Падшие к небесам

33

Набирая своему куратору в девятый раз, Саида меньше всего предполагала, что именно эта попытка станет победной. Она уже не рассчитывала на разговор, а просто решила дослушать песню, играющую вместо гудка. Ахра не успел доблеять второй куплет, когда хрипящий бас Адиля оборвал его где-то между небом и землей.

– Да, совесть моя.

– Только не говори, что сам песню на гудок выбирал?

– Говорю. А что не так? Ахра же демон. Скажешь – нет?

– Согласна. Только когда ты трубку берешь, это, будто слушаешь соловья на ветке цветущего кипариса, и вдруг эту ветку спиливают бензопилой, – слукавила Саида, которой очень нравился голос Адиля, – Не знаю даже, что страшнее, твой голос, или твой смех? Ты как?

– Ещё пару минут твоего живительного юмора и буду в норме. Только не говори, что главный ищет?

– Не говорю. Так, заходил позавчера, спрашивал – я сказала, что ты с Хайбулой. Он прям ходячая индульгенция?

– Индульктонция?

– Всех грехов прощенция. Ай-ай, Адиль Рустамович, вроде отличник юрфака, а про отпущение грехов не знаете. Хотя у нас такого нет, так что не стыдно.

– Ещё что расскажешь, эрудивция. Давай-давай я почти проснулся.

– Ещё мужчина приходил, тебя спрашивал. Второй раз уже за неделю. Первый раз с сыном приходил и с братом… или другом, точно не помню уже. В общем, тебя лично хотели видеть.

– Зачем не сказали?

– Поблагодарить. Сказали, насчёт того случая, когда маршрутчики подрались. Ты их сыновьям помог.

– Ой да что я им там помог… В общем, ладно. Скоро буду. Тагир на месте?

– Тагир на награждении.

– Что-то я вообще от жизни отстал. На каком это награждении?

– Он же в перестрелке участвовал на посту, прошлую пятницу.

– Который подорвали, чтоли?

– Ага. Видишь, что без тебя делается? Так, что возвращайся к нам скорей, начальник.

– Всё засекай время и заваривай очень-очень крепкий кофе.

Адиль откинул плед и понял, что заснул в чем был, кроме, пожалуй, носков. Вытянутые лодыжки хрустнули в нескольких местах. Он перевернулся на живот и заглянул под тахту. Не найдя их в самом очевидном для себя месте он продолжил сканировать ковер, медленно сползая с лежанки. Мать стояла в дверях и едва сдерживала смех, видя как туловище сына зависло по пояс над изучаемым полом. Будто тот боялся покинуть постель, пока не найдёт пару своих грязных носков, выстиранная пара которых свисала между её сложенных рук. Адиль понял, что ещё немного и он добавит новый узор на мамин ковер. Отползая обратно, он услышал смех и вскинул голову.

– Ой, Адиля, такой большой, а какой маленький! На. Смотри в следующем году не женишься, я сама тебе невесту приведу и спрашивать не буду. Ужас, что за носки!

– Да я на задании был, мам.

– Оно и видно. Перевыполнил даже, небось, задание-то? Спускайся кушать.

Сладкий творог с домашней сметаной и крепкий чай – мама всегда была непревзойдённым киллером похмелья. Входная дверь был растворена, и в проеме, гремя цепью, мелькал стареющий телом, но не душой, Жужик. Адиль помахал псу ложкой. Он уже забыл сколько раз и кому больше, матери или животному, обещал починить расшатанную конуру.

– Видишь, пёся узнаёт, значит не так все плохо.

– Ты главное к нему не подходи, а то свалится.

– Ну, мам!

– Адиль, правда, меньше бы пил а? Ты себя вчера не видел. Хотел через окно залезть, чуть сетку не выбил.

– Тебя будить не хотел.

– Ну и не разбудил вообще! Сам же сетки летом ставил, забыл что ли? Хоть где родительский дом вспомнил, уже хорошо.

– Ладно, мамуль, я поеду. Такси какое у вас тут самое быстрое? Ты и телефон мне зарядила! Мамо моё, лучшее на свете.

Мать не жаловала, когда он корчил из себя дурачка, но именно такая форма казалось ему наиболее органичной для выражения сыновьей любви. Он не мог сказать ей прямо, как сильно уважает её, возможно, даже сильнее, нежели любит. Если бы отец был жив, она вряд ли пустила бы его на порог вчера в таком состоянии. Но отца, главного медиатора в их непростых отношениях, уже давно нет. Они никогда не говорили другу другу о том, какими глупыми были их соры и как всё теперь станет по-другому, потому что это было бы не правдой. Он уважал мать, даже не за то, что она продолжала держать на себе дом и хозяйство. Что мать была сильной женщиной, он знал всегда. Он уважал её за то, что она осталась при своём мнении относительно него, пусть и немного сгладила углы. Она всё так же не поддерживала его ни в жизненном, ни в профессиональном выборе, но уважала, узнавая в нём свой стержень. Пусть последний и был гораздо пластичнее после общения с отцом, чьи либеральные методики воспитания она не разделяла. Но когда одна из несущих колонн фасада обрушивается, остальным остаётся или последовать за ней, или справиться с тяжестью и держаться друг за друга, сохраняя хотя бы часть просевшего фронтона. Ей, как выпускнице строительного техникума, такая аналогия была по душе и она, при молчаливом согласии сына, предпочла последнее. Молчал он и сейчас, когда она провожала его до машины и приобняла на прощание у ворот. Когда машина свернула за угол она поняла, что сейчас немного поплачет, но первую слезу проронила только тогда, когда закрыла перед собой дверь.