Отрада округлых вещей

ОЗЕРО ЗНАЕТ О КРИВИЗНЕ ЗЕМЛИ БОЛЬШЕ НАС

Моей первой мыслью было, что этот человек — наверняка албанец. Кожа у него была смуглая, и то, что он говорил, мало напоминало итальянский. Тони когда-то знал двоих албанцев, он ездил с ними в отпуск на старом «вольво» своего дедушки. От этой поездки остались полароидные снимки, которые он мне однажды показал. Лицо у этого было как раз такое. Потому-то я так и подумал. В любом случае, человек этот сильно пыхтел, и нам пришлось его поддерживать. Уже не помню, кто из нас дал сигнал прекратить. «Хватит!» Такое всегда начинается с места в карьер. Последний удар нанес Эрвин — кулаком, снизу, в подбородок.

Теперь албанец как-то странно растопыривал руки, словно опираясь на невидимые ходунки. Тони изо всех сил старался поддерживать его, чтобы тот не опрокинулся. Тони двигало не только сострадание, он превратил свою заботу в некое подобие спектакля. Он то и дело ненадолго отпускал албанца, тот начинал пошатываться, и тогда Тони снова подхватывал его и приводил в равновесие.

Время от времени албанец что-то говорил, повторяя одну и ту же фразу. Я обращался к нему на трех языках — немецком, английском и итальянском, но он только глядел на меня, оцепенев от ужаса. «Он сам виноват», — сказал Эрвин.

И правда, албанец увязался за нами вскоре после того, как мы вышли из клуба. Вел он себя фамильярно, в такой отвратительной деревенской манере: например, обнял меня за спину и стал подталкивать, мол, иди туда-то и туда-то. А потом начал бурно жестикулировать. Каждый новый жест недвусмысленнее предыдущего. Я не понимал ни слова из того, что он говорит, но жесты были вполне красноречивы. Сначала Эрвин его оттолкнул. Но албанец в ответ на это только рассмеялся, и это не предвещало ничего хорошего. За первым последовал еще один толчок, уже посильнее и вразумительнее. Тони давал ему понять, чтобы он оставил нас в покое. Нас-де не интересует его похабщина. Но все безуспешно. На удивление быстро албанец взял слезливый тон. Показал на свои часы, потом на карманы. Объясняя нам, что они пусты. Потом сделал еще один недвусмысленный жест, просунув палец в плотно сжатый кулак, Бог ты мой.

Может быть, он споткнулся, или в какую-то секунду у него лопнуло терпение, и он неловко обхватил Эрвина сзади обеими руками. Конечно, мы сразу же его оттащили. Было уже ясно, что он напился.

Голову он защищал обеими руками, совсем как боксер, еще до того, как пропустил первый удар. И все-таки избить его оказалось нетрудно. Человечек он был щупленький. А Эрвин пришел в ярость. С какого-то мгновения албанец перестал закрывать рот, даже когда его настигал кулак. Превратился в вялый, трагический портновский манекен. Я целился ему в кадык, но попал только раз.

Потом последовал сигнал прекратить. Мы помогли ему подняться. Он потерпел поражение, теперь все кончилось, мы вели себя как великодушные победители. В конце концов, мы, как и он, были в этой стране гостями. Албания от этой части Италии близко, совсем рядом, сразу за Адриатикой. Несколько часов назад мы приехали из Бриндизи на север, в Бари. Здесь было много квадратных домов и сотни телевизионных антенн, они росли точно какой-то спутанный кустарник. Мы оставили машину в нескольких кварталах от клуба. Завтра Тони предстояло вернуться домой, и марш под венец. Обычно парни, устраивая мальчишник, любовались стриптизершами. Тони хорошо зарабатывал, потому и предложил поехать в Южную Италию. Тринадцать часов на машине, но ему все равно нужно было набираться опыта, в конце концов, ему скоро ездить в отпуск с семьей: на заднем сиденье — орущие близнецы, справа — раздраженная жена, а впереди — бесконечная лента автобана. А потом десятки лет он будет жить, как положено мужу, а его хобби будут изгнаны в подвал или в гараж — нечистые, периферийные зоны дома.

Некоторое время спустя албанец опять взялся за свое. Он что-то доказывал, воздев указательный перст к небесам. Тони мягко его повалил. Албанец заскулил, взмолился и стал повторять те же недвусмысленные жесты. Он показал куда-то, а потом принялся перебирать пальцами, словно пересчитывал деньги.

— Боже мой, да когда он уже успокоится, — простонал Эрвин.

— Calm down,[84] — произнес Тони.

Я бросил взгляд на море. В нем было что-то неодолимо притягательное, даже так поздно ночью, казалось, будто оно одновременно побеждает тебя и подтверждает твое право на существование. Даже любое озеро среднего размера знает о кривизне Земли больше нас. Албанец сел на асфальт. За ним слабо светились окна домов. Из клуба появились несколько молодых людей с обнаженными торсами и в татуировках, на ходу окинули нас взглядом. Один из них показал на албанца, и остальные засмеялись, жестами изобразив что-то, но что именно, можно было понять, только задержав дыхание. Какая-то часть меня все еще не вышла из боевой стойки. Чтобы дать выход разрушительной энергии, я быстро расстегнул и снова застегнул молнию своей летней куртки. Албанец затих, видимо, испугавшись подростков из предместья.

— Что с ним не так? — спросил Тони.

Вопрос этот прозвучал несколько запоздало. Я посмотрел на часы, но они выдали мне совершенно бессмысленную информацию. Албанец достал из кармана пиджака спичечный коробок. Открыл его и втянул в себя воздух. Потом блестящими глазами примирительно взглянул на нас.

— Ты только посмотри на него, — сказал Эрвин.

— Ага, — откликнулся Тони. — Вот и мне интересно, что с ним не так.

Я предложил идти дальше. Но стоило нам зашевелиться, как албанец ожил, попробовал встать, чтобы двинуться вслед за нами. Столкновение не прошло бесследно, и теперь между нами протянулись невидимые нити. Однако адреналин тем временем успел выдохнуться. Сидя на корточках, албанец возился со своим спичечным коробком. Потом, порывшись в карманах, он вытащил сигарету и осторожно положил рядом с собой на землю. Высоко над нами, в качестве образца текстуры какого-то иного мира, украшенного совершенно иными узорами, висела Луна. Иногда забываешь, что Луна существует и для других людей тоже. Из клуба доносилась «Барби-гёрл» группы «Аква».

— Он уже всё, готов, — сказал Эрвин. — Нализался. You been drinking too much, hm?[85]

Албанец заметил, что обращаются к нему, и поднял глаза на Эрвина. Подобрал с земли сигарету и предложил Эрвину. Тот покачал головой:

— Слушай, отстань от меня с этим.

— Да он спятил, черт бы его побрал, — добавил Тони.

Когда в конце улицы нас кто-то окликнул, я вспомнил, что уже слышал этот голос несколько раз, но он словно проходил мимо моего сознания. Это была женщина, и она маршевым шагом направлялась прямо к нам. Из клуба вышел человек в кожаной куртке. Он сел на припаркованный мотоцикл, и женщина изо всех сил постаралась не попасть в создаваемое им силовое поле. На руке у нее висела большая хозяйственная сумка, что посреди ночи выглядело довольно странно. Но не было никаких сомнений, что она идет к нам.

Она повторила то, что выкрикивала все это время, подошла ближе, удивленно взглянула на нас, а потом, хотя мы нисколько не мешали ей пройти, грубо протиснулась между нами — к тому, сидящему на земле. Она закричала на него, потом на нас, потом даже топнула ногой.

— Sorry, — сказал я. — English? Inglese? No italiano.[86]

На самом деле я понял по крайней мере обрывки ее речи. Она спрашивала, что мы сделали, что случилось, не забыв при этом выругаться.

Женщина заговорила по-английски. Это ее муж, сказала она. Что мы с ним сделали? У него же лицо в крови! С ним что, произошел несчастный случай? Или он подрался? Да что тут случилось, позвольте спросить? За ее спиной человек в кожаной куртке с грохотом унесся на своем мотоцикле.

— Не is an idiot,[87] — произнес Эрвин.

Женщина тотчас затараторила без умолку, но уже не так агрессивно. Завершив длинный-предлинный пассаж, она с трудом перевела дыхание и нагнулась к мужу. Вновь запричитала, наклонившись к самому его лицу, трижды укоризненно спросила его об одном и том же, а он покачал в ответ головой. Показал ей спичечный коробок и вздохнул. Она беспомощно развела руками, давая понять, что не в силах постичь ни весь этот мир, ни этих троих незнакомцев, ни собственного мужа. Ни к кому не обращаясь, понуро повесив голову, албанец опять сделал пальцами один из своих недвусмысленных жестов.

Мне бросилось в глаза, что усы у него куда-то съехали. Они что, приклеены? Или у него теперь как-то по-другому сидела челюсть? Может, она сломана — мало ли, Эрвин мог ударить сильно, если чувствовал, что его загоняют в угол.

— Не attack us. And not go away,[88] — объяснил Тони.

Разумеется, я знал, что на самом деле Тони совсем не так плохо говорит по-английски, но понял, зачем он это делает: чем меньше словарный запас, тем меньше поводов для столкновения.

— Не is not right, — ответила женщина. — You hurt him![89]

Затем последовало несколько фраз на итальянском.

— Sorry, — сказал Тони. — But he attack us. Not other way round.[90]

— О, Мадонна, — выдохнула женщина.

Она отерла уголки глаз. Оказывается, она плакала. Мне от всего этого стало неловко, и я спросил: «Is he Albanian?»[91]

Женщина посмотрела на меня так, будто я спятил.

— Не attack us, — повторил Тони.

Женщина попыталась поднять своего мужа, но тот обмяк и медленно осел, напрасно она тянула его за руку. В конце концов она сдалась и только сдернула с него грязный серый пиджак. Открыв хозяйственную сумку, она достала оттуда другую одежду и принялась переодевать мужа. Тот не сопротивлялся. Она подождала, желая убедиться, что чистая одежда на него подействовала, потом снова попробовала его поднять, и действительно, на сей раз это ей удалось. Он еще немного пошатывался, но не падал, переставлял ноги и кое-как зашагал.

— Sorry for the trouble,[92] — сказал Эрвин и отошел в сторону.

— Да, sorry, — подхватил Тони.

Теперь мне показалось немного смешным, что мысленно я называл этого человека албанцем.

Так как же его зовут, спросил я. Но женщина уводила его молча, не обращая на меня внимания. Дело у них шло небыстро, потому что муж ее постоянно кренился то в одну, то в другую сторону, но женщина, несомненно, имела некоторый опыт, умело поддерживала его и вовремя возвращала в вертикальное положение.

Минут через двадцать им пришлось сделать перерыв. Мужчина сел на бордюр. Мы по-прежнему стояли и ждали. Три пары глаз на ночной улице. Тут появился какой-то пожилой человек — он проезжал на велосипеде и остановился, узнав эту пару. Остановившись, он посмотрел на нас, ничего не понял из увиденного и стал расспрашивать женщину. Она показала в нашу сторону и принялась объяснять.

— Черт, — сказал Тони. — Он идет сюда, к нам.

И спрятался за Эрвина.

Но пожилой человек повел себя вполне дружелюбно. Он воздвигся перед нами и строгим тоном осведомился, что здесь произошло, однако когда мы спокойно, никого не обвиняя, все ему объяснили, он явно успокоился. «Бедный Маттео», — вздохнул он, покачав головой и указывая на сидящего на асфальте «албанца». «Так вот, значит, как его зовут», — сказал я. «Si, Маттео», — повторил он. А откуда мы? Из Австрии. Ах, вот как, он знает немного по-немецки. Он продемонстрировал нам свои познания, и мы его похвалили. Фразы почему-то были сплошь о фруктах. Он вернулся к сидевшей поодаль паре и заговорил с ними, качая головой и успокаивающе разводя руками. Наше присутствие было уже лишним. А потому, подождав еще столько, сколько подсказывала вежливость, мы вернулись назад в отель.

Ночью с моря принесся дождь. Иногда откуда-то издали доносился гром, но по большей части я слышал только непрерывную барабанную дробь дождевых капель о подоконник — тихий стук моего личного счетчика Гейгера, отмечающего уходящие ночные часы. Итак, утром мы едем домой. Нам предстояло еще закупить еды на дорогу. Чем сильнее наваливалась усталость, тем больше овладевали фантазии о том, как я точно попадаю албанцу в кадык, ребром ладони, несколько раз подряд. Соскальзывая наконец в сон, я успел заметить, как далекая гроза испещрила пятнами все плоды во фруктовой вазе на столе.

Когда я проснулся — около семи — за окном уже бушевало солнце. Подушка насквозь промокла от пота. В узеньких переулках возле отеля перекрикивались дети, кроме того, откуда-то доносился такой скрежет, словно все человечество этим утром отправилось куда-то на дребезжащих телегах. Я заметил, что мои наручные часы — я забыл снять их на ночь — отбрасывают крохотный солнечный зайчик, и какое-то время играл, запуская его туда-сюда по стенам, на радость воображаемой кошке. Потом встал, выглянул из окна и обнаружил совсем рядом с отелем внушительной высоты старинную церковь, на которую вчера вечером не обратил внимания: ее портал в точности походил на рот учителя Лемпеля из «Макса и Морица». На дереве, прямо перед моим окном, среди ярко-зеленых листьев прыгала маленькая птичка. Но я был еще без очков и потому воспринимал ее лишь как колыхание ресниц в зеленой кроне.

В восемь я спустился завтракать. Коридор гостиницы с его многочисленными зеркалами выглядел неправдоподобно просторным. А рядом с дверью лифта откуда-то взялся огромный диван. Вместе со мной в лифт вошла молодая парочка, одетая для игры в теннис. Запах еды, стук тарелок. Официант спросил у меня, из какого я номера, и мне пришлось взглянуть на ключ, чтобы вспомнить.

Вид у Тони был такой, словно он всю ночь провел в спичечном коробке. Эрвин, напротив, успел уже выпить кофе и сделать зарядку у себя в номере. Меня немного подташнивало. Я чувствовал, как пищевод с каждым моим шагом покачивается, ни дать ни взять маятник. На завтрак я набрал маринованных огурцов, несколько кусочков сыра, к ним мягкий хлебец для тостов и налил стакан сильно газированной воды.

Сразу было ясно, что Тони сегодня еще не смотрелся в зеркало: волосы, сальные и пропотевшие, сбились набок, словно криво надетый шлем. Ему, похоже, не понравилось, что я слишком уж откровенно его разглядываю, и он решил меня отвлечь, а может быть и с самого начала намеревался это сделать, но так или иначе, чистя яйцо вкрутую, Тони стал рассказывать, что ночью никак не мог уснуть и потому встал совсем рано, немного прошелся по окрестностям, и в целом тут настоящее сонное царство, скука смертная. Открыто оказалось одно-единственное маленькое кафе, ну он туда и зашел.

— Что, правда кафе? — спросил Эрвин.

— Да.

— А где?

— Да где-то тут, за отелем.

Впоследствии мне стало казаться, что уже на этом месте его рассказа я совершенно ясно осознал, что сейчас последует. Не могу исключить, что я всего-навсего придумываю это задним числом, но так или иначе Тони сказал, что он, мол, встретил в этом кафе нашего вчерашнего знакомца, смешное совпадение. Не Маттео, который умолял о чем-то в пьяном бреду, а другого, того, что появился под конец, ну, того, симпатичного, он еще цитировал какие-то фразы про фрукты.

— Что, правда? А потом?

Эрвин, как и я, наверное, ожидал соли рассказа.

Но Тони только кивнул.

— Ты точно сегодня утром гулял в такую рань? — спросил я.

— Да. Мы долго с ним разговаривали. Он мне объяснил, почему тот устроил такой спектакль. Смешная история.

Нет, все это звучало неправдоподобно. Тони замолчал. И сделал вид, будто разглядывает крохотное пятнышко на яйце.

— Окей, — сказал Эрвин. — Ну и что с ним произошло?

— Ну, раньше он был сутенером, поставлял клиентам главным образом румынок. Ужасные животные. Он, ну, так сказать, за них отвечал. Посредничал в съеме. Привозил их сюда и предлагал желающим.

— Что, этот тип?

— Да, этот чокнутый, — подтвердил Тони. — А теперь чуть ли не каждую ночь носится по городу и воображает, что он…

— Да не может быть!

— Конечно, все это было много лет назад, — пояснил Тони. — Здесь давно всё прикрыли, везде. Проституцию крышует пара семей, но уже не здесь, а дальше, в глубинке. А он сидит здесь уже много лет без всякой клиентуры. Его даже ненадолго посадили, притом что по сути он никаких преступлений не совершал, только посредничал. Ну вот, а теперь, когда напьется, бродит по городу, уверенный, что занимается тем же, чем раньше. Ищет клиентов. Полночи сбивается с ног, пока не найдет кого-нибудь, кто захочет с ним пойти.

Эрвин посмотрел на меня и скорчил какую-то невероятную рожу. И так как Тони излагал эту историю, не глядя на нас, а сосредоточенно занимаясь своим яйцом, то я в ответ скорчил Эрвину такую же гримасу: да, нас одновременно посетила одна и та же мысль.

— Он просто заводной, и от этих флэшбэков его никто отучить не может.

— Помню его жесты, — сказал я.

Следовало признать, что рассказ Тони по крайней мере отчасти объяснял, что наш знакомец пытался втолковать нам руками. Тони принялся есть яйцо, медленно-медленно. Неужели он действительно только что назвал румынок «животными»?

— И если люди принимают его предложение и идут с ним, он куда-то их ведет. Сами можете себе представить, куда.

— И куда же? — спросил Эрвин.

Тут у нас за спиной раздался звук, словно стошнило кошку. Но это оказался всего-навсего ребенок на слишком высоком для него стуле — ритмически раскачиваясь, он придвигался к столу.

— Никуда, — ответил Тони. — Понятия не имею. Но представь себя на месте его жены. Что делать с этим чокнутым, если он каждый вечер уходит из дому? А на самом-то деле это все давно уже не работает. Только в его воображении.

Повисла продолжительная пауза.

— И все это тебе наплел вчерашний тип? — осведомился Эрвин.

— Да, — сказал Тони. — Он и правда был такой любезный, радушный. Сразу со мной поздоровался и, ну, знаете, как здесь принято, сразу возликовал, вот мой новый друг, и все такое. И представил меня остальным.

— А он этого албанца давно знает? — спросил я.

Эрвин и Тони изумленно уставились на меня. Теперь мы внезапно превратились в три параллельные вселенные, хотя только что таких вселенных было всего две. Я поспешно поправился:

— Я имею в виду вчерашнего типа, ну, этого чокнутого.

— Сутенера, — качая головой, вставил Эрвин.

— Да, — ответил Тони. — Они давно знакомы. Вроде даже лучшие друзья. Не знаю точно.

— А вот мне все-таки интересно, куда бы он нас привел, — проговорил Эрвин. — Нам достаточно было только согласиться. Наверняка многие так и делают.

Нет, я все еще не верил Тони, однако он с готовностью мне подыгрывал. Никакие разумные вопросы или замечания не приходили мне в голову.

— Да никуда бы не привел, — повторил Тони, пожимая плечами. — Куда ему нас вести-то?

— Рехнуться можно, — сказал Эрвин.

— Еще как, — подхватил Тони. — Надо же, он до сих пор убежден, что он такой суперсутенер, как раньше. Такая абсурдная жизнь. Представь себе, люди станут о нем вспоминать, когда его уже не будет на свете. И в голову им будет приходить только это. Что он целыми ночами на улице… Представь себе, что ты его вдова. Ходишь такая по городу. Все смотрят на тебя и сразу узнают: «а, та самая»… Он каждую ночь пытается вернуться к своему занятию и все такое. Когда ты у себя дома, в Граце, лежишь в постели, да? То есть с завтрашнего же дня. Или через два года. Когда ты лежишь в постели и пытаешься заснуть, а потом мысленно наводишь «зум» вот сюда, на эти воспоминания, увеличиваешь и — раз! Этот тип, пожалуйста, и он кого-то ищет. Не надо было нам так на него набрасываться. То есть я хочу сказать, представьте себе, он же сумасшедший, проходит через такие фазы.

Эта его фраза меня удивила. Зум на географической карте. Я увидел его перед собой в пространстве.

— Зря ты так рано встал, — упрекнул его Эрвин. — Лучше делай как я. Съел в шесть батончик с сывороточным протеином, потом первый набор упражнений. Каждое повторять по десять раз. Потом первый настоящий набор, в промежутке от десяти до двенадцати. Вот тогда кровь поступает в голову.

— Бодибилдингом я точно заниматься не буду, — отозвался Тони.

— А не пора ли нам уже? — спросил я. — А то приедем совсем заполночь.

Немногим позже мы бродили в поисках дорожного провианта по маленькому супермаркету «Де Спар» на солнечной площади возле церкви. Я набрал немного мармеладных сластей, в названиях которых обыгрывались всяческие бури, ураганы и водовороты. А еще кексов в пластиковой упаковке, бананов, сухого печенья. При этом, время от времени я бросал быстрые, сосредоточенные, как подобает детективу, взгляды в проходы между стеллажами, подвергшимися нападению существ, которые принадлежали к одному со мной виду.

Прежде чем тронуться в путь, мы, вялые от жары, еще несколько минут сидели в машине. Все мои мысли сжались, превратившись в равномерное жужжание, а по жилам потекла живица. Я стал искать темные очки, но нигде не мог их найти.

— Я сейчас, быстренько, сбегаю в туалет, — Тони выбрался из машины и бросился обратно в отель.

Эрвин, устроившийся на пассажирском сиденье, обернулся ко мне:

— Что это с ним такое сегодня?

— Понятия не имею.

— Он явно не был в этом самом кафе. Здесь всё открывается только в девять. Ему что, все это приснилось?

— Не исключено, — сказал я.

— У него на физиономии еще оставались следы от подушки.

— Надеюсь, он сможет вести машину.

— Мы будем сменяться, — пообещал Эрвин.

— Странно, что он мысленно все время возвращается к этому албанцу.

— What the fuck, почему ты все время говоришь «албанец»? — Эрвин потер ладонью бритую голову, словно говоря: «Почему меня сегодня окружают одни идиоты?»

— Пф-ф-ф, чего только от вас не натерпишься, — смеясь, добавил он. Затем впал в легкую

Озеро знает о кривизне Земли больше нас задумчивость. Он долго разглядывал свою влажную от пота ладонь. Потом вздохнул и покачал головой.

— Все в порядке? — спросил я.

— Гм? Что? Да-да. — Эрвин кивнул, снял очки и потер переносицу. При этом тихо, мелодично повторял «гм», «гм», «гм». — Вот только интересно, куда он их приводит? Ну, если кто-то захочет играть до конца.

— Да никуда не приводит, ему же всё прикрыли.

— Окей, да. Но все-таки. Мне вот просто любопытно.

Некоторое время мы сидели молча, ощущая запах все сильнее нагревающегося салона машины. Наконец появился Тони. Извинился, что заставил нас ждать, и мы тронулись в путь.

Может быть, за завтраком в отеле мы должны были отреагировать иначе. Я и сегодня иногда мысленно проигрываю эту сцену, но так и не могу прийти ни к каким выводам. С Тони в последующие месяцы мы общались все реже и реже. Да и как иначе: родились сыновья-близнецы, у него появилась роль отца семейства, обязанности, новая жизнь. Надо было обставлять квартиру. Он даже не стал отмечать свое новоселье. А если и отметил, то ни я, ни Эрвин об этом не узнали. Задним числом я думаю, что это был своего рода тест. Тест, который мы не сдали. Вернувшись домой, я конечно встречал Тони время от времени, чаще всего после работы, когда он со своими мальчиками шел домой. Он здоровается, я машу рукой в ответ. На парковке его ждет жена. А по тому, как он держится, мне совершенно понятно, что в нем запущены древние программы: защитник, кормилец. Думаю, родители — единственные люди на свете, знающие, какое огромное у них тело. Им ведь есть с чем сравнивать.

Иногда, проезжая по нашему району на велосипеде, я представляю себе, как спустя долгое время заговариваю с Тони об этом случае. Разговор происходит, ну, скажем, у него дома или в кафе за пивом. «Слушай, — скажу я ему, — а помнишь того чокнутого в Бари, ночью на улице?» Лицо Тони примет веселое, даже озорное выражение, словно он уже давно втайне ожидал этого сигнала, который пробудит его воспоминания, и он ответит: «Да, точно, албанец! Вы его еще потом побили! С ума можно было сойти». И я пойму, что этот, один единственный элемент, слово «албанец», и вправду, как по волшебству, застряло в нем. Произошел такой безболезненный перенос из моей в его голову. Какая-то часть моего тогдашнего «я» все эти годы обитала в нем, сохранялась в нем неприкосновенной, и я вновь с радостью узнаю ее, подобно тому, как, может быть, с радостью узнаю неповторимую форму мочки уха у своих внуков. Благодаря таким мелочам обнаружится, что мир не утрачивает душу. А еще мне всякий раз кажется, что Тони к тому же исказит свое воспоминание, приписав нападение на албанца только нам, Эрвину и мне, исключив себя. Это тоже станет понятно, и когда он переврет детали, я приму это не иначе, как с долей благодарности. Я люблю представлять себе в подробностях, как переосмысление событий, задним числом изложенное Тони во время нашего разговора, обволакивает меня, словно защитной оболочкой. Даже если мы потом вновь надолго потеряем друг друга из виду или вообще никогда больше не увидимся, воспоминание об этом разговоре будет меня согревать, это я знаю точно. Но, соглашусь, это всего лишь одно из тех многочисленных представлений о восстанавливаемой задним числом справедливости, которые я всегда ношу с собой. Посмотрим, что будет дальше.