Плохая собака. Как одна невоспитанная собака воспитала своего хозяина

6 Балерина

Я понятия не имел, кому звонить, что делать и куда идти. Я не знал ни одного вылечившегося алкоголика, и мне не хотелось ни с кем говорить. Поэтому я надел на Холу поводок и отправился выгуливать ее вокруг кладбища.

— Мне жаль, что я такой плохой хозяин, — сказал я, когда мы пересекли Риверсайд-драйв и солнце цвета пережаренной сосиски пробило дыру в небе Хобокена[7].

«Смотри, новый день, — казалось, глазами ответила она. — Отличный денек — как и все остальные».

— Я… я попробую найти помощь. Мне нужна помощь. Какой же я идиот.

«Нам всем нужна помощь, папочка. Вспомни, сколько вы для меня сделали. А я ведь довольно Умна».

— Мне плохо, Хола. Поверить не могу, что я до такого докатился. Неужели это произошло со мной?

«Что случилось?»

— Я болен. Я наделал глупостей. Глория на меня злится. Мне даже не с кем поговорить. Наверное, отец теперь меня ненавидит. Я становлюсь старым, толстым и…

«Смотри, новый день, — казалось, ответила она. — Отличный денек — как и все остальные».

Обычно я завтракаю ванильным молочным коктейлем в «Макдоналдсе» на 28-й улице. Мне даже не приходится раскрывать рот на кассе — девушки знают, что я закажу. Но в этот раз не помог и коктейль.

Слова не могут описать мою тошноту на работе в то утро — скребущую, выворачивающую наизнанку, словно в кишки вцепился маленький злобный шпиц.

Наконец я позвонил в Службу помощи и сказал оператору, что хочу бросить пить. Фраза далась мне не с такой легкостью, с какой я сейчас набираю этот текст. У оператора оказался голос двенадцатилетней девочки. Она принялась зачитывать по бумажке:

— Сколько вы обычно выпиваете? Алкоголизм мешает вам исполнять свои обязанности по работе? Вы говорили с коллегами о своей зависимости?

Оказалось, чтобы быть искренним, нужно приложить немало усилий. Я запинался через слово, голос был едва слышен, хотя для звонка я выбрал пустой зал для совещаний, лишенный окон. И чем я был вознагражден? Ничем.

— Хорошо, — сказала девушка, когда я открыл ей все тайны своей души. — А теперь мы хотели бы предложить вам краткий опрос касательно нашей службы работы с клиентами. Вы не возражаете?

— Что? Служба работы с клиентами?

— Первый вопрос, — начала она. — Пожалуйста, оцените по шкале от одного до десяти…

— Извините, — сказал я, — какая еще служба? Что мне делать?

— Прошу прощения?

— Что мне делать? Ну, с алкоголизмом?..

Повисла пауза. Я услышал, как ее пальцы бегают по клавиатуре в поисках ответа на неудобный вопрос. Наконец она героически отошла от инструкции.

— Лично я, — ответила она, — посоветовала бы вам обратиться к психотерапевту.

Так я и сделал. Специалист по хроническому алкоголизму, грузный мужчина с бородой, принял меня в своем кабинете, который находился в двух шагах от пункта неотложной помощи Святого Винсента, ныне закрытого (именно там композитору «Богемы» поставили неверный диагноз).

— Итак, — сказал он, — чем могу вам помочь?

Маркетологи, утверждающие, что желание клиента — закон, несколько преувеличивают. Я почувствовал себя так, словно пришел в супермаркет.

Я честно изложил свою историю и спросил, нет ли какой-нибудь пилюли от алкоголизма. Этот вопрос вызвал у него такое веселье, что ответ не понадобился.

— Все люди, испытывающие зависимость, хотят мгновенного исцеления, — отсмеявшись, сказал бородач. — Это и делает их зависимыми, верно? Боюсь, вам предстоит долгий путь. Вам нужно изменить образ мышления.

— А что не так с моим образом мышления?

— Именно это.

— Что?

— Та проблема, с которой вы пришли, — таким был ответ.

Депрессия — это гнев, лишенный энтузиазма. К тому же я никогда не испытывал особого энтузиазма в отношении психотерапевтов. Мне всегда казалось, что они только и ждут, когда ты рухнешь лицом вниз, чтобы подойти и с размаху наподдать носком сапога.

Бамм…

Ты переживаешь худший момент своей жизни, а тебе равнодушно сообщают, что все не так плохо, как кажется.

Все гораздо хуже. Бамм…

Именно так поступил один из них — молодой парень, к которому я ходил десять лет назад. Он сообщил мне, что я изолирован от общества даже в большей степени, чем бомж.

Времени прошло достаточно, но я как сейчас помню финальный выстрел, которым он добил меня на прощание.

— Вполне вероятно, — сказал он, убирая мое досье в тонкую голубую папку, — что через десять лет вы останетесь там же, где находитесь сейчас.

Он упустил одну подробность: к тому времени я стану старше.

Алкоголики, избравшие для себя путь излечения, как дети и собаки, нуждаются в рутине.

Когда мы говорим о том, чтобы отключить голову и пойти куда глаза глядят, мы имеем в виду, что должны перестать слушать свой внутренний голос. Почему? Потому что в течение многих лет он не посоветовал нам ничего лучшего, чем пропустить еще пару стаканчиков.

В Общество анонимных алкоголиков я пришел по той же причине, что и все остальные: я просто не мог думать ни о чем другом. Мое отвращение к алкоголю пересилило отвращение к идее стать членом секты презираемых и отверженных. На первое собрание я опоздал, сидел в заднем ряду и не произнес ни слова. Хватило меня на час, а может, и меньше. Тогда завсегдатаи подумали: «Мы его больше не увидим», но они ошиблись.

Следующие несколько недель я приходил вовремя, но по-прежнему ничего не говорил. Я молчал месяцами, ни разу не обратившись даже к соседям слева или справа. «Наверное, он все-таки уйдет, — витала в воздухе мысль. — Со многими это не срабатывало».

Когда я первый раз открыл рот, все взгляды обратились на меня. Я до сих пор помню, как сказал:

— Если бы я повстречал себя на улице… — Кивок на мир за грязными окнами, выходящими на Джульярдскую музыкальную школу. — Я бы не захотел с собой дружить…

Сосед слева повернулся ко мне и сказал:

— Не смей говорить такую чушь. Даже себе самому.

Я покосился на него. Крупный мужчина с седыми бровями и необъятным самомнением. Все называли его Сумасшедший Эдди.

Ну что за козел… Он вообще ничего не понял.

Двумя неделями позже другой козел заявил, что мне стоит как можно скорее найти себе шефа, а то, понимаете ли, мой вид вызывает у него уныние. Я ответил гробовым молчанием.

С этих пор мнение обо мне изменилось. Теперь они думали: «Ты получил то, чего заслуживаешь, если учесть, сколько ты реально сделал».

Перед тем как присоединиться к Обществу анонимных алкоголиков, я представлял его как сборище мужчин, которые сидят в прокуренном подвале и жалуются на жизнь. Я не сильно ошибся.

В своей группе я считался молодым. Многие думают, что лучше попасть в тюрьму, чем в такую компанию. Почему — не знаю. Анонимные алкоголики — потрясающе великодушное племя, причем состав его так же случаен, как в вагоне метро. Дэрил — один из основателей крупной адвокатской конторы, ныне на пенсии; Джин была номинирована на театральную премию «Оби» в восьмидесятых; Старый Дэн, когда его еще звали Юным Дэном, встречался с Уильямом Берроузом и Ларри Ферлингетти; Чарли служил в войсках специального назначения во Вьетнаме, потом ночевал на улице, а теперь работал аналитиком в области компьютерных систем. Конечно, у большинства были не столь выдающиеся истории: бухгалтеры, учителя, социальные работники… Примерно две трети — мужчины. И две трети — старше пятидесяти.

Мне с самого начала понравился парень по имени Кларк. Я не помню, чтобы он дважды приходил в одном костюме, а еще, похоже, он действительно читал все книги, которые цитировал. Невысокий и смуглый, примерно за сорок, густые черные кудри, обрамляющие лоб, и редкая улыбка. В его внешности было что-то средиземноморское; беглый взгляд на его лицо наводил на мысль о работнике котельной, однако достаточно было вдохнуть аромат его одеколона, чтобы понять, кто в этой комнате зарабатывает больше всех. Постепенно я заметил, что у нас много общего: один факультет бизнеса, одна зависимость, одинаковые взгляды на жизнь.

— Может, я значу не так уж много, — сказал он на собрании. — Но, в конце концов, я думаю только о себе.

С самого начала нам советовали найти человека, у которого есть то, к чему мы стремимся. Для меня таким человеком стал Кларк. Успешный банкир, но при этом работа не поглотила всю его жизнь; верная жена — уникальное сочетание ума и красоты (по крайней мере, по его словам); маленький ребенок без видимых отклонений в развитии; двухэтажная квартира в Вест-Сайде и — что впечатлило меня больше всего — прекрасно выдрессированный боксер по кличке Джоуи, с которым мне не терпелось познакомиться.

Мы читали «Анонимных алкоголиков», «Двенадцать шагов и двенадцать традиций» и говорили о Высшей Силе, сокращенно — ВС.

— Ты не сможешь вылечиться без ВС, — однажды сказал мне Кларк. — Неважно, в чем она воплотится. Важно только одно.

— Что?

— Эта сила — не ты.

Одни ищут ВС в самом обществе, другие — в наших руководителях: Билли В. и докторе Бобе. Но она также может быть заключена в дереве за окном, во фразе, которую случайно донес ветер, в стихотворении, в красном сигнале светофора, в Библии — словом, в чем угодно…

Но только не в тебе самом.

Но сияние истинного духа не исходит от бездушных инициалов, расшифровку которых знают не все. Чем дольше я состоял в обществе, тем больше убеждался в поразительной силе объединения.

По понедельникам у нас были публичные выступления. Это подразумевало монолог минут на двадцать или тридцать, в течение которых бывший алкоголик делился своим опытом, убеждениями и надеждами или рассказывал, через что прошел и как ему теперь живется. Если хотите, сжатая история Воскресения.

Удивительно: список выступающих был так же случаен, как список присяжных в Южном окружном суде Манхэттена, но при этом все они оказывались потрясающе симпатичными личностями, стоило им взять в руки микрофон. Говорят же, лучшие писатели получаются из алкоголиков. Сьюзан Чивер назвала этот феномен «красноречием, которое посещает всех говорящих о собственной персоне».

Друзья по обществу советовали мне внимательнее присмотреться к пункту в начальной части «Двенадцати шагов»: «Мы признали свое бессилие перед алкоголем».

Помнится, меня к этому признанию подвела одна-единственная строчка в любимой книге любимого писателя — Сьюзан Конант, автора восемнадцати детективов из серии «Тайны собачника». Я читал и перечитывал их с такой же частотой, с какой люди принимают ванну. В «Секретах настоящего бабника» героиня-собаковод по имени Холли Винтер замечает, что председатель жюри дог-шоу «был прекрасно воспитан аляскинскими маламутами и собраниями Анонимных алкоголиков».

Впечатляющая компания, подумал я.

Вскоре я услышал еще одну вещь, довершившую дело прозрения. Я выбрал группу, исходя из того, что она собиралась, во-первых, в мое любимое время — по утрам, а во-вторых, при церкви возле Линкольн-центра, где находились Государственный театр и Нью-Йоркский городской балет. В те дни балет был моей второй страстью — после бернских зенненхундов. Я был уверен — наслаждаясь балетом, ты прикасаешься к Тайне. Когда я отправлялся смотреть балет — один или вместе с Глорией, — мне казалось, что я отделяюсь от тела и возношусь в сферу чистой красоты, которую не мог найти нигде больше.

В один из понедельников к микрофону подошла женщина за пятьдесят, бывшая солистка Нью-Йоркского городского балета. Она до сих пор была высокой и стройной, только коротко обрезала волосы, что балеринам несвойственно, и говорила с интонациями маленькой девочки, которые я часто замечал у танцовщиц на пенсии.

— Я пила, потому что все время боялась, — сказала она. — Нет, не выступлений — они как раз проходили легко. Я боялась, что не понравлюсь другим членам труппы, что не понравлюсь балетмейстеру, что он не даст мне роль, что меня не возьмут на гастроли… Я начала пить и принимать наркотики, потом что боялась нелюбви.

Со временем я стал замечать, что на каком-то неразличимом клеточном уровне мы вызываем отвращение у остального человечества. Психотерапевты называют это ощущение стыдом, но его природа гораздо глубже. Это первородный грех.

Услышав историю балерины, я перестал сопротивляться. Я хорошо помню тот момент. У меня внутри будто щелкнул выключатель. Я сдался. Первый раз в жизни у меня появилось чувство, будто я абсолютно ничего не контролирую. Осталась лишь очень, очень смутная вера в силу, которой я не понимал.

Я подошел к Кларку и попросил его быть моим шефом.

Хола стала частью моего обширного замысла в борьбе за трезвость. Группа собиралась каждый день в семь часов утра. Ровно в шесть я чувствовал, как в плечо впиваются острые собачьи зубы. Хола стояла у кровати и выла со старательностью пожарной сирены до тех пор, пока я не поднимался.

— Что такое, Хола? Ты в порядке?

В ту же секунду она поудобнее устраивалась на освобожденном месте рядом с Глорией и мгновенно засыпала.

Биологические часы у собак работают великолепно, они даже улавливают переход на летнее время. Но, увы, собакам не понять, что такое выходные, праздники и желание поваляться еще пять минут, если даже есть несделанная работа. Единственное исключение делается для них самих.

Что касается терпимости к себе — в этом у собак нет равных.