Отважный капитан

КОМЕНДАНТ СИЛИСТРЫ

Себе в утешение люди часто говорят, что после бури наступает затишье, после несчастья — радость и успокоение. Так про себя рассуждал и капитан Мамарчев, входя в здание военного трибунала. Все его прежние опасения, что ему могут вынести тяжелый приговор, рассеялись как туман, гонимый весенним ветром, и лицо его просветлело, словно перед ним вдруг засияло солнце.

В тот же день, когда предстал перед судом, капитан был освобожден из-под ареста. Выходя из суда, он увидел Ивана Лукина, старого русского солдата, в минуту отчаяния принесшего ему успокоение; Мамарчев остановился и на прощание пожал ему руку. Глядя на него своими добрыми голубыми глазами, Иван Лукин весело улыбался.

— Я очень рад, ваше благородие, что вас освободили. Теперь вы снова можете приносить пользу своему отечеству.

— Спасибо вам, Иван Лукин, за вашу доброту и благородство! Я всегда буду вспоминать вас с наилучшим чувством.

— В добрый час, ваше благородие!

Вытянувшись в струнку, Иван Лукин отдал честь и долго смотрел вслед удаляющемуся капитану.

Первейшим желанием Мамарчева, после того как его освободили из-под ареста, было разыскать своих соотечественников. По его расчетам, покинувшие Сливен обозы с беженцами уже должны были вступить на румынскую землю. Не исключено, что кое-кто достиг Бухареста. И Мамарчев пошел разыскивать по городу своих земляков. Первым долгом он прошелся по центральным улицам и площадям, где были трактиры и кабаки, в которых обычно останавливались иностранцы.

— Тут случайно не проходили болгарские беженцы? — спрашивал он.

— Нет, мы не видели, — отвечали трактирщики. — Пройдитесь по окраинам, потому что на площадях и в трактирах беженцам не позволено останавливаться. Они поднимают большой шум, всюду бросают мусор, так что обозам велено располагаться только за городом, на лесных полянах.

Мамарчев направился к городским окраинам. Действительно, трактирщики его не обманули. У самого города, среди просторной поляны, словно кочующий цыганский табор, расположились болгарские беженцы: они расставили многочисленные шатры, вокруг разведенных костров копошился народ, стоял невообразимый шум. При виде этой печальной картины, Мамарчев содрогнулся: «Вот она какова прелесть скитальческой жизни!.. Все это останется на совести Ивана Селиминского!»

Подойдя к полыхающему костру, вокруг которого собрались заросшие бородами, обветренные и оборванные беженцы, он поздоровался издали и спросил:

— Вы случайно не из Сливена, братья?

— Из Сливена мы. Верней, из Сливенской околии. А ты откуда будешь?

— Я тоже тамошний. Капитан Мамарчев.

Услышав его имя, бородачи вдруг притихли.

— Капитан Мамарчев, говоришь? — отозвался один из них. — А разве ж его не убили?

— А за что его убивать?

— Поговаривали об этом…

— Убивать меня не за что, — продолжал Мамарчев, подходя поближе к костру. — Ничего дурного я не сделал, чтоб так со мной поступать. Человек борется за свое отечество! Разве это плохо?

— Не плохо, побратим, но погляди, каково нам… Погляди, до чего нас довели такие вот патриоты, как ты.

Мамарчев слегка нахмурился и, тяжело вздохнув, сказал:

— Патриоты о другом с вами толковали, браток. Патриоты вам твердили, чтобы вы не покидали своего отечества, и зря вы не послушались их. Пошли на поводу у осторожных…

— Оставь, брат… — махнул рукой кто-то из беженцев. — Горькая выпала нам доля, об этом лучше не говорить. Посмотрим, куда-то нас пошлют. Ты не слыхал ничего про это? Одни говорят, что в Бессарабию пойдем, другие — в Молдову. Ты ничего об этом не знаешь?

— Ничего не знаю, братья. В Сливене Селиминский настаивал на Бессарабии, а Добри Желязков стоял за Молдову. А на чем порешили — не знаю.

— А где лучше?

— Везде одинаково: чужие люди, чужая земля, — ответил Мамарчев и окинул взглядом поляну, где среди шатров и телег дымились костры. — Больше тут нет сливенцев поблизости? — спросил он.

— Пойди поспрашивай. Может, и есть.

— Ну, с богом, братья! — сказал он на прощание. — Вы не отчаивайтесь. Придет время, когда вы вернетесь в родную сторонку… Не век же так будет, верно?

— Дай-то бог, браток!

Мамарчев отошел и потерялся в людском муравейнике, разыскивая сливенцев, расспрашивая, не видал ли кто-нибудь его жены, не знает ли кто, где она и что с нею.

Румыния была наводнена болгарскими беженцами. Нескончаемые обозы их текли по дорогам: одни — в Бессарабию, другие — в Молдову. Сторонники Селиминского уходили в Бессарабию, а те, кто послушался Добри Желязкова, — в Молдову. Но куда бы они ни шли, всюду их ждала чужая земля, чужие люди и полная неизвестность.

Однажды совсем неожиданно к Мамарчеву заявился Станчо Медвежатников, прибывший сюда с беженцами. Станчо был не один — он привел с собой высокого худощавого паренька с курчавой головой, которого Мамарчев без труда узнал.

— Радой! Откуда ты взялся, Радой?

— Бежим от турок, капитан Георгий.

Бывший трактирный слуга с восхищением смотрел на капитана, не в силах оторвать от него глаз.

— Ну, заходите, заходите же, рассказывайте, что там в Сливене! — приглашал их снедаемый любопытством капитан Мамарчев.

Изнуренные долгой дорогой, голодные, оборванные, приятели последовали за Мамарчевым. Он привел их в комнату, в которой жил, накормил как следует и после этого стал расспрашивать о Болгарии.

— Разбрелись наши люди, капитан, кто куда, — начал Станчо. — Все разбежались. Одни ушли с армией, другие подались в Балканы, а иные остались дома оплакивать свою судьбу. Великое это бедствие, капитан! Большое несчастье выпало на нашу долю!

— А что сталось со Сливеном?

— Сливен сгорел, капитан.

— Весь?

— Весь не весь, но большая часть домов сгорела, и остался от них один только пепел.

— И Драганов трактир сгорел, капитан, — вставил Радой. — Хозяин сам подпалил его, когда уходил с беженцами.

— Как, и хаджи Драган тоже ушел? — удивился Мамарчев.

— И он ушел, капитан.

— Со всем своим семейством?

— Вместе со всеми, капитан, — продолжал Радой. — Я тоже был с ними, но в дороге повстречался со Станчо.

— Радой сирота, капитан, из Еркечей, вот я и решил взять его с собой. Свет широк, а парень еще мал, пропадет где-нибудь. А тут надумали разыскать тебя, узнать, что же будет дальше.

Капитан Мамарчев вздохнул. Что будет дальше? Он сам этого не знал.

— А мои как там? Их вы не видали ни в Сливене, ни в дороге? — снова спросил капитан Мамарчев, глядя то на Станчо, то на Радоя.

— Нет, не видали, капитан.

— Послал жене весточку, чтоб и она уходила, но где она, что с нею, ничего не знаю.

— И мы не знаем, капитан. Может, пересидит в горах, пока минет эта напасть. Говорят, из Анатолии двинули даалии[41] и делибаши. От этих никому пощады не будет.

— Что верно, то верно, — вздохнул капитан и задумался.

Станчо с Радоем тоже молчали, думая о родных краях, которых им, может быть, больше никогда не придется увидеть.

Каждый день из Болгарии поступали вести одна безотраднее другой. Капитан Мамарчев места себе не находил. Беспокойство его усиливалось с каждым днем. Особенно тревожила его судьба жены. То ли она ушла с беженцами, то ли осталась в Сливене?.. Даалии вырежут всех, кто попадет на глаза.

Мамарчев ежедневно выходил встречать движущиеся мимо обозы беженцев и расспрашивал о жене. Одни пожимали плечами, другие говорили, что ничего не знают. Оставшиеся при нем Станчо и Радой изъявили готовность возвратиться в Болгарию, разыскать Раду и привезти ее, но Мамарчев на это не согласился.

— Нам следует позаботиться о тех, кто остался в Болгарии, — часто говорил капитан Мамарчев своим товарищам. — Одни ушли, а другие и поныне там… Всю Болгарию не переселить! Надо бы подумать о тех, кто остался.

— А что можно придумать?

— Давайте еще раз обратимся к русскому командованию. Может, оно сумеет чем помочь.

В один из дней капитан Мамарчев решил пойти к генералу Киселеву и подробно рассказать о бедственном положении тех болгар, которые остались на родине.

— Ваше сиятельство, положение народа отчаянное! Страдания его неописуемы! Помогите! Вся Болгария плачет горькими слезами.

Внимательно выслушав капитана, генерал Киселев осведомился о положении в Сливене.

— Капитан Мамарчев, наше командование оставило в Болгарии консула, вот он и должен отстаивать интересы болгар.

— Ваше сиятельство, разве один консул в состоянии что-нибудь сделать? Турки убивают всех и каждого, глазом не моргнув. Станут они обращать внимание на консула…

— В данный момент ничего другого мы сделать не в состоянии.

Возвратившись на квартиру, Мамарчев тут же принялся писать письмо самому императору, намереваясь подробнейшим образом поведать в нем о крайне тяжелом положении болгар. Написал одну-две строки, перечитал несколько раз написанное и увидел всю бессмысленность своей затеи: «Раз генерал оказался не в состоянии его понять, то какой резон соваться к императору! До бога высоко, до царя далеко!» И, забросив гусиное перо, капитан Мамарчев стал ходить взад-вперед по комнате.

Страшные мысли роились в его голове, тяжелые предчувствия терзали сердце.

Долго ходил он, напряженно думая, но ни к какому определенному решению прийти не смог. И только собрался было снова уйти из дому в надежде разыскать кого-либо из своих соотечественников и совместно поразмыслить, что следует делать дальше, как у входа зазвенел звонок. Мамарчев выглянул в окно и был сам не свой от того, что увидел: у входной двери стояла его жена Рада с узлом в руке и Стойко Попович.

— Тут живет капитан Мамарчев? — услышал он голос Стойко Поповича.

— Здесь я, здесь! — радостно закричал капитан и, как безумный, бросился навстречу дорогим долгожданным гостям.

Он горячо обнял жену, поцеловал ее, пожал руку Стойко Поповичу и, приглашая их к себе в комнату, с волнением повторял:

— Какая неожиданность! Садитесь! Отдохните! А я тут ума не приложу, что мне делать, куда податься…

Положив узелок, Рада присела, вытирая мокрые от слез глаза, а Стойко Попович все еще радостно улыбался, счастливый от сознания, что исполнил свой человеческий долг.

Капитан Мамарчев ликовал от счастья. Он не знал, как ему отблагодарить своего доброго родича, который позаботился о том, чтобы спасти его жену от страшной турецкой резни.

— Мы ведь свойственники, капитан, должны помогать друг другу. Знай я какой-нибудь способ, я бы всех болгар спас…

— Беда, большая беда свалилась на нашу голову! — вздохнул Мамарчев.

— Еще какая! — заметил Стойко Попович. — Если бы ты только видел, как горел Сливен и окрестные села, если бы слышал, как кричали женщины и дети… А человеческие головы, торчащие на шестах… Как эти душманы[42] убивали, как грабили, захватывали наше добро, делили меж собой оставленное имущество! Сукновальни, водяные мельницы, лесопильни, виноградники, сады, дома — все разграбили. Не осталось камня на камне. А про людей и говорить страшно. Их бросали под нож, как скотину на бойне.

— И отца убили, Георгий! — отозвалась Рада. — Ворвались и посреди двора повалили его, беднягу!

Убитая горем женщина говорила с трудом, ее душили слезы. Мамарчев выслушал рассказ жены, не пошевельнувшись, словно оцепенев.

Наконец он перевел дыхание и сказал:

— Надо как-то выручать народ из этой беды. Если мы оставим его, история нам не простит. Мы обязаны ему помочь!

— Как же это сделать, капитан?

— Как сделать? — многозначительно повторил Мамарчев. — Надо подумать.

…Поглощенные собственными заботами, люди не хотели думать ни о чем другом. Каждый плелся за нагруженной домашним скарбом телегой и ломал голову над тем, где найти пристанище.

Капитан Мамарчев не знал, как ему быть — то ли остаться на русской службе, то ли, сняв военную форму, разделить горькую участь своих братьев-беженцев, как в былое время. Однажды, в пору мучительных раздумий, его вызвали в штаб главного командования.

Как выяснилось, его требовали к себе генералы Дибич Забалканский и Киселев. Капитан Мамарчев предстал перед ними при орденах и со своей драгоценной саблей.

На сей раз генералы были в дружеском к нему расположении.

Первым заговорил Дибич Забалканский:

— Капитан Мамарчев, по высочайшему повелению имею честь сообщить вам радостную весть.

— Слушаю вас, ваше сиятельство.

— Есть приказ о назначении вас комендантом города Силистры, того самого города, при взятии которого вы так прославились с вашими волонтерами. Ценя ваш подвиг, русское главное командование решило назначить вас комендантом города. Вы ничего не имеете против, капитан Мамарчев?

— Нет, я не против, ваше сиятельство, — ответил взволнованный Мамарчев. — Но ведь я недостоин сего высочайшего благоволения! Недавно еще я находился под судом.

— Забудьте о прошлом, капитан. Вы солдат, и вам надлежит подчиняться. Завтра же вы должны занять пост коменданта Силистры и так же верно и преданно служить нашей армии, как служили до сих пор.

— Рад стараться, ваше сиятельство.

— Силистра — важный стратегический пункт, и в наших интересах иметь там своего, верного человека, преданного нашему делу.

— Постараюсь, ваше сиятельство.

— Силистра, капитан Мамарчев, — вмешался в разговор генерал Киселев, — остается в наших руках как бы в качестве залога, пока турецкое государство не выплатит нам полагающейся контрибуции. Мы вправе получить соответствующее возмещение за тот огромный урон, который мы понесли в ходе этой тяжелой двухлетней войны. Вы должны учесть, что на вас возложена большая ответственность!

— Понимаю, ваше сиятельство.

— Итак, капитан Мамарчев, с сегодняшнего дня вы комендант города Силистры, — заключил генерал Дибич. — Вот вам ключи от города и приказ о вашем назначении. У вас широчайшие права и полномочия!

Генерал Дибич вручил взволнованному капитану ключи и приказ и сердечно пожал ему руку:

— В добрый час, капитан Мамарчев!

Затем к нему подошел генерал Киселев и, нюхая табак, сказал с усмешкой:

— И в родной стороне жить, и России служить будете, капитан. Одним выстрелом двух зайцев!..

Генералы засмеялись. Усмехнулся и капитан Мамарчев. Он отдал честь и вышел из штаба, счастливый тем, что ему на самом деле предстоит снова вернуться на родину. Ведь когда ты находишься на родине, тебе легче ей служить, легче всего себя отдавать во имя ее освобождения.

Капитан Мамарчев спешил домой — ему не терпелось скорее поделиться новостью со своими близкими.