КВАЛЁЙЯ[22]

Как известно, путешествовать с Ором нелегко. Уже во франкфуртском аэропорту, а потом в аэропорту Осло он начал пугаться всего на свете, и удерживать его при себе стоило мне некоторых усилий. Перед большим табло с расписанием вылетов он надолго замер, склонив голову набок и глядя вверх. Каждый раз, когда из динамиков раздавались объявления, сопровождаемые коротенькой ритмичной музыкальной фразой, он содрогался от страха. У меня на чемодане висел бантик, и на какое-то время мне удалось отвлечь им Opa. Я объяснила ему, что бантик нужен для того, чтобы быстрее заметить и узнать чемодан, когда он будет вращаться на ленте среди чужого багажа. Не знаю, понял ли он мое объяснение.

В самолете я попыталась читать. Ор спал, и я пристроила книгу у него на лбу, чтобы было поудобней. Стюардесса несколько раз предлагала мне наушники. Я заметила монетку, казалось, приклеенную снаружи к стеклу иллюминатора, но, когда осторожно попробовала к ней прикоснуться, выяснилось, что она все-таки внутри.

Рейс был дневной. Постепенно, по мере того как мы продвигались к северу, сгущались сумерки. В иллюминаторе за нами опускался наискось занавес тьмы, а под ним, на горизонте, угасали последние отсветы солнца. Бутылка обычной воды стоила в самолете двадцать пять крон, но стюардесса объяснила, что чай и кофе дают бесплатно. Я подняла руку, и мой жест истолковали правильно. Ор тихонько урчал во сне. Спустя примерно полчаса под нами потянулась странная призрачная местность, маленькие геологические формации, напоминающие острова, опоясанные мерцающим, словно золотой песок, ободком. Интересно, это жилые поселки? Или кольцевые улицы? Я посмотрела на часы и стала подсчитывать, сколько нам еще лететь. Моя рука покоилась на Оре.

В аэропорту Тромсё мы долго томились в ожидании такси. Я замерзла и полезла в чемодан искать перчатки. Ор стоял рядом, прямой как палка и сосредоточенный. Тут же седой человек с широкими ноздрями прислонился к колонне и достал из бумаги хлебец. Мне не терпелось объяснить Ору — сначала шепотом, а потом, поскольку, скорее всего, никто здесь не говорил по-немецки, уже громче, не стесняясь — что такое хлебец и что с ним делают. Старик откусил изрядный кусок, и Ор от ужаса вцепился в карман моего пальто.

Из аэропорта на юг, в город, мы ехали по широким, разветвленным туннелям. Дороги в туннелях выглядели обледеневшими. По радио передавали незнакомую песню в стиле фолк. «Шестидесятые», — подумала я. Ор прислушался и хотел было о чем-то меня спросить, но тут же снова замолчал — мы остановились у шлагбаума. Таксист далеко высунулся из окна, чтобы сунуть талон в автомат. Шлагбаум поднялся. Ор повел пальцами, словно повторяя это движение.

В отеле мне дали заполнить несколько формуляров. Пока я шариковой ручкой на цепочке вписывала требуемые данные в соответствующие поля, Ор бродил вокруг стоящего в фойе рояля. Крышка его была закрыта, на ней, ручки в боки, красовалась глиняная ваза. Дама за стойкой регистрации вызвала коллегу, так как присутствие Opa явилось для нее неразрешимой проблемой. Говорила она, если не ошибаюсь, со шведским акцентом. Коллега выслушал ее жалобы, а потом унес формуляры: он не увидел здесь никакой проблемы.

Номер оказался светлым и теплым. Откуда-то доносилось слабое жужжание. Я положила чемодан на кровать. Ор запутался в занавесках.

Потом понял, для чего они служат, и принялся раздвигать и снова закрывать их. В вазе для фруктов у телевизора лежала гроздь безупречно-желтых, почти светящихся бананов.

Первая прогулка в порту выдалась неудачной, потому что пошел снег и мне пришлось закутать Opa в шарф. Он выражал неудовольствие и сопротивлялся. Глаза его окрасились желтизной. Я показала ему, махнув рукой, на возвышающийся на юге, за морским проливом, Арктический собор, хорошо различимый даже во мраке полярной ночи. Подобно раздуваемому ветром парусу, реял он над домами. Ор и в самом деле как будто принялся его разглядывать, но спустя некоторое время вдруг отвернулся и погрузился в созерцание снега, которым была завалена улица.

Рядом с нами остановилась женщина, выгуливающая собаку. Пес не открывал пасть и не пыхтел, как обычно пыхтят собаки. Кроме того, он был одет в курточку. Его хозяйка сосредоточенно прислушивалась к своему собеседнику, который что-то говорил ей по мобильному.

Медленно, по пути то и дело отвлекаясь на всякие второстепенные подробности, мы добрались до необычного квартала, которому, кажется, не по силам было расположиться вдоль улиц. Дома здесь стояли так, словно им предстояло еще обсудить, в каком порядке они выстроятся. Но некоторые уже махнули на это рукой и отвернулись от своих соседей, устремив взор на воду. На табличке со стрелкой значилось: «Полярный музей».

Ор проследил глазами за полетом чайки, которая вспорхнула со скамейки, стоящей посреди крохотного островка безопасности, и опустилась на светофор. Чайка открыла клюв, но не издала ни звука. Я начала было объяснять, что это за птица, но Ор, казалось, погрустнел, поэтому я оставила его в покое и обняла, обхватив рукой за туловище.

Полярный музей был уже закрыт. Чуть поодаль, на пирсе, красовались старинные гарпуны. Ор ими заинтересовался. Мне бросилась в глаза рождественская елка, рядом с которой кто-то положил корабельный якорь. Вместе они выглядели одновременно несуразно и трогательно, и я сфотографировала эту елку с якорем. А может, якорь здесь был раньше елки, — подумала я. Ор тем временем замер, охваченный апатией, и я увела его от гарпунов. Перед нами простиралась гавань, совершенно безмолвная. Только лодки, кряхтя, терлись о причальную стенку.

Кафе и ресторанчики в этом квартале наперебой предлагали на больших грифельных досках у входа всякие рыбные блюда. Я ничего не объясняла, Ор ни о чем не спрашивал. В конце концов, мы забрели в маленький ресторан, в котором с потолка свисал на канате старомодный граммофон. Кроме нас там был всего один посетитель, старик в тонком, явно рассчитанном на более теплую пору пальто, которое за свою долгую земную жизнь приняло темно-бурый оттенок; пока мы сидели рядом, он ни разу не поднял глаза и не обернулся на нас, но с усердием, при виде которого несколько расслабились мои уставшие от долгой ходьбы плечи, занимался своими шнурками. Он тянул их, заново завязывал двойным бантом, снова распускал, переносил центр тяжести на другой бок, начинал заново; и наблюдая за ним, я испытывала приятное чувство, как будто кто-то делал мне массаж головы. Каждый раз, меняя положение тела, он издавал тихий утвердительный звук, напоминающий звук диапроектора. Ор возил по столу туда-сюда нож и вилку.

Появился официант, и я заказала чай. Спросила по-английски, далеко ли пешком отсюда до ближайшего острова. Он не понял. Я попыталась спросить то же самое по-немецки. Он отвечал на чем-то вроде чистого и прозрачного, как хрусталь, голландского, который я, притомившись к этому позднему часу, с трудом поняла — медленно, словно во сне, расшифровывая слово за словом — и поблагодарила.

После еды мы отправились дальше, и наше внимание привлекла перчатка, лежащая на замерзшем горбиком краю тротуара. Ор был чем-то взволнован, и я, чтобы успокоить, предлагала ему и то, и это, но он, кажется, ничего не хотел.

По стене дома за тротуаром наискось проходила трещина. В самом доме находился магазин макробиотических продуктов. На рекламном плакате чему-то радовались бородатые мужчины.

Прямо напротив нашего отеля сияла залитая светом фитнес-студия. Я стала разглядывать людей на беговых дорожках, погруженных в себя, отрешенных, заключенных, словно в темницы, в свои светлые витрины, окруженных полярной ночью, и меня охватило непонятное блаженство. Они напоминали хомяков в космической капсуле. На втором этаже студии была организована «trening med sol» — тренировка в лучах большой ультрафиолетовой лампы, призванной заменить солнце. Я спросила у Opa, не хочет ли он посмотреть на эту лампу вблизи, но на входе в студию громко жужжал большой автомат с напитками, и потому мы снова вышли на улицу, в холод.

Я еще не совсем утратила ощущение времени. Я знала, что сейчас около восьми часов вечера. Небо было иссиня-черным, но безоблачным. Я начала рассказывать Ору о северном сиянии, которое наверняка бывает здесь, так близко от полюса, но Ор перебил меня, ему понадобилось в туалет. Мы снова спустились в гавань и нашли за одним домом местечко, где никто не мог нас заметить, кроме какого-нибудь случайного наблюдателя, рассматривающего этот берег в подзорную трубу с другой стороны пролива. Пока Ор мучился и, дрожа, покачивался из стороны в сторону, пытаясь облегчиться, я стояла рядом и снова и снова поправляла свой капюшон одним и тем же движением, словно попав в петлю времени.

Мы решили лечь спать пораньше. В номере было заметно прохладнее, чем сразу после нашего приезда. Я задумалась, уж не нажала ли измученная дама за стойкой регистрации на какую-нибудь кнопку и не отключила ли у нас отопление. Мне вспомнилось ее странно детское лицо, напоминающее портреты эпохи Возрождения.

Выйдя из душа, я заметила, что на запотевшем зеркале выступили следы салфетки, которой его протирали. Они напомнили мне разводы, оставляемые на школьной доске губкой: их трехмерный отпечаток почему-то всегда вызывал у меня глубочайшее удовлетворение. Я вытерлась полотенцем, и заметила, что снаружи, под дверью, судя по распространяющемуся на полу в ванной теплу, сидел и дожидался меня Ор. Он не любил одиночества.

Этой ночью я плохо спала и часто просыпалась. Ор лежал в кресле у окна, укрывшись с головой одеялом.

На следующее утро произошла неприятная сцена. Когда я вошла в зал, где сервировали завтрак, служащая отеля попросила у меня карту-ключ. Издалека эта женщина напоминала музыкантшу за пюпитром, которая вот-вот запоет.

Она набрала что-то на сенсорном экране, потом провела картой в прорези сканера. Но затем, когда мы устроились за одним из столиков, к нам долго не подходил ни один официант, хотя я несколько раз пыталась их подозвать. Ор, подражая мне, тоже «окликнул» официанта.

В конце концов, я встала с места и принесла нам два стакана минеральной воды, а еще сухого печенья разных сортов и банан. Я разрешила Ору его очистить. Однако, принявшись за дело, он вдруг замер и отложил банан в сторону.

Причина заключалась в том, что рядом со мной вырос человек.

— Yes?

Он спросил у меня, кофе я буду или чай.

— Coffee please, — ответила я. — For both of us.[23] Он был поразительно похож на измученную шведку за стойкой регистрации. Ну, просто брат и сестра, одно лицо.

— Of course, Madam, — сказал он. — But I just have to check in the kitchen to see if we’re prepared to… Just one moment please.[24]

Он ушел.

Чтобы подбодрить, Op протянул мне до половины очищенный банан. Я взяла банан и поблагодарила.

У столика появились сразу несколько человек, один попросил у меня извинения и сказал, что все, мол, выяснилось, произошло недоразумение, но потом слово взял давешний официант и промолвил что-то по-норвежски, не глядя в глаза своему шефу, или кто бы он там ни был. Он непрестанно крутил на запястье браслет часов.

— Nei, nei, nei,[25] — ответил шеф. Мне показалось, что он держит в руке маленькую солонку.

Потом к этой группе присоединилась дама из-за пюпитра и внесла свою лепту в их взволнованное обсуждение. Шеф выслушал всё и несколько попритих. Потом вытащил из кармана айфон и принялся энергично и быстро печатать на экране. Они явно обдумывали, что со мной делать, и тогда я просто встала и вышла, а Ор двинулся следом. «К счастью, — сказала я себе, — он не понял, что все это смятение и замешательство — из-за него».

Немного позже нам в номер принесли меню вместе с открыткой, содержавшей извинения персонала, и бонусным чеком на двести крон.

В комнате рядом с нами завыл пылесос. Я сидела на кровати, уставившись на торшер с изогнутой подставкой. Ор проследил за моим взглядом, помотал головой и, не вставая с кровати, передвинул торшер. Сначала я рассмеялась, но потом, когда подставка торшера прогнулась, попросила Opa оставить лампу в покое. Вскоре кто-то постучал в дверь. Я открыла: служащий принес бутылку воды.

— Complimentary,[26] — произнес он.

О Квалёйе, «Китовом острове», я уже кое-что прочитала дома. Он находился на северо-западе, был заселен не так густо, как Тромсё, и это показалось мне весьма и весьма привлекательным. У меня сложилось впечатление, что Ор тоже со мной согласен. Предвечерние часы мы провели, и дальше осматривая город и делая покупки перед предстоящим путешествием. Мне нужны были новые перчатки, более плотные и теплые чем те, что были у меня с собой. Кроме того, я хотела купить второй шарф для Opa. Первый он уже успел впитать в себя в нескольких местах.

В витрине магазина одежды и снаряжения для зимних видов спорта я увидела бумажного змея и на минутку остановилась перед ним. В груди у меня словно растаяла льдинка, и мне показалось, что при виде этого улыбающегося существа мне легче стало дышать. Выставленные рядом с ним манекены были облачены в пухлые парки с капюшонами, вся одежда аккуратно и уверенно облекала их искусственные тела. И только одна шапка, видимо от того, что узкая резинка натянулась слишком сильно, сползла с доверенного этой шапке кукольного лба вверх и сидела криво и косо — ни дать ни взять обмякшая, полуопавшая шерстяная корона, просто восхитительно.

И тут, прежде чем я успела его схватить, Ор бросился в магазин.

В автоматических входных дверях меня обдало сверху горячим воздухом. Ор рысцой устремился к одному ему ведомой цели. Нескольким покупателям с хозяйственными сумками пришлось посторониться, пропуская меня, на ходу извиняющуюся по-английски. Наконец я догнала его в лыжном отделе. Вид у него был вполне довольный, он стоял и раскачивался туда-сюда. Какая-то парочка — то ли китайцы, то ли японцы — беззастенчиво воззрилась на нас.

Ближе к вечеру мы зашли в крохотный Художественный музей Северной Норвегии. Вход в него был бесплатный. Верхний этаж занимали картины художников XIX века. Одна из них изображала белого медведя, напавшего на плывущих на плоту людей. Белый медведь яростно набрасывался на несчастных, словно разгневанный, неукротимый дракон, казалось, будто из ноздрей его вот-вот вырвется сноп пламени. Рядом висела другая картина, запечатлевшая молодую женщину со строго зачесанными назад волосами и потупленными долу очами. Ор прислонился к дверному косяку. Увлажнитель воздуха в углу через равномерные короткие промежутки издавал шипение, и Ор шипел ему в ответ. В некотором отдалении, перед полотном с большой групповой сценой прохаживался туда-сюда чрезвычайно серьезный господин, казавшийся в сумеречном свете экспозиции каким-то обтекаемым и напоминающим морскую птицу. Картина изображала паломников. Кто-то читал им вслух Библию, а они, преклонив колени, между сугробами высотой в человеческий рост внимательно слушали. Когда мы выходили из музея, Ор принялся отряхиваться, как собака. Я укутала ему плечи и шею новым шарфом.

Автобус на Квалёйю пришел вовремя. Увидев Opa, водитель улыбнулся и даже помахал ему. Я чуть было не схватила его руку и не прижала к груди от благодарности. Осторожно, но не без изящества шофер развернул автобус и по длинному мосту направил его прямо в туннель, а потом некоторое время вез нас мимо каких-то поселений на фоне темного леса. Я заметила, что сижу в кресле как раз над колесом. Пол подо мной поднимался куполом, и ноги то и дело соскальзывали с покатого выступа. Я показала эту выпуклость Ору, и он как-то странно на меня посмотрел. Потом он протянул мне ладони. Я дотронулась до них и обнаружила, что они холодные как лед.

Чтобы как-то успокоить Opa, я нашла в кармане пальто и дала ему несколько серебристых квадратиков фольги — оберток от жевательной резинки. Ор увлеченно занялся ими, и я выкроила время послушать немного с айпода музыку. Снаружи виднелись звезды. Вопреки ожиданиям, музыка, которую я захватила с собой из дома, не показалась мне незнакомой.

Спустя примерно час мы оба заснули. Я проснулась только раз, когда автобус затормозил на остановке и несколько пассажиров, сидевших прямо рядом с нами, вышли. Рисунок норвежской речи уже просочился в голос, обитающий в моем сознании, и в полусне я расслышала, как сама произношу предложения с норвежской интонацией. А дальше, во сне мне предстали горы, на которых охранные грамоты перелетали с места на место точно стаи голубей. Мужчины с карманными фонариками шли куда-то по наклонной плоскости на фоне маленькой ниши, где стояла урна с прахом; моросил дождь, в канаве под стеной дома лежал большой металлический шар, о котором я совершенно точно знала, что это воскресенье.

Когда я проснулась, оказалось, что мы, вместе с другими машинами, застряли в пробке в очередном туннеле. Ор тоже уже пробудился от сна и, по-видимому, чувствовал себя неважно. Снаружи какой-то человек ходил вдоль вереницы транспортных средств с аэрозольным баллончиком, содержимое которого в виде быстро испаряющихся облачков распылял на автомобильные шины. «Как любезно с его стороны», — подумала я, одновременно припомнив когда-то виденные по телевизору кадры обработки машин после аварии на атомной станции, и мне стало не по себе. Впрочем, человек в туннеле был не в защитном костюме, а всего лишь в больших смешных наушниках.

Тут я услышала, как Ор заплакал.

О том, что чувствуют, испытывают и переживают подобные существа, известно немного. Все, что я могла почерпнуть из книг, послушно всплыло из глубин моей памяти, однако даже после долгого и добросовестного изучения этого вопроса должна признаться, что мы ничего не знаем о внутреннем мире этих наших маленьких спутников, и моя растерянность отчасти объясняет, почему несколько минут я в нерешительности просто сидела рядом с Ором, никак не пытаясь его утешить. К тому же по радио как раз стали передавать знакомую песню, что-то древнее-древнее из репертуара «Флитвуд Мэк». Женщина, сидевшая впереди, через два ряда от нас, обернулась и сняла очки. Рыдания Opa она вряд ли могла расслышать, но смотрела при этом несомненно на нас. Я представила себе, какой вихрь самых разных мыслей, одна другой безумнее, поднимается в ней при виде Opa. В конце концов она встала и подошла к нам.

Что случилось, спросила она по-английски. Только в это мгновение я опустила руку на голову Ору и осторожно стала его гладить. Ей же ответила, что и сама не знаю, похоже, что он просто устал. Мы, мол, уже долго в пути. По-видимому, попутчицу не вполне удовлетворил мой ответ, и она спросила еще, приехали ли мы в Норвегию в отпуск. «Да, в отпуск», — подтвердила я; это был самый простой ответ. Она протянула Ору гроздь винограда, которую все это время держала в руке. Этот ее жест меня смутил. Ор же просто отверг виноград. Я прекрасно понимала, почему, но женщину это, кажется, разочаровало. Она вернулась на свое место.

Когда мы выезжали из туннеля, я ожидала, что нас встретит белый день, и поймала себя на том, что на всякий случай зажмуриваюсь. Ор успокоился и теперь показывал мне у себя на ладони очертания каких-то невидимых предметов. На повороте он, пригнувшись, подался вперед и зашипел, но на том все и кончилось. Внезапно меня осенило, я оскалила зубы, и Ор с восторгом откликнулся на мою гримасу: благословенный миг из числа тех, когда тебе вдруг приходит на помощь интуиция.

Выходя из автобуса, я заметила ребенка, который явно боялся Opa. От страха он прямо-таки вцепился в своих родителей. На мгновение меня посетила фантазия: а что если подвести Opa к ребенку и заставить его погладить Opa по спинке. Жизнь ведь длится не бесконечно. Когда-нибудь она заканчивается, и вот тут-то и начинаешь подсчитывать сумму пережитых приключений. Удивительную историю смог бы поведать этот ребенок, даже спустя много лет. Как сейчас помню: какая-то сумасшедшая иностранка на перекрестке на Квалёйе, возле автобусной остановки, хотела сделать со мной что-то непонятное. Но Ор снова увлекся снегом.

Как уже бывало прежде, мне пришлось смириться с тем, что Ор ни за что не хочет смотреть на небо. И все-таки я немного рассказала ему о звездах и о том, что Луна сегодня почти полная. Ор стоял, тесно прижавшись ко мне.

Мы набрели на небольшую гостиницу и вошли внутрь.

Нас встретил сильный запах дерева и огромные картины на стенах, изображающие заснеженные горы и северных оленей. В углу замерло чучело росомахи.

Я подумала, а не задержаться ли нам здесь, вдруг у них еще найдется свободный номер, потом мы сели за столик и спросили чаю. Я говорила себе, что у меня еще есть время, что я не обязана принимать любое решение немедленно. С каждым глотком горячей жидкости запах дерева как будто усиливался.

Я невольно вспомнила историю, которая когда-то произошла у меня дома. В ту пору я была еще совсем маленькой. Однажды куда-то пропал наш сосед. Потом его нашли мертвым в номере сельской гостиницы. Совершенно голым. Голова его была засунута в большую косметичку, застежка-молния плотно охватывала шею. Умер он от остановки сердца.

Ор посмотрел на меня. Я улыбнулась и снова оскалила зубы, но теперь несколько медлительнее, плавно и нежно, и Ор опять подхватил игру и повторил мою гримасу. Я заметила у него между зубами крохотные черные пятнышки, и мне показалось, что они ползают как муравьи. Но уже наступал вечер и прошло двое суток с тех пор, как я в последний раз видела солнце. Когда я ненадолго зажмуривалась в темноте, перед моим внутренним взором возникало красноватое пятно.

Какой-то человек обратился ко мне, говорил он по-норвежски. Я выслушала его, не перебивая, покачала головой и сказала:

— Sorry, I’m not from here.[27]

Тогда он перешел на английский — говорил почти без акцента, как большинство норвежцев и шведов. Он спросил, можно ли подсесть за наш столик. Я кивнула. Он показал на картины с запечатленными на них утопающими в снегах горами. Здесь, мол, действительно повсюду водятся северные олени, пояснил он, их пасут здешние саамы. Ну, не в буквальном смысле здесь, а в нескольких километрах к западу отсюда. Потом рассказал о правовом статусе этого меньшинства. Я поняла далеко не всё. Говоря о правах саамов, он на удивление часто посматривал на Opa, а тот в свою очередь глядел на него. Один раз Ор показал ему большой палец, и мы оба рассмеялись. Ор засмеялся вместе с нами.

— So you have one of them,[28] — констатировал гость.

Но произнес он это одобрительно. Он был чрезвычайно хорош собой, с угнетающе правильными скандинавскими чертами лица, тотчас же придающими любому недоверчивому, подозрительному взгляду надменность персонажа из мультфильма. Opa он заинтересовал.

Норвежец наклонился над столом, придвинувшись к Ору, и спросил, как его зовут. Ор ответил. Тот довольно кивнул и потом показал нам свои наручные часы. Стрелок на их циферблате было пять: три обычные и еще две, определяющие проксимальное время. Норвежец показал на Opa, а потом на две загадочные стрелки.

— Just like home, hm?[29] — спросил он у Opa.

С его, и с моей, точки зрения, стрелки, конечно, не двигались и замерли навеки, однако Ор, кажется, понял и что-то произнес в ответ.

Только тогда мы протянули друг другу руки.

— Is it easy getting around?[30] — спросил он, и от меня ускользнул смысл вопроса. Поэтому я кивнула и сказала, что все это дело привычки. Я упомянула о происшествии в отеле, но это его, похоже, не удивило. Норвежец поинтересовался, откуда мы приехали. Из Австрии. А откуда именно? С юга.

— Ah, I was there once. In the winter. Yes, last winter.[31]

— Did you like it?[32] — спросила я.

— Oh, yes, sure.[33]

— What is your name?[34] — спросила я.

— Нильс.

Впрочем, это прозвучало скорее как «Нильяс». Я назвала свое имя. Он, кивнув, повторил его, потом спросил, свыкся ли Ор уже с новой жизнью. Я ответила, что да, он стал намного внимательнее, чем вначале. Первые дни было просто ужасно, одна непрерывная игра в прятки.

— Well, yes, nobody knows, I guess,[35] — сказал Нильс.

— No, nobody.[36]

— I think it must be extremely odd.[37]

И тут Op, словно только и дожидался этой реплики, как по команде пролил себе на грудь горячий чай. Он взвыл, несколько посетителей обернулись. Нильс тотчас же бросился ему на помощь, а я попыталась промокнуть чай носовым платком, но, по-видимому, страдания Opa это не облегчило. Он сидел неподвижно, сопя и дрожа всем телом, и мне в конце концов не осталось ничего иного, кроме как уйти вместе с ним из ресторанчика.

На улице температура упала по крайней мере градусов на десять. Немного спустя следом за нами вышел Нильс и сказал, что расплатился за нас. Я от волнения совсем забыла об этом. Я несколько раз его поблагодарила. Он только отмахнулся, сказав, мол, пустяки. И спросил, не хочу ли я вместе с ним куда-нибудь сходить. Ор потирал ошпаренную грудку. В то же самое мгновение какой-то человек рядом с нами закрыл зонтик, хотя дождя не было и тем более он не переставал. Ор проследил глазами за траекторией закрывающегося зонтика.

Нет, ответила я Нильсу, уже поздно, или по крайней мере мы очень устали, нам лучше бы вернуться в отель.

Он сказал, что у него тут машина и он может нас подвезти.

Нет, снова поблагодарила я.

— Alright, — сказал он. — You two take саrе.[38]

Я обернулась и посмотрела ему вслед. Когда Ор потянул меня за руку, я вырвала ее у него из лапок. Он отвернулся и тотчас же заинтересовался чем-то другим. Я стала разглядывать Opa, кругленького, незатейливо-шарообразного, его ручки, тельце…

У него совершенно никого нет, подумала я. Одна я. Несколько месяцев тому назад я приняла решение, потом подала ходатайство, потом ждала три недели, потом прошла собеседование. И снова подавала документы. И наконец он прибыл. Но что все это значит сейчас? Что он не встретит смерть в одиночестве. Я всегда буду рядом. Но что он здесь делает? Что видит? Что думает обо мне? Сидит себе на корточках в снегу перед каким-то зданием за Полярным кругом и, желая облегчить боль, прикладывает к груди одну пригоршню чудесной, прохладной субстанции за другой.

— Завтра мы едем домой, — сказала я.

Он никак не отреагировал.

Я свистнула.

Он втянул голову в плечи, будто я его ударила.

Но когда я вскоре после этого грубо схватила его и понесла прочь, он засмеялся и выпятил животик, чтобы я его погладила. Я один раз стукнула по нему кулаком, потом попросила извинения и выпустила Opa. Он упал в снег, встал и, хромая, отошел от меня на несколько шагов, сопя. Я заметила в небе низко летящий самолет; со своими навигационными огнями он ненадолго превратился в выплывающее из-за гор распятие. Смешно. Дорого бы я отдала за то, чтобы сейчас в руке у меня появилась игрушка-дозатор с мятными пастилками.

На автобусной остановке я внимательно оглядела небо — вдруг покажется северное сияние. Но я не имела представления, когда оно появляется там, в вышине, наверняка много позже, глубокой ночью, когда всё спит. Ор прижался к моей ноге и обхватил меня за колено. Я попыталась было высвободиться, но он не отпускал. Я слегка толкнула его, но все было тщетно.

Некоторое время спустя ему самому надоело, и он отпустил меня. И быстро-быстро засеменил прочь. Потом остановился под уличным фонарем и принялся вертеться на месте. Затем внезапно закинул голову, как будто смотрел на небо. Потрясенная, я направилась к нему. Но он все это время стоял с закрытыми глазами.

— Завтра это испытание закончится, — произнесла я.

Продержались три дня. Не рекорд, но неплохо. Скоро научимся держаться и целую неделю. Мир велик. Даже Европа велика. А я повидала только крохотную, ничтожную ее часть. Есть еще столько всяких мест, мне пока неизвестных.

Автобус, который отвозил нас обратно, на главный остров, пришел через полчаса. Он был почти пустой и в нем пахло едой из столовой. Наверное, в нем до нас ехали рабочие, подумала я. Я представила себе фабрику по производству чего-нибудь простого и понятного, вроде лыжных ботинок или велосипедов, такую, где люди все вместе работают каждый день, не покладая рук. Часы на стене указывают, когда и где надлежит быть. Мне невольно вспомнились две проксимальные стрелки на часах того норвежца. Интересно, на скольких женщин он сумел произвести впечатление этим дешевым трюком? Надо же, как хвастается своими знаниями. А ведь на самом деле мы ничего об этом не знаем. Ничего не знаем и все-таки забираем вас к себе, подумала я, глядя на Opa. Он кивнул, поаплодировал мне немного, а потом снова прислонился к автобусному окну и стал смотреть на улицу, на пролетающие мимо, словно кружащиеся снежинки, дорожные знаки и огни города, который постепенно делался все более и более густым и плотным.

Загрузка...