Отважный капитан

ПЕРЕД ВОЕННЫМ СУДОМ

В главную квартиру в Анхиало часто поступали письменные донесения, с тревогой сообщавшие о том, что капитан Мамарчев не сдержал данного обещания. Дибич Забалканский все еще верил и надеялся, что этот упрямый болгарин в русской военной форме осознает свое заблуждение и прекратит опасную агитацию. Однако надежды генерала не оправдались. В тот день, когда беженцы начали сниматься со своих мест, Дибичу поступило донесение, в котором Мамарчев именовался неисправимым и опасным бунтовщиком, наносящим русской дипломатии большой ущерб.

Генерал отдал грозный приказ:

— Приказываю немедленно разыскать капитана Мамарчева, арестовать его, отправить в Бухарест и предать военному суду!

Казачий отряд во весь опор пустился вверх по долине реки Камчии.

Близился вечер. Усталые обозы беженцев расположились биваком вдоль берега реки. В синем сумраке долины стоял неумолчный шум; время от времени слышался собачий лай, мычал голодный скот, блеяли овцы. Люди распрягали волов, разводили костры — вечера в горах были холодные, — закусывали наспех и ложились под открытым небом отдохнуть и поспать.

Окончательно убедившись в безуспешности своих попыток удержать людей, выходивших на опасный, неведомый путь скитаний, отчаявшийся Мамарчев решил уйти в Сливенские горы, связаться с разрозненными повстанческими отрядами и продолжить борьбу… Но не успел он тронуться с места, как с дороги свернул отряд всадников. Казаки неслись словно вихрь — позади них клубилось облако пыли.

В первое мгновение Мамарчев принял их за кавалерийский разъезд русских частей, но потом понял, что это отряд особого назначения. И это его весьма озадачило.

Пока он, с удивлением наблюдая за скачущими всадниками, строил всякие предположения, казаки приблизились и, внезапно рассредоточившись, окружили его. Капитан Мамарчев был ошеломлен. «Что это они задумали, эти люди? — спрашивал он себя. — Уж не собираются ли они меня арестовать?» Кольцо казаков сомкнулось, и издали отчетливо послышалась русская речь:

— Мы имеем честь говорить с капитаном Мамарчевым?

— Да, это я! Что вам угодно?

— По приказу его сиятельства генерала Дибича вы должны немедленно следовать с нами в Бухарест! Нам велено явиться в главную квартиру его сиятельства генерала Киселева и в установленном порядке передать вас ему.

Капитан Мамарчев сразу понял, что случилось: Дибич осуществил свою угрозу. Без всяких колебаний он повернул своего коня и гордо сказал:

— Поехали! Мне нечего бояться! Правда на моей стороне.

И казачий отряд, окружив капитана Мамарчева, вихрем понесся по пыльной дороге дальше на север. После нескольких дней почти непрерывной скачки, чуть не падая от усталости, всадники достигли Бухареста. Мамарчев был сразу же доставлен в главную квартиру, после чего он был взят под арест. Озадаченный неожиданным поворотом событий, брошенный в мрачную камеру военной комендатуры, Мамарчев, охваченный самыми тревожными мыслями, всю ночь глаз не сомкнул.

…Разрозненные гайдуцкие отряды в горах не дождались его. План восстания окончательно провалился. Как только эвакуируются русские войска, турки снова начнут бесчинствовать. Несчастная, окованная цепями Болгария опять остается одинокой…

Капитан Мамарчев видел обозы беженцев, детей, стариков. Он не переставал осуждать тех, кто покидал родную страну, осыпал их упреками, но отклика не было, его призывы оставались гласом вопиющего в пустыне.

Во время этих кошмаров, которые не давали ему уснуть, он видел и своих близких, разговаривал с женой, уверял ее, что он ни в чем не виноват и что скоро вернется в Сливен и заберет ее с собой?.. Но куда им теперь податься? Что они станут делать? Где найдут пристанище?

На следующий день рано утром он уже стоял у запертой двери гауптвахты, с нетерпением ожидая, когда его позовут.

Снаружи пробуждался большой город, слышалась неродная, чужая речь. И сердце его пронзила еще более острая, невыносимая боль. Болгария осталась где-то далеко за горами, за морями — словно в сказке!.. Увидит ли он ее снова? Доведется ли опять услышать сладкую родную речь?

Он постучал в дверь и прислушался. Где-то снаружи отдавались тяжелые, размеренные шаги.

— Эй, часовой, — крикнул Мамарчев, — подойди-ка на минутку! Я хочу что-то тебе сказать.

Часовой приблизился:

— Чего изволите?

— Нельзя ли немного приоткрыть окошко? Я тут задыхаюсь.

— Мне не велено, ваше благородие.

— Я не убегу.

— Не могу, ваше благородие.

Отдаляясь от двери, солдат сделал несколько шагов по притихшему двору и остановился в нерешительности. Правильно ли он поступил, не открыв ему окна? Может, это не по-людски? Кто он такой, этот офицер? Что он за человек? За что его задержали? Может, напился вчера и его подобрал на улице города комендантский надзор? Или проигрался в карты и учинил скандал? Каких только людей не бывает среди господ офицеров! И пьяницы, и картежники, и гуляки, и повесы… А все-таки надо бы ему помочь. Видать, плохо ему, раз просит…

И часовой снова подошел к двери.

— Ваше благородие! — позвал он арестованного. — Открыть я открою окошко, только вы не показывайтесь… Покуда господа спят, пускай побудет открыто.

— Спасибо, солдат.

Часовой приблизился к зарешеченному окну и осторожно открыл его. В тесную каморку хлынул свежий воздух. Улыбающийся Мамарчев вздохнул полной грудью и с благодарностью посмотрел на солдата, стоящего у открытого окна.

— За какую провинность вы попали сюда, ваша милость? — спросил часовой.

— Я и сам не знаю, — пожал плечами Мамарчев.

— Все так говорят, — усмехнулся усатый ветеран, воевавший при Кутузове и при Дибиче и немало повидавший на своем веку.

— Чудесный воздух! — сказал Мамарчев, чтобы переменить разговор.

— Дышите вволю, хоть это даром дается.

Мамарчев призадумался.

— Даром, говоришь, а вот не хватает…

— Это оттого, что вы в неволе, ваше благородие. На свободе человек об этом и не думает.

— Вы правы, свобода — она как воздух: нет свободы, человек блекнет и умирает.

Солдат усмехнулся.

— Чего вы смеетесь?

— Больно забавно вы говорите, ваше благородие. Мне еще не встречались такие господа. Они скорее норовят надавать нашему брату палкой по пятам, вместо того чтоб…

Солдат опомнился и не докончил. «Не стоит больно распускать язык! Нешто узнаешь, что он за человек! Раз он в офицерском чине, держи ухо востро! С ним надо быть поосторожней!»

— А вас били палками? — спросил Мамарчев.

— Отведал и этого, слава богу. Мужик без палки не растет, ваше благородие! За одного битого двух небитых дают.

— Какой губернии?

— Тульской.

— А как вас звать?

— Иван Лукин.

Оба замолчали, словно каждый думал о своей судьбе. Чем, в сущности, разнятся судьбы капитана Мамарчева и этого русского мужика, одетого в солдатскую форму?

Мамарчев поднял голову и многозначительно сказал:

— Похоже, что и вам недостает воздуха, Иван Лукин.

— Почитай что так, ваше благородие, — лукаво усмехнулся солдат. — Одних турки колют, других помещик бьет смертным боем… Выходит, что мы, что они — одного поля ягода. А вы откуда будете, ваше благородие? По говору вы как будто русский.

— Болгарин я, Иван Лукин.

— А-а, болгарин! Так бы и сказали… А я, грешным делом, подумал, не из наших ли вы случайно. Гляжу я на ваше лицо, на руки — вроде бы не та порода. Послушаешь ваши речи — то же самое. Ведь наш брат — тертый калач, умеет держать язык за зубами. Иначе может случиться, что хлопот не оберешься. Разве не так?

— Так, Иван Лукин.

— Болгария… Я тоже был в Болгарии.

— Где вы были?

— Да почитай что везде. И в Силистре, и в Шумене, до самого Адрианополя дошел. Хороший народ — болгары: с хоругвями и вином нас встречали, белым хлебом с брынзой потчевали. Последний кусок нам отдавали. Хороший народ, только несчастный… Верно говорят, будто турок тиранит их, болгар, вот уж четыреста лет?

— Верно, Иван Лукин.

— Э, как же так? Уж больно долго! Пора бы и честь знать! Ради чего мы кровь свою проливали? Для того ведь, чтоб освободить братьев болгар. Что-то мне непонятно тут, ваше благородие… Сражаемся, льем кровь, а потом все остается по-старому.

— И мне этого не понять, Иван Лукин.

Уже рассвело. На улицах нарастал шум.

Часовой оглянулся и тихо, доверительно сказал:

— Славно мы с вами поговорили, ваше благородие. А теперь закрою-ка я окошко, а то как бы мне не попало за это.

Солдат подошел к окну, пнул ставню ногой, и квадратная дырка, пропускавшая свежий воздух, захлопнулась.

— Извините, ваше благородие! Долг… А его сиятельство генерал Киселев, наверно, уже встали. Они у нас рано встают. Сидят себе на балконе и нюхают табак…

Медленно, тяжело ступая, Иван Лукин удалился. Капитан Мамарчев, продолжая стоять у окна, прислушивался к его шагам. Неприятные видения, мучившие его ночью, постепенно рассеялись.

Теперь он мог спокойнее и в трибунал идти, и приговор выслушать.