Отрада округлых вещей

МЛАДЕНЕЦ ИИСУС

Шуршание автомобильных шин по гравию, доносящееся со двора, вызывало в памяти ощущение зимнего воздуха, очистившегося после дождя: доктор Корлёйтнер явственно почувствовал этот запах, хотя все окна в доме были закрыты. Кто-то затормозил на улице у гаража. Дело происходило в рождественский сочельник. Гостей он не ждал.

Он прошел в кухню и выглянул в окно. На подъездной дороге стоял легендарно непрактичный «гелендеваген» Гольбергеров. За рулем нетрудно было различить Томаса, с его невыразительным лицом как у игрушки-дозатора мятных пастилок, с монашеской линией волос; а вот выключился свет, мотор заглох, и водитель, во внезапно наступивших сумерках вновь превратившись в выдыхающего облачка пара незнакомца, закрыл дверцу, заблокировал машину и принялся похлопывать себя по карманам. Что ему здесь нужно? На какой-то момент он остановился у кроличьих клеток, в которых, впрочем, невозможно было разглядеть ни одного зверька, и направился к входной двери.

Чтобы успокоиться, доктор Корлёйтнер поспешно вспомнил, что дочь этого человека уже год как тяжело больна, у нее очень рано обнаружился диабет второго типа, и он слышал, что ее жизни уже не раз угрожала серьезная опасность. Ребенку было всего четыре года. Что если это какой-то экстренный случай — но нет, тогда бы они поехали в больницу. Может быть, хочет о чем-то посоветоваться. Доктор Корлёйтнер почувствовал, как его охватывают гнев и нетерпение.

— Надо же! Нежданный гость! — бодро произнес он, пожимая холодную, как лед, руку Томаса. — Входи. Сюда, пожалуйста. А жалко, что дождь кончился.

— Спасибо. — Входя, Томас сделал жест, словно снимает с рук перчатки, хотя никаких перчаток на нем не было, потом замер на миг в передней, уставившись куда-то вверх и странно моргая.

— Воздух-то какой свежий на улице, — сказал доктор Корлёйтнер. — Мило, мило, мило.

— Но снега, к сожалению, пока нет.

— Ммм, да.

— А мы все последние дни так этого ждали. Надеялись. Что у Марин по крайней мере будет «белое» Рождество.

— Да, тут уж ничего не поделаешь, — посочувствовал доктор Корлёйтнер. — Нет-нет, обувь можешь не снимать.

— А, ну, хорошо, — Томас снова разогнулся. Он уже успел развязать шнурки, и они с печальным видом повисли по обе стороны ботинок. Хозяин поманил его за собой в гостиную, и Томас смирился, пройдя в расшнурованных ботинках на предложенное ему место.

Удачно унизив гостя и оттого немного смягчившись, доктор Корлёйтнер предложил ему чаю, но тот поблагодарил и отказался, он-де не хочет отнимать у хозяина время.

— Мило, мило, — произнес доктор Корлёйтнер.

Судя по лицу Томаса Гольбергера, он тотчас же, без обиняков, — да и возможно ли было вести себя иначе в доме врача? — хотел изложить цель своего визита, но что-то, по-видимому, мешало ему произнести заранее подготовленную речь. Он огляделся, положил руку на подлокотник кресла, подался вперед и удивленно, с некоторой опаской обвел глазами комнату.

— У вас что, нет елки? — тихо спросил он.

Его робкий тон пришелся доктору Корлёйтнеру по душе, но сам вопрос показался бесцеремонным и обидным.

— Уже несколько лет не ставим.

— И девочки не расстраиваются?

— Так это они и предложили, — пояснил доктор Корлёйтнер. — Они знают, что такое рождественская елка, прочитали, что она медленно, постепенно умирает вот так в гостиной, а ее, бедную, еще специально для этого наряжают.

— Надо же, — вырвалось у Томаса.

Доктор Корлёйтнер замолчал. Теперь пациенту действительно пора было поведать, зачем он явился. На настенном календаре, выпущенном обществом защиты животных, раздувала землянично-алый горловой мешок птица — большой фрегат.

— Так вот, зачем я пришел, я только хотел спросить, не могли ли бы вы нам тут кое-что установить, сегодня, всего на один вечер.

— Установить?

— На улице, на склоне.

Томас Гольбергер показал куда-то себе за спину.

— Прошу прощения, мне раньше надо было тебя попросить.

— А что установить, елку?

— Нет, ну, что ты, нет-нет. Только кое-что для Марин, чтобы она получила подарки, как положено на Рождество.

К своему собственному удивлению, доктор Корлёйтнер больше не испытывал ярости. Просьба была нахальная, несомненно, но ему стало любопытно.

— Он у меня в машине. Там и батарейки есть, и все, что нужно, а завтра утром я его уже заберу. Вам больше ничего и делать не придется.

Они остановились у джипа Томаса. Холодный, влажный воздух все же несколько обжигает гортань, отметил доктор Корлёйтнер. Томас Гольбергер открыл багажник. Лампа, светильник или, может быть, прожектор?

— Что это?

— Это нужно будет включить в условленное время, больше ничего. Пультом дистанционного управления.

— Аааа… А зачем это?

Доктор Корлёйтнер задал этот вопрос строгим тоном. Даже грубоватым. Однако, по-видимому, нужный момент для этого он упустил, потому что Томас с уверенностью и бодростью, чего доктор Корлёйтнер не ожидал, принялся объяснять, что Марин, к сожалению, по известным причинам теперь не может выйти из дома искать Младенца Иисуса. Обычно, то есть в прежние годы, они прямо перед раздачей подарков, на закате, всегда ненадолго выходили погулять и искали источники света. И неизменно хоть один, да находили — отблеск светофора или еще что-нибудь блестящее, сверкающее. Но теперь световой сигнал должен прийти к Марин сам, из того места, которое Марин сможет разглядеть из своей комнаты или с балкона, который находится на той же стороне дома.

Доктор Корлёйтнер спокойно слушал его объяснения. У него самого были две дочери, их он после трагедии, случившейся с его женой семь лет назад, растил один, то есть с помощью двух сменяющихся воспитательниц. Ренате было восемь, а Юлиане шестнадцать. Нет, подобные игры были ему вполне знакомы. Сочельник, волшебство и все такое прочее. Когда-то и он делал что-то похожее. Что ж, все это можно устроить.

— Вернемся в дом, — предложил он.

Лицо Томаса Гольбергера опало, как сдувшийся воздушный шарик.

— Так мне ее не доставать? — Он взялся за свою лампу.

— Может быть, попозже.

— Подожди, я сейчас ее вытащу.

Качая головой, доктор Корлёйтнер наблюдал за жалким спектаклем. Томас тянул и дергал, брался заново, чтобы тем вернее поднять и не уронить, но не мог рассчитать свои силы и поневоле принимался снова. Конечно, галогенная лампа, или что бы это ни было, оказалась слишком тяжелой, и он едва не уронил ее на землю. Опять заморосил дождь, они оба вымокнут.

Доктор Корлёйтнер сходил в дом и принес зонтик. На обратном пути он нажал на кнопку, и, как это часто бывает когда в пространстве внезапно вырастает туго натянутая шляпка зонтичного гриба, он вдруг осознал: он же еще не дал согласия на все это предприятие, не сказал «да».

Не слишком ли поздно ему отказывать? Доктор Корлёйтнер стал придумывать аргументы. Это моя земля, мой участок. С каких это пор мы должны заниматься вашей раздачей подарков. А что если мы в это время будем в церкви. Убирайся со своим дурацким прибором. Но нет, в качестве возражений это все уже не годилось.

Томас тем временем тащил тяжелую лампу, пошатываясь, с опаской выглядывая из-за нее сбоку, как попугай, и пытаясь рассмотреть, куда ступать. Наконец, он нашел место на склоне и поставил светильник.

— Значит, сюда? — слабым голосом спросил доктор Корлёйтнер.

— Да, отсюда она его увидит, — подтвердил Томас, взглянув на свои окна.

— Мило, мило, — повторил доктор Корлёйтнер.

Принято считать, что к окружающим следует проявлять внимание и любезность. Ну, хорошо. Но в таком случае мир будет выглядеть так: у тебя на лужайке вдруг окажется бесформенная, безобразная летающая тарелка.

Томас объяснил доктору Корлёйтнеру, что делать с пультом. При этом Томас несколько раз поблагодарил его и по-братски потрепал по плечу. Одно только это уже было неслыханной наглостью. Но что ж поделать?

От него, как будто, требовалось всего-навсего нажать на кнопку. Получить в «нужное время» эсэмэску, а потом нажать вот сюда. Ага, да.

Томас заверил, что теперь он его вечный должник. И опять принялся благодарить. Нет, пожалуйста, только не гладь меня по плечу, да, а в остальном сойдет.

— Все ясно, — сказал доктор Корлёйтнер. — Нажать на эту кнопку, я понял.

— Завтра я его увезу.

— Да-да, хорошо.

— Номер у меня есть, — констатировал Томас.

— Ну, ладно.

Потом Томас показал ему фотографии дочери. Доктор Корлёйтнер просмотрел их с подобающей профессионалу серьезностью. Телефон у Томаса Гольбергера нагрелся, и прикасаться к нему было противно.

— А в последнее время, к сожалению, у нее еще повысился уровень гистамина, — посетовал Томас.

— Вот как?

— Хлеб ей почти полностью запрещен. Если ест сыр, салями, ветчину, — ее тошнит. А когда становится совсем плохо, даем ей диаминоксидазу.

Название он произнес правильно, очень хорошо. Томас поспешил добавить:

— Сейчас нам кажется, что это все из-за неправильного питания.

Конечно, из-за чего же еще.

— Ну да, — согласился доктор Корлёйтнер и бросил взгляд на часы, — мы мало обо всем этом знаем.

Томас кивнул. Затем попрощался. Внезапно он как будто заторопился.

Когда «гелендеваген» развернулся на подъездной дороге и стал съезжать вниз с холма, доктор Корлёйтнер получил на мобильный текстовое сообщение. Оно состояло из слова «тест» и смайлика. Доктор Кролёйтнер тотчас же его стер.

Так вот, значит, что за этим скрывалось: предстоящее мгновение в жизни ребенка. Безобразное, хуже некуда, черное, промокшее от дождя.

А теперь еще повышенный уровень гистамина. Что только ни делает с нами Вселенная. А дождевая вода эту штуку случайно не испортит?

Доктору Корлёйтнеру было интересно, что скажут его девочки, увидев этот прожектор. Рената в свои восемь была очень сострадательным ребенком, поэтому скорее всего отреагирует на всю эту историю с интересом и сочувствием. Ее старшая сестра, напротив, с началом отрочества только и делала, что бесконечно обижалась на всех и вся. Ее совершенно перестали занимать кролики, а также благополучие Земного шара. К счастью, сегодня вечером она была приглашена к подруге и, вероятно, останется в гостях ночевать. Это было надежное, достойное семейство.

Когда доктор Корлёйтнер вошел в дом, оказалось, что Рената наблюдала за всей этой нежданной сценой из своего окна на втором этаже. Он рассказал ей, в чем дело. Рената удивилась. Спросила, сколько лет Марин. Потом набрала что-то на своем айфоне.

— Фамильярность какая, ведь правда? — сказал доктор Корлёйтнер. — Он считает, что все празднуют этот бессмысленный день так же, как и он.

Ответа он не получил.

Немногим позже явилась Юлиана. Безвкусно накрашенная, доктору Корлёйтнеру просто больно было на нее смотреть. С технической точки зрения, Юлиана была уже взрослой женщиной, однако зимой от нее по-прежнему исходил этот привычный с детства запах — запах куртки, растаявшего снега, попавшего за воротник и нагретого в подкладке. Волосы она либо причесывала в последнем, новомодном стиле, либо не мыла.

— Уже уходишь? — спросил доктор Корлёйтнер.

— Guess so.[93]

Юлиана отодвинула в сторону сестру, которая стояла у лестницы и мешала ей пройти, и пошла обуваться.

— А у нас в саду светильник! — крикнула сестра ей вслед.

— Для соседской малышки.

— Скажите, пожалуйста! — соизволила произнести Юлиана.

— Мы помогаем малышке!

Рената пошагала в переднюю. За те несколько секунд, что потребовались доктору Корлёйтнеру, чтобы до них дойти, их разговор успел перерасти в некое подобие ссоры. Взглядом знатока он отметил рекордную скорость этой метаморфозы.

На лице Юлианы изобразилось отвращение.

— Научись говорить, как нормальный человек, а то вообще ничего не понятно! — бросила она сестре, завязывая шнурки. — Папа, переведи!

Доктор Корлёйтнер хотел что-то сказать, но Рената, покраснев, повторила, что лампу поставили для малышки.

— Ну, она уже не совсем малышка, — поправил доктор Корлёйтнер.

— Ты же сам сказал! — запротестовала Рената.

Сидя на корточках на полу в передней, Юлиана в ужасе смотрела на отца и сестру. Они же оба душевнобольные. Доктор Корлёйтнер заметил, что сегодня она надела узкие джинсы, притом, что объем бедер у нее за последние месяцы существенно увеличился.

— Мне уже пора, — простонала Юлиана. Но закатить глаза по-настоящему ей не удалось: когда она поднималась с пола, ее немного повело в сторону. Боже мой, какие ботинки. Юлиана выудила свое пальто из груды верхней одежды, висящей на вешалке.

— Не хочешь на нее взглянуть? — спросил ее отец.

— Да о чем вы вообще? Что, не можете говорить, как нормальные люди?

— Пойдем, я тебе покажу.

— Да я даже не понимаю, о чем вы!

Юлиана продолжала протестовать, пока они все трое не дошли до нужного места. Доктор Корлёйтнер объяснил ей, в чем дело. Она покачала головой. Был подходящий момент показать ей пульт управления.

— Зачем ты все это позволяешь… — начала было Юлиана, но потом только презрительно фыркнула и отвернулась.

Ее сестра отошла посмотреть на кроликов. Она просунула пальцы сквозь отверстия ячеистой изгороди. Зверьки двигались по клеткам рывками, словно слишком медленно передаваемое в режиме реального времени видео. Дневной свет быстро угасал.

— Оно что, от батареек работает? — спросила Юлиана.

Постепенно она перестала скрывать свой интерес, но по-прежнему говорила дерзким и брезгливым тоном. Она тронула лампу носком ботинка.

Именно в такие безобидные моменты иногда и случается с нами то, что можно обозначить формулой «бес попутал». Доктор Корлёйтнер протянул ей пульт. Юлиана, не раздумывая, взяла его в руки и нажала на кнопку. Аппарат слабо засветился, недолго погудел, и вдруг из него пролился сияющий луч прожектора. В его резком, как в операционной, свете кролики испуганно замерли, превратившись в побежденный народец, который в качестве наказания подвергают принудительному рентгену. В лучах прожектора стали видны их черные глаза, носы в профиль. Неожиданная иллюминация, вероятно, пробудила в них какие-то древние инстинкты: они не стали ни искать укрытия, зарывшись в шубку соседа, ни уползать, пятясь, в свой отапливаемый домик, они вообще перестали двигаться, как будто все земные пути были теперь для них отрезаны.

— Давайте пока выключим, — предложил доктор Корлёйтнер.

Однако ему пришлось потеребить Юлиану за плечо, чтобы она выполнила его просьбу. Теперь, когда оцепенение прошло, так сказать, с обеих сторон — Юлиана нажала на кнопку, кролики опять ускользнули к себе в домик, а во дворе вновь воцарились сумерки — можно было обратиться к более возвышенным материям: в небесах, примерно в той стороне, где находился дом Гольбергеров, парило безупречное в своей полноте созвездие Ориона. Доктор Корлёйтнер показал дочери это созвездие.

— Ах, вот оно что. Да, — сказала Юлиана.

— Круто, вот это было светло так светло! — закричала Рената. — Я тоже хочу, я тоже хочу!

Солнце почти полностью скрылось за горизонтом. Доктор Корлёйтнер проверил, не пришла ли эсэмэска.

— Выходит, мы добрые, — произнес он, — если вообще соглашаемся такое делать.

— Мне холодно, — пожаловалась Рената.

Юлиана снова слегка пнула лампу, на сей раз посильнее. Засмеялась. Пульт она ему еще не вернула.

— Больная, — сказала она.

— Но ты же тоже знаешь Марин, — сказала Рената сестре.

— Что? Нет.

— Да знаешь, знаешь!

Доктор Корлёйтнер не мог решить, кто из них прав. Собственно, они и видели-то эту девочку всего один раз, уже давно, на крестинах, да…

— Юлиана, хватит, пойдем. Дай сюда.

Он протянул руку. Она посмотрела на него.

— А в чем дело? Если мне хочется повключать и повыключать — это что, запрещено?

— Ну, ладно, ладно. Только не забывай, я обещал…

«Да ничего я не обещал, — мысленно поправил он себя. — Пусть поиграет, какая разница».

— Как холодно, — сказала Рената.

— Можешь уйти в дом, если хочешь, — отрезала Юлиана.

— А тебе не пора уже понемногу собираться? — спросил доктор Корлёйтнер.

— Да-да.

Юлиана поднесла пульт к лицу и стала его разглядывать. Сбоку на нем виднелась еще пара кнопок.

— Рената, ты тоже можешь вернуться в дом, — посоветовал доктор Корлёйтнер.

— Нет, не хочу! — заголосила девочка.

— Или сходи за пальто, если тебе холодно.

— Мне не холодно!

— Пфф, — презрительно фыркнула Юлиана.

Доктор Корлёйтнер решил немного разрядить опасную напряженность, вновь упомянув о девочке, ради которой и была затеяна эта добрососедская акция.

— Но послушай, — сказала он, — она ведь потом будет вспоминать об этом, о Младенце Иисусе, и радоваться.

— Пфф, ха-ха-ха, ой, да уж.

Рената тоже рассмеялась, но не столь убежденно.

— Помогая соседям, мы проявляем сочувствие и внимательность, — произнес доктор Корлёйтнер.

— Папа Марин заходил к нам во двор, — сказала Рената, — я видела, как он ставил эту штуку.

— Надо же, как интересно, — усмехнулась ее сестра.

— Можешь идти, не беспокойся, — заверил доктор Корлёйтнер, — мы уж тут как-нибудь все разрулим.

Фраза эта прозвучала совершенно фальшиво, ну, кто употребляет такие слова?

— Ты же знаешь Марин, наверняка, — повторила Рената.

Юлиана громко потянула носом, закинув голову. Она что, плачет? Нет, это от холода.

— Из-за этих, нижних, приходится мерзнуть, — сказала она. — Слушай, а это та, которая так прямо смертельно больна?

— Кто болен? — в ужасе переспросила Рената.

— Никто, — ответила ее сестра. — Я ошиблась. Все хорошо.

Доктор Корлёйтнер ошеломленно слушал их диалог. Он не знал, как ему на это реагировать. Мимо проехал автомобиль, из него донесся громкий рэп.

А что если эсэмэска ему не придет? Уже стемнело. Доктор Корлёйтнер невольно вспомнил о деле четверых стрелков: несколько недель тому назад он смотрел о них документальный фильм. Четверо подростков в Дейтоне, штат Огайо, планировали устроить стрельбу и массовое убийство в школе. Вооружившись снайперскими винтовками, они заняли позиции в четырех местах по периметру школьного двора. Огонь предполагалось открыть по условному сигналу. Но потом ни один из них не послал СМС. Они забыли договориться заранее, кто из них должен подать сигнал. Поэтому массовое убийство пришлось отложить, а на следующее утро они как ни в чем не бывало встретились в школе. В фильме были захватывающие интервью с учителями и учениками.

«Почему я об этом вспомнил? Наверное, все дело в этом непонятном расстоянии отсюда до холма напротив, — подумал доктор Корлёйтнер. — Но стрелять мы будем лучами из прожектора».

— Ну, хорошо, давай сюда, — сказал он.

Но Юлиана по-прежнему не возвращала ему пульт.

Неужели ей снова позвонили, как в прошлом году, и отменили приглашение на вечеринку? Он до сих пор помнил эту драму. Как он кинулся следом за рыдающей Юлианой и стал уверять ее, что, разумеется, в этом нет ничего личного, не надо принимать это на свой счет. Но внезапно осознал: конечно, надо считать это личным оскорблением, зачем утверждать обратное, в этом возрасте вообще существует только личное, и именно сосредоточенность на личном и есть блаженство и радость отроческих лет, она поймет это только потом. Пусть плачет, эти слезы дорогого стоят. Она еще очень и очень высоко ценит себя.

— Кстати, а что случится, если они не напишут? — спросила Юлиана. По-видимому, мысль об этом ее воодушевляла. Большим пальцем она держала кнопку пульта.

— Мы же это уже обсудили, — тихо произнесла Рената.

Доктор Корлёйтнер снова поразился. Ну, что на это сказать? Никто ничего не обсуждал. Девочки по очереди создавали маленькие параллельные реальности, это было чудесно. Но потом он осознал, что Рената хотела сама решить, как поступать дальше. Поскольку пульт держала ее сестра, она, вероятно, чувствовала, что ее мнение не принимают в расчет.

— Ну и что, по-твоему, тогда делать?

— Включить, даже если они не напишут, — воскликнула девочка.

— Нет, — отрезала Юлиана. — Это какой-то бред.

— Нет, не бред!

— Тогда ты просто будешь освещать пустую ночь, супер.

— Иди уже на свой праздник.

— И пойду.

Но внезапно Юлиана протянула сестре пульт. Рената удивленно смотрела на нее. Мысленно она еще спорила с Юлианой, и этот жест примирения сбил ее с толку. Она не хотела брать пульт у сестры.

— Не хочешь, как хочешь, — сказала Юлиана.

Она принялась сдвигать большим пальцем крышку отделения для батареек, то открывая, то закрывая.

— Когда именно начинается твоя вечеринка? — спросил доктор Корлёйтнер.

— Все приходят, когда захотят, мы не договаривались о времени. — Кролики стучали в своем домике, как лотерейные шары в барабане.

— Им пора написать! — сказала Рената, громко шмыгая носом.

— А сейчас мы сходим тебе за пальто, — объявил доктор Корлёйтнер.

В это мгновение пришло сообщение.

«Все готово», — написал Томас Гольбергер.

— А, значит, они написали! — протянула Юлиана и придвинулась ближе, чтобы прочитать сообщение. Рената, обгоняя облачка пара, которые сама же и выдыхала, тоже тотчас бросилась к нему, и доктору Корлёйтнеру пришлось поднять телефон повыше, чтобы они прочитали сообщение одновременно. Но Рената по-прежнему не могла рассмотреть дисплей, она протискивалась вперед, отталкивая сестру.

— Дай посмотреть!

— Вот, пожалуйста.

— «Все готово», — прочитала Рената. По тому, как она произнесла эту фразу, было понятно, что она не вполне связывает ее смысл с предстоящим включением прожектора.

— Что ж, наверное, пора включать, — сказал доктор Корлёйтнер.

Юлиана держала в руке крышку отделения для батареек.

— Собери его снова! — крикнула Рената.

— Да-да.

Он ожидал, что Юлиана нажмет на кнопку, но она этого не сделала. Она смотрела куда-то на дом. Потом поправила челку на лбу.

— По-моему, уже пора, — начал было доктор Корлёйтнер.

— Сейчас-сейчас. Ре, вот смотри. — Юлиана не называла сестру этим прозвищем по крайней мере год. Рената не сразу поняла, что Юлиана обращается к ней. Юлиана снова протянула ей пульт.

— Нажимай, — недоверчиво произнесла Рената.

— Не-а, — покачала головой Юлиана. — Я уже нажимала. Теперь твоя очередь.

— Нажимай ты, — маленькая девочка отошла назад.

Время замедлилось. Можно было ощутить отдельные секунды.

— Если не нажмешь, все так и останется в темноте, — сказала Юлиана.

— Юлиана, — предостерег доктор Корлёйтнер.

— Нажми сама, — настаивала Рената.

— Ре, ну, перестань, подумай, больная малышка ждет.

— Она не малышка! — запротестовала Рената.

— Но она будет радоваться.

— Папа! — позвала Рената. Она уже с трудом выдерживала все эти препирательства.

— Ну, ладно, возьми пульт в руку, — предложил доктор Корлёйтнер. — Тогда увидишь…

— Я вообще ничего не вижу, — заныла Рената.

Юлиана присела на корточки и снова протянула ей пульт.

— Если не нажмешь, все так и останется в темноте, — повторила Юлиана терпеливым, доброжелательным тоном. — Тогда ничего не будет. Сама подумай.

Рената уже с трудом терпела все это и в поисках поддержки подняла глаза на отца. Доктор Корлёйтнер развел руками, но что именно он хотел этим сказать, понять было трудно. Он тоже не мог ей помочь.

Прошло уже, наверное, две-три минуты с тех пор, как пришло сообщение. Чем дольше длилось промедление, тем более явственно он ощущал собственную спину. Ему чудилось, будто невидимая стена из воздуха давит на него сзади. Кроме того, ему захотелось в туалет.

— Ну, давай, Рената, — он щелкнул пальцами. — Пора, нажимай.

Наконец, она подошла ближе. Юлиана передала ей пульт.

Рената взяла его в руку, но на лице у нее по-прежнему читаясь беспомощность.

— Не знаю, — протянула она. — Лучше ты!

Она держала пульт как-то странно, кончиками пальцев, словно он был чем-то заражен.

Давящее ощущение в спине ослабло, зато вернулось трезвое, языческое любопытство. Неужели девочки сорвут все это предприятие? Ему пора вмешаться? Прошло уже, наверное, минуты четыре. А что чувствуют Гольбергеры там, у себя дома? Прямо перед ним в кромешной тьме простирался весь Пуркерсдорф.

— Давай! — торопила Ренату Юлиана.

Она сидела рядом с сестрой на корточках. Рената готова была расплакаться. Нажимать на кнопку ей не хотелось. Но все-таки она не выпускала пульт из рук. Шесть минут. Доктор Корлёйтнер подумал, есть ли есть у Томаса Гольбергера план Б.

Но тут Рената нажала, наконец, на кнопку. Двор залил свет.

Девочка громко ахнула и уронила пульт на траву.

Один-единственный кролик, в неподходящий момент отважившийся выглянуть из домика, замер в клетке, освещенный как на рентгене. Уши у него асимметрично обвисли, тело застыло, не успев завершить какой-то поворот. А рядом с подъездной дорогой, объемное и преувеличенно четкое, выделялось на фоне неба одно-единственное дерево, в то время как его собратья позади оставались почти невидимыми. Возможно, правы были некоторые античные философы, утверждавшие, будто всё, что мы освещаем и видим, изгнано из рая и насильственно перенесено из истинно райского, естественного прасостояния на кричаще-яркую поверхность земли, созерцать которую больно и мучительно.

— А сейчас, — предложила Юлиана, — давайте покачаем его туда-сюда.

Не в первый уже раз доктор Корлёйтнер различил в устах своей старшей дочери взрослый, деловитый тон. Но сейчас этот тон воскресил в его в памяти что-то давно ушедшее, запретное, и при одном воспоминании об этом перехватывало горло. Юлиана говорила спокойным голосом, на манер заботливой воспитательницы. Рената подчинялась гипнотическому воздействию ее тона, как самолет — диспетчеру, и послушно выполняла все, что она скажет.

Девочки поворачивали прожектор туда-сюда, и он как будто тряс головой. Вот свет упал на другие деревья, и они, подобно тому, первому, покинули свое блаженное царство теней и вернулись в мир, где их могли различить и разглядеть. Доктор Корлёйтнер посмотрел на дисплей своего телефона. Никаких новых сообщений. Он подумал, что эту взрослость, столь прочно уже укоренившуюся в природе дочери, скоро заметят и другие люди, и она будет только расти и усиливаться, привлекать мужчин, будет вселять в них уверенность и надежду, и это было ужасно.

— Мы хорошо поступили, молодцы, — тихо произнес он.

Юлиана подняла пульт и выключила лампу. Она быстро кивнула, с этим новым видом профессионала, и выпрямилась, упирая руки в бока — и в самом деле, абсолютная, совершенная копия. Рената по-прежнему сидела возле прожектора. Она провела рукой по влажному стеклу, но тотчас же отдернула руку: стекло накалилось.

— Готово, — заключила Юлиана. — Тогда я пойду.

— Да, — сказал доктор Корлёйтнер, — вот именно. Ты все взяла?

Юлиана похлопала по своему рюкзаку.

— А, ну хорошо. Напиши потом, как только приедешь.

— Ага, — откликнулась Юлиана. — Пока, Ре.

С этими словами она прошла по подъездной дороге и спустилась с холма. Ее поглотила тьма, потом она опять появилась, и можно было различить, как она, уже многократно уменьшенная расстоянием, идет внизу в свете уличных фонарей к автобусной остановке. Нет, в сочельник никого не похищают. Кроме того, ей шестнадцать. И она сразу же ему напишет. Все нормально, волноваться не о чем. И все же доктор Корлёйтнер вдруг ощутил непреодолимую потребность броситься за ней и силой вернуть назад. Чтобы как-то побороть этот порыв, он быстро привел Ренату в дом, посадил в гостиной на оконное сиденье, нагретое батареей, и положил магический пульт в пустую вазу для фруктов у телевизора.

— Папа?

— Да?

— А чем больна малышка?

— Она уже не малышка. Тебе тоже когда-то было четыре, правда? И ты тогда уже давным-давно не была малышкой.

Этого объяснения девочке, видимо, хватило. В клетках на улице мельтешили тени. Кролики еще не вполне пришли в себя после двух атак световых лучей.

Доктору Корлёйтнеру на телефон пришло СМС: «СПАСБО».

Эта опечатка растрогала его. Он показал ее Ренате, прочитав вслух. Она засмеялась, но лицо у нее раскраснелось, глаза были печальные, она явно думала о чем-то своем. Лоб задумчивого ребенка.

Доктор Корлёйтнер по-прежнему сидел над своим мобильным, глядя на дисплей. Несколько человек — друзей и пациентов — прислали вежливые поздравления с Рождеством. Он не стал никому отвечать. Около половины восьмого наконец пришло СМС от Юлианы: «Я на месте все ОК».

«Береги себя и повеселись», — написал он в ответ.

«И вы тоже», — написала Юлиана.