Пилот-девица

Глава 6 Замуж?

Февраль, 2621 г.

Деревня Красноселье.

Планета Таргитай, система Дена, держава Большой Муром.

После того концерта с «Молочком бешеной коровки» Василиса не появлялась на поляне у дяди Толи три долгих дня.

И хотя дядя Толя был по характеру не из тревожных, даже он начал думать о самом худшем и винить в этом худшем себя.

Поэтому когда звонкий голосок Василисы произнес слова приветствия, дядя Толя был рад не для виду.

Он даже в сердцах кинулся обнять егозу. Но вовремя одернул себя: как бы не подумала чего эдакого, чего у него совсем не было на уме!

Под глазом у Василисы сиял изрядный фингал. Вид у девушки был изможденный, розовые веки набрякли от слез.

И никакого тебе комбинезона! Никаких рюкзачков! И даже серьги — золотые гвоздики — куда-то задевались.

Снова сарафан, притом самый заплатанный и грязный. А ноги? Куда девались парусиновые туфли? Василиса пришла босой!

— Похоже, досталось тебе, егоза, — понимающе сказал дядя Толя.

Он сам провел отнюдь не безоблачное детство и отрочество в обществе живодера-отчима, оператора мясокомбината, и оттого такие вещи чуял нутром.

— Еще и как досталось, дядя Толя!

— Били?

— Учили… Но битие — оно не самое страшное! — всхлипнула Василиса.

— А что тогда самое? В смысле… самое страшное? — спросил дядя Толя. Он чувствовал себя виноватым. Да, пожалуй, и был им.

— Самое страшное — это то, что меня просватали, — упавшим голосом сказала Василиса.

— Ну, это ж такое дело, — с некоторым облегчением вздохнул дядя Толя.

После годов, проведенных в обществе трапперов, под «самым страшным» он был готов разуметь ну как минимум групповое изнасилование. А тут какое-то сватовство… Вдобавок юридической силы не имеющее!

Едва сдержав вздох облегчения, дядя Толя спросил:

— Хоть за хорошего человека просватали, или что?

— Да за Юлиана Бобрынича, сына кривой мельничихи! Вот за какого хорошего человека! — выкрикнула Василиса. В голосе у нее клокотала обида.

— А что не так с этим Юлианом? Хромой? Кривой, в мамашу уродился? Или лицом непригожий?

— Лицом-то он ничего. Не хуже многих. И не хромает… Богат вдобавок, силен… И нрава доброго, рукоприкладствовать не станет, — перечисляла, загибая пальцы, Василиса. — Но не люб он мне! Не люб — и всё!

— А кто тогда люб? — поинтересовался дядя Толя, мысленно приготовляясь к длинной исповеди нежного девичьего сердечка.

— А никто.

— Вот совсем никто-никто? Совсем-совсем нелюб? — с недоверием переспросил дядя Толя.

По его наблюдениям девушки — это такие создания, которые способны часами, часами говорить о любви и чувствах. Даже когда нету ни особенной любви, ни особенных чувств.

— Совсем. Ну, ни капельки. Никто, — твердо отвечала Василиса.

— Но хоть был кто-то люб? Когда-то?

— Ну, когда в школе еще… В мужской половине парень один был, из деревни Березовка, Михаил. Встречались мы. Дролечкой его звала… Но потом охладела.

— Без причины охладела? Или напортачил твой Михайло?

— Без причины. Просто скучно мне с ним стало. Он только про хозяйство и мог говорить. Что и где посеет, когда батюшка его землей наделит… Какие у себя на дворе порядки заведет… Кого выгонит взашей из работников… Кого возьмет… А потом все интересовался моим приданым… Спрашивал, можно ли сватов ко мне по осени заслать…

— А ты?

— Не до чего мне были его сваты, дядя Толя… И замуж я не хотела… И этот Юлиан проклятущий — тоже не до чего! — сказала Василиса и… разрыдалась, уронив голову на колени.

Дядя Толя утешать ее не спешил. По опыту общения с дочерью Ангелиной он помнил: эти утешения ведут только к удвоению мощности и прочувствованности рева. И надо просто переждать, когда настроение переменится.

Настроение и впрямь переменилось. Хотя и не радикально.

— В общем, позавчера смотрины были, — продолжила Василиса, очень этнично высморкавшись в подол своего сарафана. — Всё как всегда. «Молодой гусачок ищет себе гусочку. Не затаилась ли в вашем доме гусочка?» — спрашивали сваты. А мой тятя отвечал им: «Есть у нас гусочка, но она еще молоденька.» Ну и так далее, как положено… В общем, согласился батюшка! Пообещал меня сватам! Даже у меня не спросясь! Даже слова мне не сказавши! Как будто я скотина какая, навроде ярочки или гусыни! А вчера батя с братьями ездили на мельницу к матери Юлиана, вдовице, хозяйство ихнее смотреть. Как будто раньше не видели. Батюшка пожелал лично удостовериться, что житься мне там привольно будет… Сундуки их как следует прошерстил… В кладовых прогулялся, в подвалах… Можно подумать, в сундуках да кладовых дело! Да как по мне, хоть там у них в горницах из золота всё! Хоть смарагдами всё облеплено! Не люб — значит не люб!

— И что теперь?

— А ничего. На завтра запоруки объявлены, — замогильным голосом произнесла Василиса.

— Что еще за «запоруки»?

— Ну, это когда обе стороны — мой батя и Юлианова матушка — о том, что по рукам ударили нас с Юлианом поженить, народу нашему сказать должны. После этого уж к свадьбе готовиться будут. Мы с Голубой и другими подружками милыми приданое разбирать станем — белье да рубахи, скатерти да занавеси… Бабы начнут снедь к свадебному дню готовить, сарафан мне шить. А там и торжество… Поедем свадебным поездом по всей деревне. После — пир… Первый день — сплошное пьянство да чревоугодие, второй день — чревоугодие да пьянство, ну может еще мордобитие, если повезет… А после второго дня все будут считать, что таперича рохля и нюня Юлиан — мой законный супруг. И может из меня веревки вить до самого последнего моего дня!

Последние слова Василиса почти прокричала, голосом, в котором так много было возмущения и обиды!

«А вот не прокалывала бы себе уши в Усольске, отец небось еще пару лет потерпел бы с этим замужеством дурацким. Глядишь и подобрал бы кого-нибудь поприличней этого мельничихина сына Юлиана», — огорченно вздохнул дядя Толя.

Они говорили еще долго.

И теперь настала очередь дяди Толи проявить заботу.

Он угощал воеводину дочь шоколадным драже из своих рюкзачных закромов. Кормил черникой, кое-как собранной на ближайшем болоте. Поил студеной ключевой водой.

А Василиса только жаловалась да плакала, ломая руки.

— Зачем мне этот Юлиан?! Зачем свадьба?! Зачем на каторгу эту семейную меня раньше времени отдавать?!

— Всех отдают, Василисушка, — мягко увещевал бедняжку дядя Толя, прихлебывая «Народное вече» из берестяной чашки, смастеренной поутру («Видать, дозу ретроспективности уже хапнул здесь, на Таргитае», — ухмылялся пилот). — И тебе потерпеть придется. Такой уж у вас в деревне обычай! Да что там «в деревне»! Во всем Большом Муроме обычай такой!

— Такой-такой, а не такой! — взвилась Василиса. — Была у меня подруга, Власа. Так ее после школы матушка и батюшка в Новгород Златовратный отправили! На врача учиться! И никакого Юлиана ей под бок не подкладывали! А всё потому, что матушка у Власы жива была. Вот если бы моя матушка, Злата, была жива, она бы этой свадьбы с Юлианом ни в жисть не допустила! Костьми бы легла, а на эту мельницу растреклятую меня никогда бы не отправила!

Дядя Толя только пожал плечами.

Откуда ему было знать: может и впрямь было бы так? А может Злату, мать свою, Василиса попросту идеализирует. И будь она жива, то, завидев на пороге дщерь, напившуюся дешевой водкой, разряженую по-московитски, в одежды нечистые, тоже кричала бы в унисон своему мужу Воеводе, что замуж нужно девку отдавать, и срочно! Потому что гибнет ведь! Гибнет на глазах!

— А уж в Усольске про все эти смотрины и рукобития без согласия невесты, то есть меня, уж и думать все забыли! Дикостью такое считают! Вот живи мы в Усольске, я бы и в академию поступить могла. Чтобы на пилота учиться!

— По-любому нет в Усольске академии, — вставил дядя Толя.

— А я и не говорю, что есть! Не говорю! Но я бы из Усольска в Новгород полетела! — («Так и сейчас вроде ничего не мешает», — подумал дядя Толя, но промолчал.) — А так всю жизнь с детьми сидеть… То кормишь, то опять беременная… То беременная, то кормишь… И так — всю жизнь, до самой смерти!

После этих слов Василиса опять зарыдала. Да еще горше прежнего.

Нет, Ангелина, его дочь Ангелина никогда не рыдала так. Не было повода.

И тут в душе у дяди Толи что-то важное дрогнуло. Он допил свою водку и сказал Василисе твердым отцовским голосом:

— Василиса, прекрати реветь. И послушай, что я тебе скажу.

Василиса — к его в общем-то немалому изумленью — взяла да и вняла, глядя на него своими ясными голубыми глазами.

— Если тебе замуж выходить не хочется, ты замуж выходить не обязана. Нет в законах Большого Мурома такого правила, что одни люди за других решают, выходить им замуж или нет, — говоря это, дядя Толя был вынужден напустить на себя авторитетный вид, поскольку на самом деле он не знал, что там творится — в этих самых законах Большого Мурома (исключение составляло знаменитое Губное Право). — Ты, в конце концов, теперь самостоятельная гражданка с документами. Я имею в виду, что Личная Грамота у тебя есть. И ты вольна ехать куда угодно. И учиться на кого угодно! Хоть на пилотессу, хоть на собачьего парикмахера, а хоть бы даже и на оператора машинного доения средиземноморских дельфинов! Поэтому если ты действительно не хочешь замуж за Юлиана, вот совсем-совсем не хочешь, ты хоть завтра можешь вещички свои собрать — и фьюить! Упорхнуть на все четыре стороны!

— Да кто же мне позволит-то? — неуверенно пробормотала Василиса.

— А ты меньше спрашивай у тех, кто тебе не позволит. Делай так, как тебе лучше. Взрослая ведь уже. Иначе будешь потом жалеть о своем малодушии всю оставшуюся жизнь.

— Да на чем же я улететь отсюда могу, дядя Толя? В моей копилке денег совсем немного! До Усольска доехать я еще кое-как исхитрюсь. Ну может даже в гостинице ихней пожить смогу недельку-другую. Но даже до Новгорода Златовратного мне никак не добраться! Ну разве что если материны украшения продать — жемчуга, браслеты, парчи да убрусы, серебряной нитью вышитые… Но их еще у материных родычей выцыганить надо… Проще три войны осилить, чем с теми родычами квасу выпить…

— Вот, украшения продать… Уже вижу, намечаются кое-какие подходы к решению проблемы! — одобрительно заметил дядя Толя. — А то ревешь да ревешь, как будто дошкольница неразумная. А ведь взрослая баба!

— А сколько денег мне с собой надо?

— Бери все. Не прогадаешь, — серьезно сказал дядя Толя. — Потому что даже если я тебя до ближайшей населенной планеты прокачу задаром, там тебе точно деньги понадобятся. Даже при условии, что ты устроишься работать.

— Но на чем вы меня прокатите задаром?

Дядя Толя в ответ только хитро улыбнулся. Но Василиса, к его приятному удивлению, смекнула:

— Неужто на том корабле, что мой батюшка с Ветераном у вас захватили?

— Угадала, егоза. На нем самом. Если твои родичи ничего там не напортили, он должен быть вполне пригоден для взлета и выхода на орбиту.

— Да цел-целехонек корабль ваш! Ведь они продать его хотят деляге одному из Усольска, Пахомом кличут…

— Вот бы и впрямь так было, как ты говоришь… — мечтательно промолвил дядя Толя.

Как хотелось ему побыстрее покинуть опостылевший лес и очутиться в уютном кресле пилотской кабины! Как хотелось ему шотландского ржаного самогона «виски»! Лонг-Айленда! Куба либре! И мохито со свежей клубникой тоже хотелось!

— Но главное, — нахмурившись заметила Василиса, — флуггер-то ваш охранять велено! Там, возле него, всегда двое наших дежурят! Сменяются три раза на дню! Но дежурят! Я ведь откуда это знаю? Подруга моя, что Голубою зовется, к стражникам этим приставлена с целью ихнего кормления. Готовит она, значит, для них. И трижды в день всякую вкусность дармоедам этим носит, в укрытие ихнее…

— Значит Голуба, — лукаво улыбнулся дядя Толя и на радостях плеснул себе еще «Народного вече». — Значит, еду им носит… А питье носит?

— И питье носит! Квас, сбитень, молочко парное, — подтвердила Василиса.

— Ну, это просто идеально. Подсыплем им в питье андокордина, и дело с концом!

— Неужто яду?! — Василиса отпрянула, испуганно прикрыв рот ладошкой.

— Да нет же, глупая. Не яду. А сильного снотворного напополам с обезболивающим, — объяснил дядя Толя и, не заметив на лице Василисы тени понимания, добавил:

— Ну, дурмана по-вашему. Я это зелье тут, в своей аптечке раскопал. Сам его пару раз пил. И должен тебе сказать, не успеваешь эту отраву ко рту поднести, как сразу уже и дрыхнешь сном праведника!

— А Голуба разве подсыпать мне разрешит? — с сомнением сказала Василиса.

Дядя Толя почувствовал, что говорит она уже не столько с ним, сколько сама с собой. И что внутренне она уже согласилась с основным: с идеей их совместного и такого удобного для обоих побега. А теперь ей остается лишь согласиться с некоторыми деталями, собрать вещички и всячески подготовиться к этому смелому шагу.

— А ты Голубу меньше спрашивай. Просто всыплешь зелье в то питье, что Голуба им понесет — и вся недолга. Как маленькая, честное слово!