Паутина Шарлотты

22. Теплый ветер

И вот Уилбер вернулся домой в амбар к своей любимой навозной куче. Это было не совсем обычное возвращение: на шее у него висела медаль, а во рту он держал мешочек с паучиными яйцами. «Как же хорошо дома», — подумал Уилбер, укладывая пятьсот четырнадцать неродившихся Шарлоттиных детей в безопасное место. В амбаре стоял чудесный запах. Уилберовы друзья — овцы и гуси — радовались его приезду.

Гуси шумно его приветствовали.

— Поздра-поздра-поздравляем! — кричали они. — Ты молодец! Потрудился на славу!

Мистер Зукерман снял с Уилберовой шеи медаль и повесил ее на гвоздь над загончиком, чтобы посетителям было хорошо ее видно. Да и сам Уилбер тоже мог в любой момент на нее полюбоваться.

Ему хорошо жилось в эти дни. Он еще больше вырос и уже не боялся, что его убьют. Он знал, что мистер Зукерман не расстанется с ним до конца его дней. Уилбер часто вспоминал Шарлотту. В дверном проеме еще висели клочья старой паутины. Всякий день Уилбер бросал взгляд на длинные серые нити, и комок подкатывал у него к горлу. Ни у кого никогда не было такого друга — такого любящего, такого преданного, такого изобретательного.

Осенние дни становились все короче. Лерви принес с огорода урожай кабачков и тыкв и сложил их в кучу на полу в амбаре, чтобы в холодные ночи их не побило морозом. Листья кленов и берез окрасились в яркие тона. Они дрожали на ветру и падали на землю один за другим. На пастбище, где росли дикие яблони, Земля была густо усыпана мелкими красными яблоками. Их грызли овцы и клевали гуси, к ним принюхивались лисицы, приходившие по ночам. Незадолго до Рождества выпал снег. Он засыпал дом, амбар, поле и лес. Уилбер никогда раньше не видел снега. Когда наступило утро, он вышел и стал просто так для забавы разгребать во дворе сугробы. Ферн и Эйвери притащили санки. Они покатились вниз по дорожке к лугу и прямо на замерший пруд.

— Больше всего на свете люблю кататься на санках, — сказал Эйвери.

— А я больше всего на свете люблю кататься на чертовом колесе с Генри, и чтоб колесо остановилось, когда мы на самом верху, а Генри раскачивал бы кабинку и чтоб вокруг все было видно далеко-далеко.

— Господи, неужели ты до сих пор вспоминаешь это дурацкое чертово колесо? — презрительно сказал Эйвери. — Ярмарка же кончилась сто лет назад.

— Я все время об этом вспоминаю, — проговорила Ферн, вытряхивая из уха снег.

После Рождества температура упала до десяти градусов мороза. Стало совсем холодно. Пастбище обледенело, и ветры продували его со всех сторон. Коров теперь почти все время держали взаперти. Иногда, если утро выдавалось солнечное, их впускали наружу, и они жались к куче соломы за амбаром, прячась от ветра. Бели им хотелось пить, они ели снег. Утки бродили по двору словно мальчишки, что шляются вокруг лавочки, где торгуют мороженым и газированной водой. Чтобы им было повеселее, мистер Зукерман бросал им кукурузные зерна и турнепс.

— Спасибо болыыое-болыпое-болыиое, — неизменно тараторили гуси при виде еды.

С приходом зимы Темплтон переселился в тепло. В его норе, которую он вырыл под Уилберовой кормушкой, стало холодно, и он соорудил себе уютное гнездо в амбаре за ларями, где хранилось зерно. Он обложил свое новое жилище грязными газетными обрывками и тряпками, а если ему случалось найти какую-нибудь интересную штуковину, он тащил ее к себе и прятал. Он по-прежнему трижды в день наведывался к Уилберу, всякий раз точно поспевая к столу. Уилбер остался верен данному слову. Он пускал Темплтона вперед себя и не начинал есть сам, пока крысенок не наестся до отвалу. От обжорства Темплтон постепенно вырос в такую огромную толстую крысу, каких и свет не видывал. Он стал громадный, размером просто-таки с целого сурка.

Как-то раз старая овца решила поговорить с Темплтоном о его весе.

— Если будешь есть поменьше, дольше проживешь, — сказала она.

— А кому нужна эта вечная жизнь? — огрызнулся Темплтон. — У меня натура такая: люблю поесть. Просто сказать не могу, какое я получаю наслаждение, когда удается попировать вдоволь. — Он похлопал себя по животу, ухмыльнулся, полез наверх и там улегся.

Всю зиму Уилбер заботился о Шарлоттином яичном мешке, как будто это было его собственное потомство. Он вырыл для мешка ямку в навозной куче поближе к забору. В холодные ночи он специально ложился так, чтобы согревать мешок своим дыханьем. Для Уилбера в целом свете не было ничего дороже этого маленького шарика, все остальное просто не имело значения. Он терпеливо ждал конца зимы, когда должны были появиться маленькие паучата. Когда живешь в ожидании какого-нибудь события или высиживаешь детенышей, жизнь наполняется покоем и смыслом. В конце концов зима кончилась.

— Я сегодня слышала лягушек, — объявила овца в один прекрасный вечер. — Прислушайтесь, сейчас их снова слышно.

Уилбер встал и навострил уши. Со стороны пруда неслись нестройные звуки многоголосого лягушачьего хора.

— Весна, — задумчиво произнесла старая овца. — Вот и снова весна пришла. — Когда она повернулась уходить, Уилбер увидел рядом с ней крохотного ягненка. Ему было всего несколько часов от роду.

Снег таял, и ручейки разбегались во все стороны. Канавы заполнились водой, она неслась шумными пузырящимися потоками. Прилетел воробей с полосатой грудкой и запел свою песню. Стало больше света, солнце всходило все раньше и раньше. В овчарне что ни день появлялся новый ягненок. Гусыня высиживала девять яиц. Казалось, небосвод стал просторнее и выше, задул теплый ветер. Он сорвал последние нити, оставшиеся от Шарлоттиной паутины, и они улетели Бог весть куда.

Как-то раз, ясным солнечным утром, Уилбер стоял и присматривал за своим драгоценным мешком. Мысли его витали далеко. Он все стоял, как вдруг услышал какое-то шевеление. Он подошел поближе и пригляделся. Из мешка выполз крохотный паучок. Он был размером с песчинку, не больше булавочной головки. Тельце у него было серое, с черной полоской на животике. Ножки серые с коричневыми подпалинами. Он был как две капли воды похож на Шарлотту.

Когда Уилбер его увидел, он задрожал с головы до ног. Паучок помахал ему. Уилбер пригляделся повнимательнее. Вот еще два паучонка выползли и помахали лапкой. Они ползали кругами по мешку, осматривая мир, открывшийся их взору. Выползли еще три паучка. И еще восемь. И еще десять. Шарлоттино потомство наконец появилось на свет.

У Уилбера часто забилось сердце. Он пронзительно мавизжал. Потом стал носиться кругами, разбрасывая ногами навоз во все стороны. Потом подпрыгнул и перекувырнулся в воздухе. Потом встал на задние ноги и так замер, стоя перед Шарлоттиными детьми.

— Эй, привет! — сказал он.

Первый паучок тоже поприветствовал Уилбера, но таким тоненьким голоском, что Уилбер его не услышал.

— Я старинный друг вашей мамы, — сообщил Уилбер. — Очень рад вас видеть. Все здоровы? Все благополучно?

Паучки махали ему передними лапками. По их жестам Уилбер понимал, что они рады его видеть.

— Могу я чем-нибудь помочь? Что-нибудь вам нужно?

Паучки продолжали махать лапками. Несколько дней и ночей они ползали туда-сюда, махали Уилберу, осматривали свой новый дом, а за ними тянулись тоненькие ниточки. Их было много десятков. Уилберу не удавалось пересчитать их, но он знал, что у него много новых друзей. Они быстро росли. Вскоре каждый был размером с пульку от духового ружья. Все они плели около мешка крошечные паутинки.

Как-то утром пришел мистер Зукерман и, нарушив тишину, распахнул дверь, выходившую на север. В амбаре потянуло теплым ветерком. Воздух медленно поднимался вверх, и пахло влажной землей, хвоей и сладким запахом весны. Паучата почувствовали теплое весеннее дуновение. Один из них вскарабкался на забор. То, что произошло вслед за этим, привело Уилбера в крайнее изумление. Паучок встал на голову, растопырив прядильники во все стороны, и выпустил из себя целое облачко тончайших шелковистых нитей. Из шелка образовался воздушный шарик, и на глазах у Уилбера паучок взлетел над забором и поднялся в воздух.

— До свидания! — крикнул он, вылетая в дверной проем.

— Погоди! — закричал Уилбер. — Куда ты?

Но паучок уже исчез из виду. Потом еще один паучиный малыш вскарабкался на забор, встал на голову, изготовил воздушный шарик и отправился в полет. За ним еще одни. А следом еще один. Вскоре воздух заполнился крошечными воздушными шариками, и на каждом шарике летел паучок.

Уилбер был вне себя от горя. Шарлоттины малыши стремительно разлетались во все стороны.

— Дети, вернитесь! — взывал он.

— До свидания! — доносилось в ответ. — До свидания, до свидания!

Наконец, какой-то маленький паучок задержался, чтоб сказать Уилберу несколько слов, прежде чем улететь на воздушном шаре.

— Мы улетаем на теплой воздушной волне. Сейчас нам как раз пора отправляться в путь. Мы же воздухоплаватели, вот и разлетаемся по всему свету, чтобы повсюду плести свою паутину.

— Но куда же вы летите? — спросил Уилбер.

— Куда ветер понесет. Мы летим вместе с ветром вверх и вниз. Порхаем поблизости и улетаем вдаль. На восток и на запад, на юг и на север. Вместе с ветром летаем, куда пожелаем.

— Неужели вы все улетите? — Уилбер все продолжал спрашивать. — Не может быть, чтобы все! Я же тогда останусь один, совсем без друзей. Вашей маме это бы не понравилось, я точно знаю.

В воздухе было так много шариков, что казалось, будто в амбаре спустился туман. Они взмывали вверх, кружили, через дверной проем вылетали наружу, и там их подхватывал теплый ветерок. Слова прощания едва долетали до Уилбера. Он был больше не в силах йа это смотреть. В тоске он бросился на землю и закрыл глаза. «Раз уж Шарлоттины дети меня покидают, — думал Уилбер, — значит, всему конец». Поросенок плакал и плакал, пока не уснул.

Когда он проснулся, была уже вторая половина дня. Уилбер взглянул на яичный мешок. Мешок был пуст. Он поднял глаза. В воздухе не было ни одного воздушного шарика. В глубоком унынии он подошел к дверному проему, где раньше висела Шарлоттина паутина. Там Уилбер и остался стоять, думая о Шарлотте, как вдруг услышал тоненький голосок.

— Мое почтение! — сказал голосок. — Я тут наверху.

— И я! — подхватил другой тоненький голосок.

— И я тоже, — присоединился третий. — Мы втроем остались здесь. Нам тут нравится, и еще нам нравишься ты!

Уилбер взглянул наверх. Наверху, над дверью одновременно сооружались три небольшие паутины. И во всех трех усердно трудились Шарлоттины дочки.

— Правильно ли я понимаю, — начал Уилбер, — что вы приняли решение жить здесь, в амбаре, и что у меня будет теперь целых трое друзей?

— Да-да, все так, — последовал ответ.

— А как вас зовут? — Уилбер дрожал от радости.

— Я скажу, как меня зовут, — ответила первая маленькая паучиха, — если ты скажешь, отчего ты так дрожишь.

— Я дрожу от радости, — признался Уилбер.

— Тогда меня зовут Радость, — сказала паучиха.

— А с какой буквы начиналось второе имя моей мамы? — спросила вторая паучиха.

— С буквы «А», — сказал Уилбер.

— Тогда меня зовут Аранея, — объявила вторая паучиха.

— А я как же? — спросила третья. — Выберите мне, пожалуйста, какое-нибудь красивое имя, чтоб было не слишком длинное, не слишком замысловатое и чтобы не звучало по-дурацки.

Уилбер погрузился в глубокое раздумье.

— Может быть, Нелли? — предложил он.

— Чудесное имя. Мне очень нравится, — сказала третья паучиха. — Можешь звать меня Нелли. — Она ловко закрепила круговую нить на следующем лучике паутины.

Счастье переполняло Уилбера. Он подумал, что по такому случаю необходимо сказать речь.

— Радость! Аранея! Нелли! — начал он. — Добро пожаловать в амбар. Для своей паутины вы выбрали благословенный дверной косяк. Думаю, я вправе сказать вам, что я был глубоко привязан к вашей матери. Я обязан ей жизнью. Она была выдающейся личностью, красавицей, преданным другом. Память о ней я навсегда сберегу в своем сердце. Дочери Шарлотты! Я клянусь вам в верной дружбе на вечные времена!

— Я тоже клянусь, — сказала Радость.

— И я тоже, — сказала Аранея.

— И я, — сказала Нелли, которой только что посчастливилось поймать небольшого комара.

Это был радостный день для Уилбера. А за этим днем последовала еще целая вереница счастливых и спокойных дней.

Время шло, проходили месяцы и годы, а Уилбер всегда был окружен друзьями. Ферн, правда, почти перестала заглядывать в амбар. Она повзрослела и считала, что только глупым малышам интересно сидеть возле поросячьего загончика на скамеечке для дойки. Но Шарлоттины дети и внуки, а потом и правнуки год за годом плели паутину все в том же дверном проеме. Каждую весну на смену старому поколению вылуплялись новые паучата. Большинство из них разлеталось на воздушных шариках. Но два или три паучка оставались в амбаре, чтобы их дом в дверном проеме всегда содержался в порядке.

Мистер Зукерман преданно заботился об Уилбере до конца его дней. Уилбера частенько навещали друзья и поклонники — все помнили его блестящую победу и загадочное происшествие с паутиной. Жизнь в амбаре была так хороша — и ночью, и днем, и зимой, и летом, и весной, и осенью, и в ненастные дни, и когда светило солнце. Уилбер был уверен, что его чудесный теплый амбар — самое лучшее место на свете: тут гомонят гуси, одно время года сменяет другое, пригревает солнышко, снуют ласточки, возятся крысы, невозмутимые овцы живут под боком. Здесь пауки дарят свою любовь, здесь пахнет навозом, и все так изумительно прекрасно.

Уилбер всегда помнил Шарлотту. Как ни любил он ее детей и внуков, все-таки никто из молодых пауков не сумел занять Шарлоттино место в сердце Уилбера — оно навеки принадлежало ей одной. Никто не мог с ней сравниться. Не всякому посчастливится встретить в жизни настоящего друга, да к тому же еще и наделенного даром слова. И то, и другое Уилбер нашел в Шарлотте.