Отважный капитан

У ГОРОДСКИХ ВОРОТ

В субботу утром, в канун пасхи 1835 года, пятерых приговоренных к смертной казни— Велчо Атанасова Стекольщика, Николу Гайтанджию, мастера Димитра Софиянца, Йордана Бороду и Иванаки Йонкова Скорняка — вывели из тюрьмы и погнали к месту, где были установлены виселицы.

Обычно в этот базарный день в город стекалось множество народу. Хаким-эфенди решил поставить виселицу у обоих городских ворот — у восточных и западных, — а также на Баждарлыке, на самой людной тырновской площади.

Велчо Атанасова погнали к Баждарлыку — здесь большие лавки, трактиры и цирюльни собирали толпы людей.

Димитра Софиянца, который строил красивые дома и церкви, отвели к Дервенту, куда стекался народ из нижних сел.

Николу Гайтанджию и Йордана Бороду погнали на Марино поле, к западным воротам, через которые в город шли горцы.

Для Иванаки Йонкова не стали сооружать виселицу, так как его потребовал к себе на допрос в Видин тамошний правитель округа Хусейн-паша. Из Видина Иванаки погнали в Ловеч, где и повесили. А Георгий Станчев из Трявны был повешен позже в его родном городе.

В этот день в Тырнове на людей наводили ужас четыре виселицы.

Измордованный палачами Велчо сидел связанный в запряженной волами телеге и устало смотрел перед собой. Он в последний раз глядел на родной город — придавленные крыши, исхоженные им узенькие улочки с булыжной мостовой. Он глядел, и сердце его пронзала острая боль от сознания, что не удалось довести до конца начатое дело. Он не жалел о том, что расстается с жизнью; ничуть не заботило его и то, что пойдет прахом нажитое им добро… Ему было жаль детей, остававшихся сиротами; тяжело было навеки расставаться с добрыми друзьями. Ему было жаль этих несчастных людей, стонавших под игом агарянским. В лохмотьях, голодные, обездоленные — увидят ли они когда-нибудь белый день? Этих обездоленных людей оплакивал он и теперь, в свой последний час; о них были все его мысли.

Опершись на грядку телеги, он с трудом удерживал голову, чтобы не повалиться в сторону. Ему хотелось, чтобы в эти последние мгновения он запомнился людям мужественным, бодрым и решительным, каким он был всегда. Он уйдет из жизни, но Болгария будет жить. И эти люди должны найти в себе силы, чтобы вынести страдания, которые их еще ждут. Заговор раскрыт, мечты Велчо и его товарищей не сбылись, но разве это может убить в людях надежду? Нельзя унывать, нельзя падать духом, какая бы участь тебя ни постигла!

В его сердце незримо вливались силы — все более смело и гордо глядел он вперед, через головы заптиев, стараясь отыскать в толпе своих товарищей и братьев. Но, напуганные и потрясенные видом вздыбленных виселиц, болгары словно сквозь землю провалились. Только уличный сброд с гиканьем бежал за телегой; некоторые замахивались камнями, чтобы доставить удовольствие Хакиму-эфенди и прочим представителям власти. Порой среди общего шума и диких выкриков можно было услышать слова жалости. Но на все это Велчо не обращал внимания. Ему в эти последние минуты хотелось отыскать в толпе хоть один взгляд, который согрел бы его душу. Разве не во имя светлой радости он боролся всю свою жизнь?

Наконец-то телега дотащилась до Баждарлыка. На площади было пусто, люди толпились вдоль лавок и домов. Одни стояли прямо на улице, другие залезли на деревья и на черепичные крыши.

Посреди пустынной площади стоял высокий железный столб, превращенный в виселицу. При виде веревки у Велчо мурашки побежали по телу. Наступил последний миг. «Соберись с силами, — сказал он себе. — Покажи врагам, что ты человек, что ты болгарин!» И, поднявшись в телеге, он поглядел вокруг.

Из толпы турок донесся крик:

— Дайте мы его растерзаем!..

Перед тревожным взглядом Велчо мелькали красные фески, пестрые шаровары, и все это сплеталось перед его глазами в сплошной клубок змей, которые с шипением тянулись к нему, чтобы убить его своим ядом.

Но вдруг сквозь рев фанатичной толпы Велчо услышал колокольный звон, доносившийся откуда-то издалека: от Марина поля или от Варуша — понять было трудно. Подняв глаза выше толпы, он вдруг увидел на крыше противоположного дома молодого паренька в черной барашковой шапке и в белых обмотках. Ведь это же форма повстанцев! «Что это значит? — недоумевал Велчо. — Сон это или правда?» Он не мог оторвать взгляда от этой крыши. Парень снял шапку и стал ею размахивать у себя над головой. Что за чудо? Это сигнал к восстанию или просто парень приветствует его? Юноша продолжал размахивать своей шапкой. Затем он сделал земной поклон и, повернувшись, быстро исчез среди крыш, громоздившихся одна на другую.

Велчо был сам не свой. Для чего парню понадобилось махать шапкой. Зачем он кланялся? Ничего этого Велчо не знал. Однако у него как бы полегчало на сердце. Солнечный луч, который он так жаждал увидеть, согрел его. Теперь можно было спокойно закрыть глаза. Надежда не умерла. Болгария продолжала жить! И хотя перед ним маячила виселица, он был спокоен.

Телега выехала на середину площади и остановилась. Вокруг нее ходили палачи. Они стащили Велчо на землю и не спеша поволокли к железному столбу. Истощенный и замученный пытками, Велчо едва шевелил ногами. Он ничего не слышал и не видел. В эти мгновения он думал о том неизвестном пареньке, который ему поклонился.

— Братья! — воскликнул он, стоя под виселицей. — Прощайте, братья! Я умираю за правое дело…

Затем, собрав последние силы, он расправил плечи и с волнением продолжал:

— Помните, братья, я отдаю свою жизнь за свободу. Ступайте в мои лавки и, распродав в них все самое дорогое, купите на вырученные деньги котелок масла и зажгите и церкви святых Константина и Елены все лампадки. Пускай они горят и светятся, как горела душа моя в борьбе за народную свободу.[54]

После этих слов он взял из рук палача веревку и сам накинул ее себе на шею. Толпа онемела. Вся площадь притихла, будто вокруг не было ни души.

— Какой мужественный человек, а! — послышался чей-то голос, и стоящие в толпе разом вздохнули.

Велчо опрокинул бочонок, на котором стоял, и тело его повисло на железном столбе. Толпа ахнула.

В это время в городе забили в колокола, однако никто из турок их не слышал, да и не желал слышать. Только болгары, где бы они ни находились, стояли в скорбном молчании, охваченные ужасом.

Светило теплое апрельское солнце. Шумела Янтра. На Святой горе, как и прежде, распевали птицы. Но жизнь стала иной. В душе народа произошло нечто непоправимое.

…Четверых уже не стало. Пятый, закованный в кандалы, ехал в Видин, в далекий край, где его тоже ждали пытки и виселица. Окруженную заптиями телегу сопровождала орава разъяренных турок. Не обращая на эту банду пьяных фанатиков никакого внимания, узник гордо и бесстрашно смотрел перед собой. Это был Иванаки Йонков Скорняк, выходец из Врацы; много лет он жил и работал в Тырнове. Вместе с заптиями, конвоировавшими телегу, ехал верхом на коне молодой чорбаджия из Елены Дачо Кисьов. Он тоже следовал в Видин, к Хусейну-паше, чтобы подробно изложить ему все, что он знал о заговоре и заговорщиках.

Конвой подъехал к западным воротам, где покачивались на ветру тела повешенных заговорщиков: Николы Гайтанджия и старого патриота из Елены Йордана Бороды. Повозка проследовала в непосредственной близости от них. Иванаки Йонков приподнялся, задержал на повешенных пристальный взгляд, затем низко поклонился им. В глазах его блестели слезы. Заптии кричали, размахивали плетками, бранились, но Иванаки не обращал внимания.

Предатель Йордан Кисьов не ожидал, что ему придется видеть трупы людей, казненных по его вине. Охваченный страхом, он отвернулся и пришпорил коня, чтобы проехать это место как можно скорей. Однако кто-то крикнул ему по-болгарски:

— Негоже бежать, Йордан! Лучше пади к ногам крестного и попроси прощения!

Йордан еще крепче пришпорил коня и, смешавшись с отрядом карателей, скрылся в зарослях терновника по дороге на Севлиево.

Он силился утопить свою нечистую совесть в потоках брани, изрыгаемой заптиями, надеялся, что ее голос заглушит конский топот да щелканье хлыстов.

Печальный и скорбный был этот день для Тырнова. Съехавшиеся на базар крестьяне, натерпевшись страха, спешили домой, чтобы рассказать людям о том, что им пришлось увидеть и услышать в древней болгарской столице.