору после битвы при Филиппах сын Лабиена предложил себя в вожди части парфянской армии, подражая италийским беглецам, которые после гражданской войны служили в армии Митридата.[761] Антоний находился в Александрии; в Сирии, управляемой Децидием Саксой, и в Азии, управляемой Титом Мунацием Планком,[762] были только старые гарнизоны Кассия, признавшие нового господина. Неожиданное нападение могло иметь успех. Действительно, весной, ближе к февралю, Антоний получил известие, что армия под начальством Лабиена и Пакора, сына парфянского царя, вторглась в Сирию через Ктесифон и Апамею.[763]

Антоний отплывает в Азию

Антонию пришлось на время оставить свои грандиозные и великолепные замыслы касательно Азиатской империи и расстаться с Клеопатрой. В начале марта он с небольшим флотом отправился в Тир, где, по-видимому, уяснил, что для отражения нападения нужно было призвать значительные подкрепления из Македонии и Италии. Принужденный сразу уступить Сирию неприятелю, он решил через Кипр и Родос отправиться в Азию, а оттуда — в Грецию, чтобы, собрав там большую армию, вернуться на Восток для отражения парфян. 

Немедленно по его отъезде мелкие гарнизоны, окруженные значительными силами врагов, сдались. Один Децидий попытался сопротивляться в Апамее, но так как Лабиен старался подкупить его солдат, бывших ранее легионариями Брута и Кассия, то он испугался измены и бежал в Антиохию. Узнав о его бегстве, Лабиен захватил и казнил почти весь маленький гарнизон, преследовал беглеца до Антиохии, осадил город и овладел им, принудив Децидия к новому бегству — в Киликию. Сирия и Финикия почти целиком были во власти парфян; держался один Тир, где укрылись окрестные римляне, как во время нашествия Митридата в Вифинию в 74 году они укрылись в Халкедоне. Пакор с частью своей армии двинулся затем в Палестину, а Лабиен с другой частью направился на завоевание Киликии.[764] 

События в Италии

В Эфесе Антоний нашел италийских курьеров с известием об осаде Перузии и ужасном смятении, вызванном в его партии падением этого города. Это были новые и очень серьезные затруднения для триумвира, уже озабоченного войной с парфянами. Неужели разом рухнет все здание, воздвигнутое с таким трудом при Филиппах и несколько месяцев тому назад способное, по-видимому, простоять века? Перузинская резня перепугала его друзей и родных и обратила их в бегство. Фульвия в сопровождении трех тысяч всадников, посланных ей генералами Антония, направилась в Брундизий, чтобы оттуда отплыть в Грецию и дожидаться Антония в Афинах.[765] Планк бросил командование своими тремя легионами и бежал с Фульвией; его мать Юлия бежала к Сексту Помпею, принявшему ее очень любезно;[766] Азиний Поллион со своей армией поспешно отступил к дельте реки По, где готовился вести оборонительную войну;[767]Вентидий Басс направился, кажется, в Брундизий.[768] Все старались держаться морского берега, чтобы не потерять связи с Антонием. Многие сторонники Фульвии и Луция бежали, одни — к Сексту Помпею, другие — к самому Антонию. В числе последних были сын Сервилии, Марк Юний Силан и Тиберий Клавдий Нерон. Последний тайно сел в Неаполе на корабль вместе со своей женой, дочерью убитого при Филиппах Ливия Друза, и своим годовалым ребенком, который по капризу судьбы стал впоследствии императором Тиберием.[769]

Октавиан в Риме

Октавиан остался единственным господином Италии, господином жестоким и страшным, характер которого, по-видимому, ухудшался с каждым днем. В судебных процессах против плебеев, вольноотпущенников, чужестранцев он с такой легкостью выносил приговоры, обрекавшие их на пытку, смерть, распятие, что народ прозвал его палачом;[770] он посещал притоны и предавался отчаянной игре;[771] он шокировал Рим скандалами необузданного распутства, посылая за прекрасными матронами, понравившимися ему мимоходом, и принуждая их тотчас же удовлетворять его желания.[772]Мрачный и, несмотря на свое могущество, всем завидующий, Октавиан не доверял никому из своих сотрудников. Сам Агриппа, способности которого он начинал ценить и который, несмотря на свою молодость, был в этом году претором, жаловался на эту зависть и держался настороже, чтобы не давать к ней повода.[773]Действительно, его победа и последовавшая за ней всеобщая растерянность испугали Октавиана, а страх сделал его жестоким. Преувеличивая вместе со всеми влияние Фульвии на ее мужа, он знал, что она склонит его к мщению; знал, что Антоний сильнее его, что он располагает могущественной армией и верными друзьями; знал, что Секст Помпей оказывает любезности матери и сторонникам Антония, и эти любезности в высшей степени беспокоили его, указывая на возможность союза его товарища с Помпеем. И он старался защищаться, распространяя вокруг себя ужас, стараясь всеми средствами привязать к себе солдат и плетя вероломные интриги. Он начал с того, что отдал Италию ветеранам. Ужасная перузинская война как будто бы не насытила еще его жестокость: он конфисковал почти всю территорию Нурсии за то, что граждане воздвигли памятник жертвам защиты города с надписью, что они умерли за свободу, указывая этим, как сожалела о древней республике зажиточная италийская буржуазия.[774] Он ускорил основание колоний, сделал подарки всем ветеранам и заменил в Цизальпинской Галлии Азиния Поллиона Алфеном Варом. Теперь он всеми средствами старался возмутить легионы Антония. Агриппе удалось привлечь под свои знамена два покинутых Планком легиона, но кавалерия отправилась к Сексту Помпею, а третий легион присоединился к Вентидию.[775] В этот, кажется, момент Октавиан постарался подкупить Калена, Вентидия и Азиния, маскируя это якобы попыткой заключить мир.[776] Но его старания окончились неудачей: никто более не доверял ему, а Антоний пользовался слишком большим влиянием. Последний быстро приближался к Греции, а Фульвия двигалась ему навстречу. Угроза прибытия товарища причиняла Октавиану такое беспокойство, что в конце мая он обратился с просьбой о вмешательстве в его пользу к матери Секста, к той Муции, с которой великий Помпей развелся после своего возвращения с Востока, заподозрив ее в связи с Цезарем.[777] Союз с Помпеем он предпочитал унижению перед Антонием и Фульвией. Настоящее чудовище, имевшее все пороки тиранов — страсть к насилию, гордыню, сластолюбие и вероломство, Октавиан внушал ужас Италии. Однако, как ни странно это для тирана, у него было несколько верных друзей, в том числе его учитель Афинодор из Тарса и происходивший из некогда царствующего дома Этрурии Меценат, мы не знаем как он с ним познакомился. Октавиан всегда имел их рядом с собой и обо всем совещался с ними. Вещь еще более странная для тирана: он терпеливо выслушивал их суждения, признавал иногда себя виновным и обещал исправиться.[778] Происходила ли испорченность Октавиана от дурной, испорченной натуры, или она была кризисом болезненного юноши, испорченного властью, ожесточенного ненавистью и страхом? Это была важная проблема, которую должно было разрешить будущее.

Антоний в Греции

Октавиан не хотел войны, но не хотел также и унижаться перед Фульвией и Антонием или показаться слабым в глазах Италии и потому ускорил войну, чтобы приготовиться к защите. Во второй половине июня он узнал, что Муции не удалось добиться для него поддержки Секста Помпея и что последний, ободренный ростом своих сил и побуждаемый беглецами, готовился опустошить берега Италии.[779] В то же время Октавиан узнал, что Кален умер в Галлии и что командование над его одиннадцатью легионами принял его молодой сын. Находясь в страшном затруднении, он принял тогда безрассудное решение поручить Агриппе защиту Италии от войск Секста, а самому отправиться в Галлию и привлечь к себе легионы Калена,[780] надеясь легко отвлечь их от их нового вождя и с их помощью уравновесить вероятный союз между Секстом и Антонием. Примерно в это время, вскоре после отъезда Октавиана из Рима, Антоний прибыл в Афины, где встретился с Фульвией. Эта встреча, по общему мнению, означала начало войны. Но Антоний не желал этой войны, ибо положение на Востоке становилось критическим. Об империи Клеопатры теперь не могло быть и речи. Лабиен завоевал Киликию и Азию, убил Децидия Саксу, овладел без труда всеми городами, исключая Стратоникеи, Миласы и Алабанды,[781] принудив правителя бежать на острова,[782] так что если бы Антоний даже желал смерти Октавиана, он прежде всего вынужден был заняться этими восточными провинциями, готовыми ускользнуть от него. Действительно, он сделал, кажется, суровый упрек Фульвии за ее безумства[783] и в ожидании возвращения Октавиана из Галлии[784] занялся подготовкой сил, чтобы быть готовым к дальнейшим событиям, не делая вместе с тем ни малейших уступок домогательствам Фульвии и многочисленных врагов своего товарища. Где-то в июле приехала в Афины его старая мать, которую прислал ему Секст с эскортом из знатных лиц, в числе которых были объявленный вне закона Гай Сенций Сатурнин и Луций Скрибоний Либон. Это посольство определенно предложило ему союз с Секстом Помпеем для борьбы с Октавианом. Твердо решив не вызывать войны, но быть готовым, чтобы не быть захваченным врасплох, Антоний отвечал, что он признателен Сексту за его предложение и согласен объединиться с ним, если Октавиан не выполнит принятые на себя при Филиппах обязательства; если же, напротив, Октавиан выполнит их, то он постарается примирить с Секстом своего товарища.[785]

Приготовления Октавиана к войне, его брак

Антоний и Октавиан, таким образом, не доверяли друг другу; ни тот, ни другой не хотели войны, но ни тот, ни другой не хотели и проявить инициативу мира. Подобное положение не могло долго Октавиана продолжаться. Октавиану удалось возмутить в Галлии легионы Калена, и, оставив их под командой Сальвидиена, к концу июля или началу августа он вернулся в Рим, все еще полный страха и неизвестности. Было ли для него действительно выгодным восстание легионов Антония? Не вызовет ли оно войну? Кроме того, будут ли верны ему эти легионы? По возвращении в Рим он мог собрать более подробные сведения о происходивших между Антонием и Секстом переговорах, однако он не знал с достоверностью, был ли уже заключен союз между ними или нет. Чтобы воспрепятствовать во что бы то ни стало союзу, бывшему по меньшей мере возможным, Октавиан отправил Мецената к Луцию Скрибонию Либону, тестю Секста и самому влиятельному из его советников вследствие старой дружбы с его отцом, и просил себе в жены его сестру Скрибонию, которая, по-видимому, была старше Октавиана и уже была женой двух прежних консулов.[786] Скрибоний, очень обрадованный, тотчас написал в Рим, что этот прекрасный брак следует заключить немедленно, и триумвир, со времени измены легионов постоянно ожидавший нападения со стороны Антония, поторопился со свадьбой, которая, вызывая насмешки всего Рима, была справлена, вероятно, в августе. В то же время Октавиан постарался уверить ветеранов, что Антоний вступает в союз с Секстом с единственной целью — возвратить прежним владельцам назначенные им земли;[787] наконец, он постарался примириться с Луцием Антонием, которому дал управление Испанией.[788] Луций принял его, и с этого момента мы не находим о нем никаких известий; вероятно, он скоро умер, и неизвестно, естественной ли смертью. 

Начало военных действий

Октавиан не ошибся на этот раз. Когда в Греции узнали, что сын Цезаря отнял у своего товарища его лучшую армию, Фульвия и партия войны одержали верх.[789] Антоний тотчас перешел в наступление; он посадил часть македонских легионов на корабли, найденные в Азии, и приготовился напасть на Италию. В этот критический момент к нему прибыла помощь. Из своего убежища в дельте реки По Азиний Поллион вступил в переговоры со странствующим господином Адриатического моря Домицием Агенобарбом, плавающее царство которого имело своими границами борта его кораблей, и убедил его заключить мир с Антонием. Предложения Домиция прибыли в удачный момент: Антоний нуждался в кораблях и принял их, забывая, что Домиций был одним из заговорщиков, осужденных по Lex Pedia.[790]

Усиленный кораблями и двумя легионам под начальством Домиция, он уехал из Греции в сентябре, оставив Фульвию в Сикионе и написав Сексту Помпею, что принимает его союз. Скоро военные операции начались с обеих сторон. Захватив Сипонт, Антоний тотчас же осадил Брундизий. Секст высадил на берегах Лукании отряд, осадивший Консентию (совр. Cosenza), другой отряд он направил к Фуриям в Тарентском заливе, а флот с четырьмя легионами под начальством своего вольноотпущенника Менодора, или Мены, послал для завоевания Сардинии.[791] Октавиан в свою очередь отправил Агриппу для отвоевания Сипонта, сам двинулся на помощь Брундизию, а П. Сервилию Руллу дал приказ собрать прочие силы и следовать за ним.[792]

Недовольство в армии

Но Октавиан скоро заметил, что в этой войне, как и в войнах Мутинской и Перузинской, наибольшую трудность представляет противодействие солдат, жаждущих согласия между Октавианом и Антонием и вопреки своему желанию взявшихся за оружие против победителя при Филиппах. Агриппа безуспешно пытался призвать к оружию ветеранов, которым были даны земли в Южной Италии. Октавиан во время поездки в Брундизий убедил многих ветеранов следовать за собой, но они сделали это только в надежде заставить его заключить мир.[793] Сипонт был освобожден Агриппой, но Сервилий, захваченный Антонием возле Брундизия, был разбит и оставлен почти всеми солдатами,[794] а под стенами Брундизия солдаты Цезаря постоянно осыпались бранью и упреками солдатами Антония.[795] Еще серьезнее было то, что Сальвидиен, по-видимому, вступил в переговоры с Антонием по поводу возвращения ему армии, которую Октавиан отнял у него, так как казалось невозможным удержать ее в верности новому господину. Со столь мало расположенной к сражению армией Октавиану было трудно действовать энергично: триумвиры в одно и то же время были господами империи и рабами легионов. С другой стороны, Антоний готовился призвать подкрепления из Македонии; Сексту Помпею удалось овладеть Сардинией и привлечь под свои знамена два легиона Октавиана.[796] Таким образом, дело принимало для Октавиана дурной оборот.

Смерть Фульвии и начало переговоров

Октавиан очень хотел завязать переговоры, но ни ему, ни Антонию не хотелось делать первого шага. Нужно было чье-нибудь посредничество, но на это никто не осмеливался из страха перед Фульвией. По странному случаю, в это время пришло известие о смерти Фульвии в Сиконе.[797] Тогда, наконец, друг Антония Луций Кокцей решил вмешаться, чтобы восстановить мир между Октавианом и Антонием. Первый визит он нанес Октавиану, потом вернулся к Антонию, снова отправился к Октавиану, вытягивая постепенно с той и другой стороны оправдания, предложения, ответы. Октавиан поручил ему сказать Антонию, что он хотел оказать ему услугу, взяв легионы Калена, чтобы не оставить в руках молодого человека войска, которые Секст Помпей мог постараться привлечь на свою сторону;[798] Антоний, со своей стороны, поручил передать Октавиану, что он признает ошибочность действий Фульвии.[799] Пока Кокцей беседовал с Антонием и Октавианом, солдаты проводили крупные манифестации в пользу мира.[800] Невозможно было сопротивляться более их желаниям. Антоний отправил Домиция в Вифинию и написал Сексту Помпею, чтобы он удалился в Сицилию.[801] Можно было, таким образом, организовать обсуждение нового соглашения, но не прямо между обоими триумвирами, а между Азинием Поллионом как представителем Антония и Меценатом, представителем Октавиана.[802]

Брундизийский договор

Таким образом, осенью 40 года в Брундизии было заключено принципиально новое соглашение. Это был новый передел Римской империи, включавший на этот раз и восточные провинции, о которых не было речи после битвы при Филиппах. Октавиан получал все европейские провинции, включая Далмацию и Иллирию, а следовательно, и Нарбонскую, и Цизальпинскую Галлии, ранее принадлежавшие Антонию; последний же получал все восточные провинции — Македонию, Грецию, Вифинию, Азию, Сирию, Киренаику; 

Лепиду была оставлена одна Африка.[803] Октавиан возвращал Антонию легионы Калена,[804] но получал два легиона, которые ему был должен Антоний, а также три легиона, еще не отданные ему Лепидом, и сохранял три легиона, только что набранные Планком; таким образом у него оказывалось шестнадцать легионов (два отнял у него Секст). 

Антоний сохранял два легиона Домиция, что доводило его армию до девятнадцати легионов, и сохранял за собой право проводить наборы в Италии.[805] Лепид сохранял шесть легионов, недавно набранных Луцием Антонием. Секст Помпей лишался помощи Антония, и Октавиан поэтому мог немедленно начать с ним войну.

Значение этого договора

В этом соглашении, важность которого странным образом не признается историками, можно видеть первые результаты интриг Клеопатры. В то время как раньше, после битвы при Филиппах, Антоний требовал своей части в управлении Италией и хотел иметь в своей власти часть ее; теперь, напротив, он отдавал всю Италию и весь варварский и бедный Запад своему товарищу, а себе брал ту часть империи, центром которой можно было считать Египет: все провинции богатого и цивилизованного Востока и лучшую африканскую провинцию — Киренаику. Это изменение притязаний, конечно, было результатом обсуждений, проходивших при Александрийском дворе. При кажущемся блеске стагнирующего Египта Антоний, подобно Цезарю в его последние годы, был убежден, что Европа, не исключая даже Италии, бедная и варварская страна, которая никогда не станет богатой, и что, не будучи в состоянии захватить всю Римскую империю, ему нужно взять Восток, и прежде всего Египет как его центр. Властитель Египта, имеющий италийских солдат и восточное золото, он завоюет Парфию и станет самым могущественным из людей. Он должен был, однако, на время отказаться от части этого проекта, от царства Птолемеев, владычества над Нилом и брака с Клеопатрой, только что подарившей ему сына. Фульвия умерла вовремя, но солдаты всегда верили в чудесное действие браков как гарантии мира и, чтобы сделать соглашение более прочным, имели для него в виду новый брак. Антоний должен был согласиться жениться на Октавии, сестре Октавиана, овдовевшей несколько месяцев тому назад и имевшей маленького сына;[806] ему нужно было изменить свой образ жизни, перестать быть азиатским монархом, окруженным наложницами и евнухами, и снова стать латинским отцом семейства, мужем простой римской матроны. Но Клеопатра ввела в свиту Антония много ловких и хитрых египтян, которые должны были извещать египетскую царицу обо всем, что он делал или задумывал делать, и, кроме того, терпеливо работать над неустойчивым духом триумвира, чтобы он оставался расположенным к их царице и ее проектам.[807] Клеопатра издали упорно работала над превращением мужа Октавии в восточного монарха.

Италия не могла обеспечить финансами великое предприятие. Италийское общество, впрочем, уже догадывалось, что завоевание Парфии после завоевания Понта и Сирии еще больше нарушит, к выгоде для Востока, равновесие провинций; циркулировавшие слухи о желании Цезаря перенести столицу на Восток, в Илион или Александрию, были только предвидением угрожавшей опасности. 

Теперь эта до сих пор смутная опасность приняла отчетливые очертания в принятых в Брундизии решениях: Антоний переносил на Восток центр своей политической и военной деятельности; единственной слабой связью, которую он сохранял с Италией, было сохраненное за ним право проводить там набор войска. Но могла ли Италия, после того как она была главой Римской империи, согласиться стать лишь ее рукой и защищать своими людьми империю, лучшие плоды которой у нее были отняты? Антоний, все более и более увлекавшийся идеей войны с парфянами, ободряемый своим успехом, природной смелостью и неизмеримой властью, которой он располагал в обстановке полного хаоса, не колебался более и с закрытыми глазами бросился в темное будущее.

Разделение Востока и Запада

Как бы то ни было, этот брак показывает, что прошлой зимой любовь к Клеопатре удерживала Антония в Александрии меньше, чем его политические замыслы. Когда события вынудили его разом изменить эти проекты, он, не колеблясь, заменил брак с Клеопатрой браком с Октавией. Но брундизийский договор имел еще ббльшую важность с другой точки зрения: он свидетельствовал, что кроме революции и анархии империи угрожают другие центробежные силы — антагонизм между Западом и Востоком. Этот договор действительно предупреждал на три столетия раздел Римской империи на Западную и Восточную, окончательно свершившийся только в эпоху Диоклетиана; в нескольких строках он отнимал у Италии обширные домены, завоеванные ею двести лет тому назад. Италия двести лет жила грабежом Востока; когда поступление восточной дани прекратилось, она испытала большое потрясение и сильно страдала от этого. Что случилось бы с Италией, если бы эта дань, вместо того чтобы поступать в Рим, задерживалась бы в Афинах, где Антоний думал основать свою столицу, ожидая того времени, когда ее можно будет перенести в Александрию? Какие хаос и революция в экономическом строе произошли в столетие, когда эта дань стала тратиться не в Италии и Европе, а на Востоке! Однако эта глубокая революция была необходимым следствием великого замысла завоевания Парфии. Было очевидно, что для выполнения такого великого проекта внутри Азии нужно было переместить центр империи к востоку, особенно в ту эпоху, когда почти разоренная Италия не могла обеспечить финансами великое предприятие. Италийское общество, впрочем, уже догадывалось, что завоевание Парфии после завоевания Понта и Сирии еще больше нарушит, к выгоде для Востока, равновесие провинций; циркулировавшие слухи о желании Цезаря перенести столицу на Восток, в Илион или Александрию, были только предвидением угрожавшей опасности. 

Теперь эта до сих пор смутная опасность приняла отчетливые очертания в принятых в Брундизии решениях: Антоний переносил на Восток центр своей политической и военной деятельности; единственной слабой связью, которую он сохранял с Италией, было сохраненное за ним право проводить там набор войска. Но могла ли Италия, после того как она была главой Римской империи, согласиться стать лишь ее рукой и защищать своими людьми империю, лучшие плоды которой у нее были отняты? Антоний, все более и более увлекавшийся идеей войны с парфянами, ободряемый своим успехом, природной смелостью и неизмеримой властью, которой он располагал в обстановке полного хаоса, не колебался более и с закрытыми глазами бросился в темное будущее.

Пятая эклога Вергилия

Италия не оказывала теперь никакого сопротивления: слишком много бедствий обрушилось на нее. Несчастья распространялись повсюду и никого не щадили, даже поэта, воспевавшего обновление мира. Отвращая взоры от ужасной действительности, чтобы погрузиться в поэтическое созерцание идеального мира, Вергилий написал в этом году свою пятую эклогу как продолжение пророчеств, изложенных в четвертой. Это была чистая и нежная идиллия, полная сельских образов и мистических порывов, но глубоко печальная, в которой два пастуха оплакивают смерть буколического героя Дафниса и воспевают его апофеоз. Действительность скоро, однако, оторвала поэта от его поэтических снов. Алфеи Вар, не будучи в состоянии более сопротивляться жадным требованиям ветеранов, вынужден был разделить между ними земли Кремоны и Мантуи, и маленькое имение, унаследованное Вергилием от своих предков, было, таким образом, конфисковано. Поэт обратился за помощью в Алфену, бывшему его другом и желавшему быть прославленным, подобно Поллиону, в его стихах, но ничего не смог добиться: ветераны были господами Италии. Вергилий вынужден был бежать и искать убежища в Риме в доме своего старого учителя философии Сирона.

Загрузка...