Отрада округлых вещей

МОЙ БЫВШИЙ ДОМ

В руке я держал расческу, костюм на мне был коричневый, на горизонте вращались строительные краны. Я выбрал дом в предместье, выкрашенный кричаще-яркой белой штукатуркой. Представился я «Петером Ульрихсдорфером». Отец семейства Шойх (согласно табличке возле дверного звонка), человек с густыми усами, выслушал мою просьбу, кивнул, протянул мне руку и сказал, что, конечно, пожалуйста, я могу посмотреть, он не возражает. Входите, пожалуйста. Может быть, я действительно что-нибудь узнаю.

— А когда именно вы здесь жили? — спросил он.

— Давным-давно, — ответил я. — Когда я был маленьким, мы часто переезжали, но здесь прожили дольше всего, почти семь лет. Примерно до того, как мне исполнилось тринадцать.

Я дотронулся до дверного косяка, с виду совсем нового, и тотчас отдернул руку, словно разочарованный.

— Ну да, конечно, — сказал господин Шойх, приложив палец к подбородку, словно погружаясь в размышления. — Мы въехали прошлым летом. До нас тут жила старушка по фамилии Цузер.

— Цузер, — задумчиво повторил я. — Нет, не припоминаю.

Я шагнул в переднюю. Двое детей, которые там стояли, завидев меня, исчезли, ретировавшись куда-то по направлению к лестнице. И смотри-ка, джекпот, еще и жена его была дома, господин Шойх кратко объяснил ей, зачем я пришел. Вслед за тем она, мир ей, отошла в сторону, притворившись, будто ее очень занимают какие-то предметы на полке. Чудесно! Мне ли не знать это настороженное выражение глаз, изо всех сил избегающих моего взгляда, оно теперь было знакомо мне не хуже, чем прежде — различные положения ушей моего пса Джеффа. Вот так он держал уши, когда беспокоился, вот так — когда успокаивался, вот эдак — когда радовался, что с ним играют, и так далее. Хотел бы я знать, как он сейчас. Мне говорили, что люди, у которых он теперь живет, — достойные, великодушные, добрые. Добрые, сердечные люди.

— Да, именно здесь, в этой комнате, — сказал я, обводя ее рукой. — Но теперь здесь все совсем по-другому.

— Вот незадача, — откликнулся господин Шойх.

— Но тогда я был еще и младше, — добавил я.

И потому присел на корточки, устремив взгляд к потолку. Кроме того, я сунул расческу в нагрудный карман: она выполнила свою миссию. Глядя со стороны, что может быть невиннее человека, который, прежде чем позвонить в дверь, торопливо причесывается.

— Там, дальше — кухня, — сообщил Шойх.

Я встал и сделал несколько шагов за ним следом.

— Но всю эту мебель мы с собой привезли, — сказал он.

— Да-да, я уже понял, — заверил я. — В самом деле, так мило с вашей стороны, что вы позволили мне заглянуть в мой бывший дом.

Я вернулся в гостиную.

— А заднюю комнату можно посмотреть? Помню, я там обычно время проводил после школы.

Господин Шойх кивнул.

— Да-да, конечно, — я понимаю… ваше желание. Да, повторяю, вы всё можете посмотреть.

Я нерешительно шагнул вперед, в направлении второй комнаты, справа от входной двери, но вдруг остановился и оперся на спинку массивного кресла. Я прикрыл лицо рукой, будто у меня в глазах потемнело, и медленно покачал головой.

— Вам нехорошо? — спросила женщина.

Но прозвучало это как-то ненатурально, на манер заученной реплики. Она еще не вжилась в предназначенную для нее сцену, не прониклась отведенной ролью.

Господин Шойх, имя которого мне очень хотелось узнать, прошел в кухню. Вернулся он со стаканом воды. У него было одно из тех вечно сияющих, все в ямочках, обреченных лучиться довольством лиц, которые Господь дарует всем, кого несколько преждевременно вытесняют из кокона.

— Пожалуйста, сюда, — пригласил господин Шойх.

И только тут я заметил, что вид у него довольно-таки спортивный. Это его лицо поначалу ввело меня в заблуждение. Когда он протянул мне стакан, его бицепс округлился под тканью рубашки. На шее тоже отчетливо обозначились мышцы.

— Спасибо, уже лучше, — поблагодарил я. — Это оттого, что всё так сразу навалилось… И, надо же, так изменилось. Я ведь с тех пор много переезжал. Даже в Швеции пожил.

Швецию я упомянул, поскольку очередь дошла до буквы «Ш». В прошлые выходные пришел черед букве «Ч», ее я выбрал в беседе с татуированной рептилоидкой в клубе «Тайфойд» на Рехбауэрштрассе. Чехия.

— Ах, в Швеции, — подхватил господин Шойх. — А где именно?

— Теперь здесь все по-другому, — посетовал я. — Очень жаль.

— Ну да, — отозвалась женщина, — по-другому.

— А вот это не помните? — спросил господин Шойх, указывая на старое пианино. — Когда мы въехали, оно уже здесь стояло.

— Нет, — покачал головой я. — Никогда его не видел.

Казалось, он и вправду этим немного разочарован. Может быть сейчас он, как большинство, начнет демонстрировать мне свой дом, в надежде, что какой-нибудь уголок или предмет обстановки пробудят мои воспоминания, — но нет, он лишь кивнул и продолжал:

— Ах, вот, значит как. А где в Швеции?

— В Стокгольме, — произнес я. — Но, как уже говорил, недолго. Наша семья довольно часто переезжала.

— Точно, вы об этом упоминали, — сказал мой собеседник. — Мне там всегда нравилось. В Стокгольме.

— А нельзя ли… — начал я. — То есть, нельзя ли… Вы разрешите мне посмотреть еще и сад? Вы действительно так добры ко мне.

Последовала пауза. Потом господин Шойх сказал:

— Конечно, на здоровье. Сюда, пожалуйста. Вот в эту дверь.

Он указал на высокую стеклянную дверь, выходящую на террасу. Я едва заметно поклонился в знак благодарности и вышел в сад. Мне необходим был свежий воздух, одно мгновение нужно было подышать, наслаждаясь покоем и уверенностью, а уже потом предпринимать следующие шаги. Рядом с игрушечной машинкой с дистанционным управлением в траве стояла белая лейка. А в глубине, поодаль, виднелись безобразные, усталые голливудские качели.

Когда я повернулся и хотел было пройти из сада обратно в квартиру, то внезапно столкнулся сразу с двумя мужчинами. Один из них был господин Шойх, другой — его приблизительная копия. Они были не просто похожи, они оба были одеты в одинаковые неряшливые клетчатые рубахи, но плохая копия оказалась на полголовы выше господина Шойха.

— Мой брат, — сказал хозяин дома.

— Алекс, — представился незнакомец, прижав руку к груди.

— Очень приятно, — откликнулся я. — Петер Ульрихдорфер.

— Простите, как? — переспросил брат и немного наклонился ко мне, чтобы лучше слышать.

— Ульрихдорфер.

— Ааа… — протянул он.

— Ульрихсдорфер или Ульрихдорфер? — переспросил господин Шойх.

— Без «с», — уточнил я. — Впрочем, большинство писем, которые мне приходят, адресованы лишнему «с», ха-ха.

Братья сделали вид, что вежливо улыбнулись.

Я заметил, что у Шойха по имени Алекс что-то торчит под мышкой. Это был фотоальбом.

— Ну и как, узнали что-нибудь?

— Все так изменилось, — посетовал я. — Но как мило с вашей стороны, что вы позволили мне всюду… Скажите, в саду вы многое поменяли?

— Мы хотели еще вот что вам показать, — объявил господин Шойх, махнув рукой на фотоальбом у брата под мышкой.

— Его оставила старушка Цузер, — сказал Алекс.

Братья рассмеялись.

Мы вернулись в гостиную. Господин Шойх прикрыл за мной дверь на террасу.

— Уже холодает, — сказал он. — Поди, скоро еще дождь пойдет.

— Ну, хорошо, большое спасибо, — проговорил я.

— Sorry, что опоздал, — сказал брат. — Еще раз, скажите, пожалуйста, так в какой комнате вы жили?

Он положил руку мне на плечо.

— Да там, наверху. В одной из детских. Но я уже давно злоупотребляю вашим тер…

— Нет-нет, ничего страшного, — заверил господин Шойх.

Я сердечно поблагодарил обоих братьев, кивнул в знак признательности и женщине и сделал несколько шагов по направлению к двери. Одновременно, незаметно опустил руку в карман взятого напрокат костюма и обхватил рукоятку «Станмастера-500».[21]

— А вот взгляните-ка на это, — стал вдруг настаивать Алекс. — Может быть, узнаете что-нибудь? Вот так выглядели ворота до того, как мы сюда въехали.

Я склонился над фотографией и кивнул.

— Да, немного похоже на то, как мне запомнилось. Впрочем, не уверен, память меня теперь иногда подводит.

— Видишь? Память его иногда подводит, — сказал господин Шойх Алексу.

— Да, старая история, — согласился Алекс и перевернул страницу. — А вот это не узнаете?

— Нет, это совсем не узнаю.

— Да уж, — протянул Алекс, покачав головой.

Со своего места я мог бы с легкостью дотянуться до его шеи, думал я. Контакты «Станмастера» уже поизносились, пришлось бы бить сильнее, а это создавало дополнительный риск. Я покосился на господина Шойха. Тот держал в руке тяжелый карниз для занавесей. Вероятно, таким можно было проломить череп носорогу. Однако господин Шойх сделал вид, будто раздосадован, что эта штука случайно попала ему в руки, и поставил его рядом с собой в угол.

— Может, присядете и еще посмотрите фотографии? — предложил Алекс, протянув мне альбом.

— Знаете…

— Впрочем, может быть, вас это слишком расстраивает?

— Нет-нет, — запротестовал я. — Это так любезно с вашей стороны.

— Он больше ничего не узнаёт, — констатировал господин Шойх.

В это мгновение ко мне подошла фрау Шойх. С тарелкой, на которой лежал кусок торта. Темножелтого цвета.

Мы сидели на диване. Я держал в руках фотоальбом, и в голове моей кружилось и вертелось одно единственное слово: «непрофессионально». Держать в руках и перелистывать фотоальбом было непрофессионально. Угощаться предложенным тортом было непрофессионально.

— Кстати, — спросил Шойх, — в какой из верхних комнат вы жили?

Я подумал и помотал туда-сюда головой, но выражение его лица не изменилось.

— Окна выходили на улицу или в сад? — стал подсказывать мне Алекс.

— В сад, — произнес я, как будто это только сейчас мне вспомнилось.

Братья переглянулись.

— Точно, вы же только что были в саду, — сказал Алекс.

— Знаете, показать вам вашу бывшую комнату будет не так-то просто, — признался господин Шойх. — Я вовсе не хочу вас обидеть, господин Ульрихдорфер, простите, Ульрихсдорфер, но дело в том, что теперь там живет Иеремия. Мы меж собой зовем его Джерри.

— О, ничего страшного, — принялся уверять я. — Мне просто хотелось еще раз увидеть свой бывший дом. И он оказался совсем не таким, как запомнился.

В прошлом, прибегая к подобным, несколько укоризненным, формулировкам, я не раз добивался успеха. Но сейчас все было тщетно.

— Слушай, но мы же можем его попросить, — предположил брат.

Господин Шойх склонил голову к плечу, потом потряс ею:

— Нет, это только выведет его из равновесия.

— Да-да, это верно, — согласился Алекс. — Но он, — Алекс показал на меня большим пальцем, — пришел в дом своего детства, он волнуется, и не может зайти в свою бывшую комнату, даже на секунду. Возможно, будет лучше, — с этими словами он тронул меня за плечо, — ему об этом сказать.

Какое-то время все молчали. Я заметил, что тарелка с тортом теперь стоит на полу, прямо у моих ног. Не помню, чтобы я ставил ее туда.

— Ваш сын нездоров? — спросил я.

— Наш сын? — переспросил господин Шойх.

— Он был добрый мальчик, — сказал Алекс.

— Нет-нет, — возразил господин Шойх. — Там наверху живет Иеремия. Он лишился пальца.

— Пальца?

Господин Шойх с братом переглянулись. Решение они приняли безмолвно. Господин Шойх вздохнул, поднял руку и показал мне средний палец, fuck you.

— Не пугайтесь, — успокоил он. — Вот этого. Вот этого пальца у него нет. Видите?

— Да, это было ужасно, — вставил брат. — Не только сам факт, что он лишился пальца, но и то, как это…

— Послушай, я же сказал, не знаю, надо ли посвящать постороннего во все эти подробности, — перебил его господин Шойх.

— Раз уж мы начали, — заявил брат, — то должны и… Иначе это нечестно, ведь так? — И тут он обратился ко мне:

— Он отгрыз себе палец. Потихоньку, помаленьку.

— Потихоньку, помаленьку?

— По тому, как ты это описываешь, получается, будто палец у него каждый раз отрастал заново, — запротестовал господин Шойх.

— Я хотел сказать, что он это сделал не сразу, — со смехом поправился Алекс. — Не в состоянии аффекта, а годами, медленно, непрестанно и неустанно.

Он сделал жест рукой, словно режет что-то невидимое на тоненькие кусочки.

— А как он это сделал? — спросил я.

— Как сказать… По маленькому кусочку, исподволь, раз за разом.

— И все это именно в вашей бывшей комнате, — подчеркнул господин Шойх.

— Да, гм, как сказать… — повторил его брат, и на лице его промелькнуло выражение глубоко затаенной боли.

— Все дело в этих медленных переменах, которыми так богата жизнь, — сказал господин Шойх. — Трудно справиться не с быстрыми изменениями, а с вот такими, долгими. Каждый день тебя становится немножко меньше, и так на протяжении пяти лет. А потом пальца-то и… Не знаю, почему это так пугает. Я хочу сказать, что мы смотрели, не отворачивались. Мы же заботимся друг о друге.

Алекс согласно затряс головой.

— Наверное, это вроде как в фильмах про тюрьму Алькатрас, — продолжал господин Шойх, — где герои десятилетиями чайной ложечкой роют подземный ход или вроде того. И подземный ход с каждым днем растет, ну, на сколько миллиметров, как ты думаешь, Алекс?

Брат пожал плечами, одновременно подняв брови, потом его лицо приняло выражение задумчивое и вместе с тем сосредоточенное; очевидно он подсчитывал в уме. Наконец он произнес:

— Ну, ничтожно мало. Максимум на один-два миллиметра в день.

— Да, и…

— А то и вообще не увеличивается, — добавил Алекс.

— И так мы себе это объясняем, — произнес господин Шойх. — Но, в конечном счете, истина, разумеется, известна одному Господу Богу.

— Именно так, — поддержал его брат.

И они оба впились в меня глазами.

— Вот это да, — сказал я, — Это же в самом деле…

Меня охватило глубочайшее разочарование. Вот так, наверное, чувствует себя тот, кого снова и снова изгоняют из собственного дома.

— Да, тут есть отчего испугаться. Там, наверху, в вашей бывшей комнате окнами в сад.

— Вот этот палец, — повторил Алекс и еще раз показал тот жест. — А он же еще и самый длинный.

Оба они одновременно встали. Пытаясь хотя бы образовать с ними равнобедренный треугольник силы, я тоже поднялся с дивана. Но тут фотоальбом, который все еще лежал у меня на коленях, упал на пол. А когда я нагнулся за ним, из кармана у меня выскользнул «Станмастер».

Алекс нагнулся за ним.

— Смотри-ка, — сказал он и передал устройство господину Шойху.

Тот протер его рукой и принялся рассматривать, включил, выключил. Потом вернул мне.

— Так вы правда ничего не узнаёте? — спросил его брат, слегка приобняв меня за плечи.

Он мягко повел меня к двери.

— Не знаю, — ответил я.

— По-моему, очень и очень грустно, что вы вообще ничего не узнаёте. Ведь это означает, что ваше детство вообще не имеет опоры в вашем настоящем. Что оно существует единственно в вас самих, в ваших воспоминаниях. Видели качели в саду? Вы ведь их тоже не помните, правда?

— Ах, да, качели, разумеется не помню, — сказал я с грустной улыбкой.

— Вещь-то была далеко не дешевая, — сказал Алекс со столь же грустной улыбкой.

Мы остановились у входной двери.

— Я бы хотел поблагодарить вас, — произнес я, стараясь говорить тише. — Большое спасибо за то, что помогли мне воскресить мое прош…

— Да помилуйте, за что же, — перебил меня брат. — Нет на свете ничего печальнее, чем человек, который не имеет прошлого и потому без устали бродит по миру неприкаянный. И если удается внести свой малый вклад в то, чтобы таких людей на свете становилось меньше, то к этому нужно стремиться всеми силами.

Я перешагнул через порог и очутился в море солнечного света. День стоял жаркий, меня немедленно бросило в пот. Нетвердо держась на ногах, я двинулся к воротам. Выходит, и здесь не повезло. Не будет ни дома, ни уюта, постепенно и терпеливо вступающего в свои права после того хаоса, что неизбежно воцаряется на несколько дней после переезда в новое жилище, ни чувства защищенности, безопасности. А я ведь так старался, прикладывал такие усилия. Тщась преодолеть сопротивление тех, кого застал врасплох. Женщина наверняка приняла бы свою участь и смирилась с неизбежным последней, это было заметно по ее благородным чертам. Кто-то что-то крикнул мне вслед, и я обернулся.

— Подождите минутку!

Господин Шойх шел ко мне по газону. Его брат стоял на пороге, глядя на нас.

— Я сделал копию этой фотографии и хотел подарить ее вам, — сказал Шойх. — Но вы так быстро скрылись.

Он протянул мне фотографию. Я отступил на шаг.

— Брат думает, что вы вообще ничего не помните. Вот я и решил подарить вам этот снимок. На нем сад и задняя часть дома, какой она была пятьдесят лет назад. Тогда всей этой пристройки, — видите, вот тут, наверху, — вообще не было, хотя по фотографии это не очень заметно. Ну вот, сравните: вот этой штуки с зубцами нет на фотографии, видите? А вот вход в погреб, мы его прошлой зимой тоже замуровали. Думаю, это поможет. Иногда нам требуются простые подручные средства. Так вы, может быть, заново построите свои старые воспоминания. Потому что нельзя же в самом деле жить с совершенно пустым прошлым, это было бы слишком жестоко.

— Спасибо, очень любезно с вашей стороны, — произнес я.

— Нельзя так жить — без единой зацепки, нельзя быть таким потерянным, совершенно затраханным.

Мы стояли, глядя друг на друга. С минуты на минуту я ожидал, что он либо обнимет меня, либо бросится на меня с кулаками, но он не сделал ни того, ни другого. Вместо этого он извлек из кармана брюк чайную ложечку и провел большим пальцем по ее скругленному краю.

— И что же? — спросил он, держа ложечку и как будто глядя сквозь нее на свет, как сквозь кусочек янтаря. — Что вы скажете о погоде? Будет сегодня гроза?