Отдаленное настоящее, или же FUTURE РERFECT

62

Беседа заметно утомила господина Флейшмана. Напоив собеседника чаем с бутербродами и устроив отдыхать, Димыч решил, что ему самому тоже невредно было бы вздремнуть, устроился на кожаном диване, на всякий случай загодя приготовив шприц, и — после всего пережитого — тотчас уснул, точно провалился в черную пустоту.

И совсем скоро проснулся. Вот, казалось бы, ложился с таким ощущением, что теперь продрыхнет минимум двое суток. Ан времени прошло совсем немного, но сна ни в едином глазу!

Из спальни доносилось мирное, ровное похрапывание.

А что, ежели?.. В прихожей на тумбочке, кажется, были ключи от входной двери…

Стараясь не шуметь, Димыч кое-как привел в порядок одежду, в ванной ополоснул лицо и выскользнул на лестницу, тихонько притворив за собою дверь. Пойманная почти сразу машина моментально домчала его до Съезжинской.

Петяша оказался дома, но открыл не сразу.

— Здравствуй, — сказал он без особой приязни в голосе. — С чем пожаловал?

Так тебе и скажи…

— Посмотреть пожаловал, как живешь-можешь. Если еще можешь…

— Могу, могу, — заверил Петяша не без некоторого, наигранного, впрочем, не шибко-то веселого, самодовольства. — Могу? — обратился он к выглянувшей с кухни Кате.

Димыч едва удержался от злобного зубовного скрипа. Что за подлость — шел ведь, кажется, поговорить нормально; честно хотел все недоразумения уладить… Откуда же возникла в одночасье эта злоба? Человек, рассматривающий… да просто живущий с позиции разума, не должен…

— Ну, раз можешь, давай-ка кое-чего побеседуем. Кофе в этом доме имеется?

Вместо ответа Петяша мигнул Кате. Та скрылась, и в кухне тут же загремела посуда.

— Сейчас будет тебе кофе. Айда пока в комнату, раз уж пришел. Я, честно сказать, решил, будто ты испарился навсегда. Было у меня почему-то такое впечатление.

— У меня тоже. Поначалу. Все же, нельзя ведь так; прятаться от неприятностей и надеяться, что пронесет…

Петяша хмыкнул.

— Если можно есть того парня, который бог, отчего нельзя есть Джима Уиттла?

Димыч, усмехнувшись, поддержал цитату:

— Да вот от того самого — Джим маленький и скоро кончится. В отличие от того парня… Который бог.

В комнату заглянула Катя.

— Петь, имей в виду: кофе у нас — почти весь. Может, сходишь, чтоб не экономить?

Петяша раздумчиво покачал головой.

— Ладно уж. В доставку звонить — выйдет дольше. Посидишь пока? Вот, почитай, кстати, я тут почту разбирал. Реакция на тот мой рассказие забавная.

С этими словами он, не дожидаясь Димычева ответа, подцепил со спинки стула пиджак, похлопав по карману, убедился, что бумажник и ключи на месте, небрежно кинул пиджак через плечо и вышел.

В прихожей лязгнул замок, и сразу вслед за этим в квартире воцарилась ватная, вязкая тишина.

Димыч замер от внезапно охватившего его возбуждения. Внутренности сжались в холодный, тугой ком, от которого по всему телу словно разлилась леденящая, густая жидкость, сопровождаемая по мере продвижения дрожью кожи.

Борясь с возбужденем, он подсел к компьютеру и принялся прокручивать предложенный эхомейл.

Что это у нас тут цитируют? И по какому поводу? Ага…

Привычно пропуская мимо сознания надоедливые «PL>», с маниакальной аккуратностью расставленные в начале каждой цитируемой строки, Димыч углубился в чтение.

Понятно, подумал Димыч. Реакция вполне предсказуема: война бобра с ослом, часть номер эн плюс один. Помимо прочего, хватило бы и одного кросспостинга в «кащенку». Где она тут у нас, эта самая реакция этой самой Клео Барановой… а, вот.

Димыч негромко хмыкнул. В другое время сия нешуточная фидошная драма (наверняка эха до сих пор бурлит говнами, там одни «христиане» чего стоят) доставила бы ему немало веселых минут, и время ожидания Петяши с кофе промелькнуло бы незаметно. В любое другое время — да. Но только не теперь.

Может быть?.. Нет, нет, нет! Нельзя…

Ему страшно хотелось — хотя бы силой — взять оставшуюся на кухне женщину, и именно поэтому он ровно в той же мере был отвратителен самому себе. Как же избавиться от этого мерзкого, до отчаяния доводящего раздвоения? Это же не женщина. Это же… что угодно, только не женщина!

Застрелить? Сначала — взять, а после — застрелить…

Из прихожей послышались неторопливые мягкие шаги. Рука Димыча скользнула за борт пиджака. Дверь в комнату медленно распахнулась. На пороге появилась Катя, соблазнительная, желанная до помрачения ума… и совершенно голая.

— Ну, чего ты все время на меня смотришь так зло? — проворковала она, капризно надувшись. — С того самого дня, когда я вас в Гостином встретила…

Горло Димычево разом накрепко закупорилось.

— В ка… ком еще Гостином?! — хотел было крикнуть он, но ком, вдруг возникший в горле и перекрывший путь воздуху, точно раковая опухоль, задавил слова, превратил их в невнятное сипенье.

Катя шагнула ближе. Димыч почувствовал, как рука ее нежно легла на его грудь, помедлила секунду и медленно заскользила книзу, оставляя за собой ощущение жаркой, испепеляющей пустоты под ребрами. Добравшись до пуговицы на брюках, Катины пальцы снова замешкались на миг, затем вдруг удивительно сильно и быстро крутанули несчастный пластиковый кругляш. Пуговица еще весело тарахтела по плашкам паркета, а Катины ноготки уже впились в Димычевы ягодицы, заставив его застонать. Разом забыв все, он переступил ногами, вышагивая из соскользнувших на пол брюк; Катин мизинец тем часом легонько коснулся самого кончика его головки, едва не вызвав взрыв, лишь в последний момент предотвращенный тем, что пальцы другой ее руки еще больнее впились в зад Димыча.

— Не-ет, — еле слышно, на выдохе, шепнула Катя, — нам так скоро кончать не ну-ужно, у нас времени еще мно-ого…

Руки ее, пробежав по обнаженной спине (и когда только успел скинуть рубашку? — мелькнуло сквозь горячий туман в мозгу), легли на плечи, мягко надавили, и Димыч, повинуясь их команде, опустился на тахту. Катя мигом преобразилась. Издав победный крик, она вскочила на Димыча верхом, сразу и целиком приняв его в себя. Выпрямилась, выгнула спину, отчего округлые, упругие грудки ее, сотрясавшиеся от волнами пробегавшей по телу дрожи, сделалось очень удобно ласкать, что и было тут же принято Димычем, как руководство к действию. Некоторое время — черт его знает, сколько секунд, минут, часов это продолжалось — они пребывали в таком положении. Затем Катины бедра начали двигаться, то подаваясь вперед то отступая, но неуклонно убыстряя ритм.

— Сейча-а-ас… — выдохнула она, трепеща всем телом от возбуждения, и вдруг, застонав и сжав его в себе, забилась так, что Димыч едва не зашелся визгом от боли и наслаждения. Все вокруг точно окутала непроницаемая для глаз тьма, на миг разогнанная вспышкой взрыва, но тут же сгустившаяся вновь, обволокшая уютным, теплым одеялом.

Через несколько (опять же, совершенно не понять было, сколько его прошло) времени Димыч снова начал смутно осознавать себя. И это было приятно, так как впервые после долгого перерыва он почувствовал, что жить, просто словами не выразишь, как хорошо. Со вкусом потянувшись, он открыл глаза, и тут его точно шамберьером ожгло по ноздрям. Едва не потеряв сознание, он хотел было вскочить, но рука, которой он оперся о тахту, неожиданно провалилась во что-то липкое, вязкое и холодное. Запах резко усилился.

С судорожным омерзением вырвав разом захолодевшую, заизвивавшуюся раздавленной змеей руку, Димыч поднялся-таки с тахты. Чудовищными усилиями сдерживая тошноту, опустил взгляд на постель, еще недавно представлявшуюся средоточием гармонии и наслаждения…

На подушке, пялясь невидящими глазницами в потолок, цинически улыбаясь лишенной губ пастью, покоилась голова трупа, очень долго пролежавшего в земле; остальное, слава богу, было скрыто одеялом. Мертвые челюсти лениво, точно со сна, разомкнулись…

— Куда ты? — спросил мертвец голосом Кати. — Ну, неужели все еще дуешься? За что?

Собрав в кулак всю волю и прекратив трясти рукой, Димыч оглянулся в поисках своей одежды.

— Знаешь, — стараясь, чтоб не дрогнул голос заговорил он, — на работу еще зайти надо бы…

— Ну нет! — капризно воскликнул мертвец. — Теперь я тебя никуда не пущу. Работа и до завтра подождет; ну иди же сюда, я вправду не понимаю, чем тебя обидела…

С этими словами то, что осталось от Кати — без сомнения, двигалось тело с той же неповторимой, зовущей грацией — отбросило прочь одеяло и потянулось к Димычу. Намертво скованный ужасом по рукам и ногам, он лишь крепко зажмурил глаза…