Плохая мать

Глава двадцать шестая

Учеба закончилась, и я изо всех сил старался оставить позади все, что произошло в мои школьные годы. Устроился на новую работу в другую компанию. Я усердно работал, редко использовал все свои перерывы, никогда не проверял телефон и не бездельничал, как это делали другие сотрудники, работавшие со мной, и вскоре получил повышение. Я не высовывался и не делал ничего, что могло бы привлечь к себе негативное внимание. Отец хорошо меня обучил.

Повышение по службе означало больше денег, а больше денег означало более питательную пищу. Мне даже пришлось немного доплатить за абонемент в спортзал. Я всегда был высоким, но теперь прибавил и в массе. Начал замечать, что женщины украдкой бросали на меня взгляды или поправляли прическу, как я видел, когда они разговаривали с популярными парнями в школе. Но теперь они делали это со мной.

Я все еще был застенчив, когда дело касалось женщин. Я обрел своего рода покой и приветствовал это. У меня была моя работа. Мои боссы хвалили меня. У меня был дом, где я чувствовал себя в безопасности. Окончательно.

Той осенью на одно из моих мест работы пришла новая девушка. У нее были темно-рыжие волосы, а глаза почти такие же голубые, как у мамы. Мысленно я называл ее Долли, потому что ее кожа была бледной и безупречной, как у фарфоровой куклы. Она была очень миниатюрной, но у нее была большая грудь, которая придавала объема ее фигуре. Хотя я старался быть как можно более сдержанным, мне было трудно не пялиться на нее каждый раз, когда она проходила мимо меня, и я думаю, она замечала это, потому что через некоторое время останавливалась и болтала, слегка выгнув спину и понимающе улыбнувшись, когда мой взгляд естественным образом опускался вниз.

Мы работали вместе около месяца, когда Долли, наконец, однажды сказала:

— Почему бы тебе не пригласить меня на свидание? Я знаю, ты этого хочешь.

Я почувствовал, как жар поднялся по моей шее, но изо всех сил старался казаться непринужденным и лишь слегка заинтересованным. Внутри, однако, мое сердце бешено колотилось, и я не был уверен, права она или нет. Хотел ли я пригласить ее на свидание? Мне понравилось наше общение. Я с нетерпением ждал встречи с ней на работе. Я даже немного пофлиртовал с ней — или, по крайней мере, надеялся, что это был флирт, — и подумал, что все прошло хорошо. Это заставило меня почувствовать себя увереннее. И помогло заглушить напоминание об унизительном провале единственного свидания, на котором я когда-либо был. Однако Долли была гораздо более прямолинейна, чем улыбчива, взяла мою руку и положила ее на свою большую грудь, наблюдая, как я сглатывал и все больше краснел. Она рассмеялась, отпустила мою руку и сказала:

— Я буду готова после работы. — А затем повернулась, послав мне воздушный поцелуй через плечо, и вернулась на свое место.

Я с трудом мог сосредоточиться на своей работе, и в следующие несколько часов допустил больше ошибок и промахов, чем за всю свою работу с тех пор, как устроился. Другой сотрудник дважды спросил меня, хорошо ли я себя чувствовал, и я сказал ему, что страдал от легкого недомогания, но со мной все будет в порядке.

Часть меня надеялась, что Долли просто пошутила насчет нашего свидания после работы, и что, когда я увижу ее в следующий раз, она придумает оправдание и сольется. Однако я не видел ее до конца дня, и когда моя смена закончилась, я решил уйти, не разыскивая ее, потому что в тот момент действительно чувствовал тошноту, мое сердце все еще билось слишком быстро, а руки вспотели. Но когда я вышел через заднюю дверь, Долли стояла, прислонившись к моей машине, с дерзкой улыбкой на лице, ожидая меня.

Мое сердце забилось еще быстрее, и я почувствовала головокружение. Однако Долли, казалось, ничего не заметила, даже предложила сесть за руль моей машины, которая когда-то принадлежала моему отцу, а теперь стала моей.

Она отвезла нас в бар, и, хотя ни один из нас не достиг совершеннолетия, разрешенного для употребления алкоголя, никого там, казалось, это не волновало. Я был благодарен слабому освещению, надеясь, что оно скрыло мою покрасневшую кожу и пятна, которые наверняка образовались у меня на шее, как это обычно бывало, когда я становился нервным или взвинченным. Долли заказала пиво, и я тоже, и, хотя никогда по-настоящему не пил алкоголь, разве что пробовал его из запасов, которые отец хранил в нашем кухонном шкафу, я обнаружил, что эффект был именно таким, какой мне нужен, чтобы успокоить свои нервы.

Я выпил один, затем второй и заказал третий. Но в плане выпивки я был далеко не в лучшей форме, а Долли не только быстро превзошла количество выпитых мной сортов пива, но и выпивала с парнем в баре каждый раз, когда делала очередной заказ. Довольно скоро ее глаза покраснели и были полузакрыты, а слова звучали невнятно.

— Потанцуй со мной! — настаивала она, вытащив меня на почти пустой танцпол и прижавшись ко мне. Несмотря на алкоголь в моем организме, у меня снова перехватило дыхание, на лбу выступил пот. Она обвила руками мою шею, ее большие груди мягкими подушками прижались к моей груди, и я затвердел. Долли, очевидно почувствовав мое возбуждение, замурлыкала, небрежно прижимаясь своим телом к моему. От ее дерзкого прикосновения тревога разлилась по мне, как аккумуляторная кислота, но я заставил себя не отстраняться и не вырываться из ее объятий. Она слегка споткнулась, пропустив шаг, а затем рассмеялась, прижавшись ко мне и сказав. — Отвези меня домой, детка.

Я был так возбужден, что в тот момент мне было больно. Поэтому я позволил ей вывести меня за дверь к машине, где сел за руль, и она включила музыку так громко, что я не слышал собственных мыслей. Она опасно высунулась из окна, так что мне пришлось ухватиться за подол ее рубашки сзади, чтобы она не выпала из машины.

Ее квартира находилась всего в нескольких кварталах от бара, и, что удивительно, она смогла направить меня туда, или, скорее, остановить, когда увидела дом, так что я с визгом затормозил у обочины.

К этому моменту действие алкоголя заканчивалось, и мои нервы расшатались в полную силу. И не только нервы, но и сомнение и изрядная доза отвращения к ней, даже если мое тело еще не получило напоминание, выпуклость в моих штанах налилась кровью. Я, запинаясь, последовал за ней вверх по ступенькам к ее двери, и она втащила меня внутрь, прежде чем захлопнуть ее за нами. Должно быть, она расстегивала рубашку, когда поднималась по ступенькам, потому что, когда она повернулась, та была расстегнута, и она уронила ее на пол, расстегивая лифчик, который развалился, обнажив две огромные круглые груди, кожа туго натянута, соски бледно-красные и, казалось, слишком маленькие для грудей, на которых они находились Она прыгнула вперед, прижавшись своим ртом к моему, ее язык был влажным и скользким, когда она просунула его мне в рот, ее рука обхватила мою эрекцию.

Это было внезапно и ошеломляюще, и к горлу подступила рвота. Я резко оттолкнул ее, зажав рот рукой. Долли отшатнулась назад, зацепившись за предмет мебели, розовые пятна расцвели на ее бледных щеках, когда она стиснула зубы и подняла палец, указав им на меня.

— Что, черт возьми, с тобой не так? — потребовала она, слова были невнятными. — Что? Ты что, слабак? Ты не по кискам? — тогда во мне расцвела ярость, такая же внезапная, как тошнота, охватившая меня от ее силы, и неожиданность того, что она вторглась в мое тело.

Это было отвратительно и мерзко, и я не просил об этом.

Я шагнул вперед, толкнув ее так, что она упала в сторону, растянувшись на полу, полуголая и неловко согнутая.

— Твою мать! — закричала она, пытаясь встать, но снова падая назад, ее тяжелые груди мешали сохранять равновесие. Тогда я рассмеялся, и из моего горла вырвался маниакальный звук. Этот звук, казалось, еще больше разозлил ее, и она продолжала барахтаться, как тяжеленный тюлень, по-клоунски.

Я заметил шахматную доску, стоящую сбоку от дивана, и схватил пригоршню шашек, швыряя их в нее и наблюдая, как они отскакивают от ее лба, и она еще немного замахала руками, ее сиськи болтались из стороны в сторону, рулет из слоеного теста покачивался на поясе ее юбки, когда она невнятные эпитеты в мой адрес.

— Тебе нравятся игры, Долли? — заорал я. — Тебе нравится играть в свои больные, извращенные игры во власть с такими мужчинами, как я, которых, как ты думаешь, ты можешь растоптать? Пошла ты, Долли.

У двери стояла пара ботинок, и я взглянул на них, представив, как развязываю один из шнурков и использую его, чтобы задушить ее. Я мог бы привязать ее к стулу, как мама поступила с отцом и мистером Патчем. Я мог сжимать ее шею медленно, или сделать это быстро. Я мог сделать это любым способом, который выбрал. Я снова увидел это перед своим мысленным взором. Просто тянул и тянул, пока ее жизнь не иссякла, и она, наконец, не заткнулась. Это было бы так просто.

Она была отвратительной, и ей не следовало прикасаться ко мне так, как она это сделала. Никто и никогда больше не прикоснется ко мне без моего разрешения.

Я отвел руку назад и отбил еще одну шашку от ее головы, достаточно сильно, чтобы оставить отметину, и она снова упала на пол, протянув руку, чтобы пощупать рану, и всхлипнула, когда слезы брызнули из ее глаз и потекли по щекам.

Ее слезы привели меня в себя, и я поколебался, прежде чем, наконец, отбросить остальные шашки в сторону, моя грудь резко поднималась и опускалась, когда я пытался отдышаться. Я еще минуту наблюдал за ней, распростертой на полу, с крошечными сосками, устремленными в потолок, пока она бормотала и плакала, и мне было ее только жаль.

Я повернулся и оставил ее там, прежде чем дойти до своей машины и поехать домой. Войдя в свой дом, я налил себе стакан холодного лимонада, а затем встал у стойки, делая большие, мучимые жаждой глотки. Меня трясло, мышцы болели от того, что я столько часов крепко держал их. Я представил себе Долли, беспомощную и опустошенную, лежащую на полу, и почувствовал легкий стыд, но также и удовлетворение. Я сам справился с ней. Я был сам себе защитником.

Долли не появилась на работе ни на следующий день, ни еще через день. Каждую ночь я возвращался домой, ожидая, что полиция появится у моей двери, лежал в постели, не в силах заснуть, и придумывал ложь, которую скажу. Когда Долли наконец вернулась, она выглядела почти как обычно, за исключением маленькой красной отметины на лбу. Я напрягся, когда она направилась в мою сторону, мой пульс подскочил, но она одарила меня легкой смущенной улыбкой, отведя глаза и сказав:

— Я хочу извиниться за все, что сказала и сделала той ночью. Я немного… выхожу из-под контроля, когда много выпью. — Она встретилась со мной взглядом, в ее глазах была мольба, как будто она хотела, чтобы я заверил ее, что она была не такой уж плохой, или, может быть, подсказал ей то, чего она не помнила, но, возможно, подозревала. Были ли у нее вспышки, когда бросал шашки в ее лоб? Были ли у нее проблемы с тем, чтобы сопоставить этот обрывок воспоминаний с тем, кем, по ее мнению, я был?

Но я просто смотрел на нее и, наконец, одарил едва заметной улыбкой.

— Не за что извиняться, — сказал я, уходя. Однако моя походка стала более пружинистой. Я сорвался с крючка после нескольких дней неустанного беспокойства. Но я все еще помнил чувство уверенности — силы — когда стоял над ней, заставляя ее заплатить за то, что она сделала, даже если эта плата была небольшой и, возможно, меньше, чем она заслуживала. Да, я впервые в жизни позаботился о себе.

Возможно, мама знала. Возможно, она подумала, что я в ней больше не нуждался. Может быть, именно поэтому она ушла. И, возможно, именно поэтому я позволил ей уйти.