Победы, которых могло не быть

9 ноября 1989 года, Берлин И обрушилась стена до своего основания...[350]

«Die Grosse Mauer, gedacht als SchutzwaU gegen die barisehen Voelker der Steppe, ist einer der immer wiederholten Versuche, die Zeit aufzuhalten, und hat sich, wie wir heute wisen, nicht bewaehrt. Die Zeit laesst sich nicht aufhalten.»

(Великая Стена, задуманная для защиты от варварских степных народов, представляла собой одну из многократно повторявшихся попыток остановить время. Сегодня мы знаем, что эта попытка себя не оправдала. Время не дает себя остановить.)

Макс Фриш. «Китайская стена»

Метафорическая стена, «железный занавес», разделившая Европу, символ тирании, до боли знакомой двум поколениям. Конкретным, осязаемым воплощением этого символа являлась печально знаменитая Берлинская стена, уродливое сооружение из бетона и колючей проволоки, рубеж, расколовший город на две части, незаживающая рана на душе нации. Отвратительное порождение ксенофобной империи, державшей людей в запертом загоне, как скот, из вполне оправданного опасения, что иначе они разбегутся[351]. Многие годы Берлинская стена верно служила своим создателям — колючая проволока и сторожевые вышки с автоматчиками безжалостно подавляли извечное стремление человека к свободе. Но находились и отчаянные смельчаки. Кто-то пытался перемахнуть через стену, кто-то месяцами рыл под ней тоннель, кто-то перелетал ее на угнанном самолете, кто-то таранил шлагбаум контрольно-пропускного пункта тяжелым грузовиком. Кому-то попытка удавалась, кому-то — и таких было большинство — нет. С каждым годом по всему протяжению стены множились белые кресты. Рудольф Урбан, (+) 17.9.1961, Бернд Люнзер, (+) 4.10.1961, Эрнст Мунд, (+) 4.9.1962. Огромную известность получила смерть Петера Фехтера; восемнадцатилетний каменщик несколько часов истекал кровью на глазах у безразлично наблюдавших за его агонией сотрудников Volkspolizei[352] и западных репортеров, фотографировавших эту жуткую сцену сквозь колючую проволоку[353].

Стена — берлинцы называли ее «die Mauer» — строилась на века, однако простояла гораздо меньше и обрушилась совершенно неожиданно. Чтобы обрушить дом филистимлянский потребовались сила и мужество Самсона, коммунисты выполнили всю работу самостоятельно. Те же самые партийные бонзы, которые приказали воздвигнуть Берлинскую стену, выбили из-под своею режима идеологические подпорки и были погребены под его обломками.

И все же стена могла простоять заметно дольше, она рухнула по чистой случайности.

Вскоре после 13 августа 1961 года, дня, когда бригады восточногерманских строителей начали разгораживать Берлин, молодой американский президент лично прилетел на место стройки. Увиденное его потрясло. Во второй половине дня он должен был обратиться к жителям Берлина с галереи дворца Шенеберг. Спичрайтеры изрядно попотели над текстом будущего выступления, однако прямое знакомство с железобетонным кошмаром заставило президента разорвать плоды их трудов. Он предпочел импровизировать, говорить от чистого сердца. Выйдя на галерею берлинской ратуши к людям, тесно заполнившим площадь, президент указал на темневшую вдали стену.

— Пустите их в Берлин!

А затем он произнес слова, отдавшие величайшую дань городу и его измученным жителям, фразу настолько значимую, что она будет помниться дольше, чем все остальное, сделанное им за свою короткую, но замечательную жизнь. Джон Фицджеральд Кеннеди, президент Соединенных Штатов Америки, поднял руки, взглянул на застывших в ожидании людей и спокойно сказал:

— Ich bin ein Berliner.[354]

Осенью 1985 года Восточная Германия представляла собой страну, движущуюся одновременно в нескольких направлениях, одно опаснее другого. Восточногерманские руководители не могли больше скрывать от себя и от других тот факт, что жизнь их народа претерпевает необратимые изменения. Противоречия и напряжение вышли на поверхность, маятник качнулся от глухого безразличия к лихорадочной активности. Каждый из членов Политбюро понимал, что партия бессильна перед неизбежным.

Двадцать два года тому назад русский диктатор решил, что ни одной стране, попавшей в советскую сферу влияния, не будет позволено ее покинуть, двадцать два года просуществовала «доктрина Брежнева», и вот наступил час ее похорон. Это прямо подтвердил Николай Шишлин, представитель Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза. Отвечая на вопрос одного из американских телевизионных корреспондентов, относится ли это в равной степени и к Восточной Германии, он сказал: «Я уверен, что сложившаяся ситуация должна быть исправлена. Так и будет, дайте только нам немного времени».

Эта фраза, мгновенно разнесенная газетами и телевидением, породила в Восточной Германии мощное народное движение, сотни тысяч людей вышли на улицу, чтобы во весь голос провозгласить свои требования, демонстрации продолжались, ничуть не утихая, неделю за неделей. Наново подобранный (именно подобранный, а не свободно выбранный) руководитель Восточной Германии Эгон Кренц сразу столкнулся с целым клубком проблем. Коммунистическая камарилья подверглась серьезной чистке, самым замшелым ее членам пришлось удалиться на покой. Ушел Эрих Хоннекер, ушел даже могущественный руководитель всеми ненавидимой «Штази»[355] Эрих Мильке. В начале декабря 1989 года либерал-демократ Манфред Герлах выдвинул требование об уходе в отставку всего правительства и роспуске Народной палаты, какой-нибудь месяц назад такого нельзя было даже представить.

Все это началось в Лейпциге в понедельник. Прославленный музыкант Курт Мазур, главный дирижер Лейпцигского «Гевандхауза», обратился к нескольким сотням человек своей аудитории со словами: «So kann es hier nicht wietergehen» — «Так не может больше продолжаться». 20 октября на улицу вышло 500000 человек, через неделю их количество утроилось.

В Восточном Берлине полмиллиона рабочих, заполнившие Александерплац, скандировали: «Die Macht ist auf die Strasse!» — «Власть на улице». 23 декабря был отправлен в отставку Эрих Хоннекер, железный правитель Восточной Германии.

Горстка закоренелых коммунистов продолжала выступать под навязшим на зубах лозунгом «Wir sind die Partei» («Мы — партия»), однако их жалкие голоса тонули в единодушном крике миллионов людей от Галле до Эрфурта, от Геры до Карл-Маркс-Штадта. Все эти города находятся рядом друг с другом, расстояние между ними не превышает 150 км: «Wir sind das Volk!» («Мы — народ!»). 26 октября руководитель Восточноберлинской полиции генерал-лейтенант Фридхельм Рауш отменил в частях восточногерманской Grenzpolizei[356] все увольнительные и отпуска. Коммунистические власти опасались, что распаленные демонстрациями граждане начнут штурмовать Стену[357].

В 1989 году берлинцы получили рождественский подарок 9 ноября. Если нужна полная точность, это произошло в 18.57, 9 ноября. По телевидению. Пресс-конференция недавно избранного члена Центрального Комитета социалистической единой партии Германии, назначенная на половину седьмого, транслировалась восточногерманским государственным телевидением. После того как товарищ Гюнтер Шабовский ввел всех своих слушателей в полную тоску многократно изжеванными рассуждениями о великих достижениях социализма, один из журналистов поднял руку. На часах было без трех минут семь.

— Господин Шабовский, когда граждане вашей страны получат право свободно путешествовать?

Даже сегодня трудно с уверенностью сказать, был ответ спонтанным или заранее подготовленным. Скорее всего, Шабовский говорил под влиянием быстро ухудшающейся обстановки в стране. Как бы там ни было, его слова стали абсолютной неожиданностью для всех, присутствовавших в зале,— как, впрочем, и для всего остального мира[358]:

— Sie konnen gehen, wann sie wollen. Und niemand wird sie aufhalten. (Они могут ехать, когда хотят. И никто их не станет задерживать.)

Ошарашенная аудитория на мгновение замерла, а потом взорвалась шквалом новых вопросов. Шабовский поднял руки, призывая журналистов к спокойствию. Возможно, он осознал, каким политическим динамитом являются его слова, а потому постарался их уточнить:

— Следует подчеркнуть, что это установление о свободном передвижении никак не касается укрепленной государственной границы ГДР. Проведение в жизнь послабления связано с осуществлением некоторых других моментов, однако паспортные и визовые органы ГДР получили уже указание на этот счет.

Отто Бар, архитектор западногерманской Ostpolitik, находился в Западном Берлине. Он был настолько поражен услышанным по телевизору, что даже позвонил одному из своих друзей, чтобы перепроверить себя. Затем Бар помчался к бывшему премьер-министру ФРГ Вилли Брандту, они обнялись и заплакали. В тот же самый момент председатель боннского бундестага предложил депутатам встать и спеть государственный гимн.

Граждане Восточного Берлина давно отвыкли верить обещаниям своего руководства, а потому их первая реакция оказалась довольно вялой. Однако часам к десяти вечера около контрольных пунктов начали собираться люди. Некоторые восточноберлинцы просовывали между прутьев стальных ворот свои синие паспорта и просили дежурных пограничников пропустить их на другую сторону. Первое время сотрудники Grenzpolizei хранили каменные лица. Служба приучила этих людей подчиняться приказам, они тоже смотрели сегодня телевизор, однако не получили еще никаких официальных инструкций. Но толпа быстро прибывала, вскоре по обеим сторонам стены собрались сотни тысяч людей, они дружно скандировали:

— Tor auf. Tor auf. (Открыть ворота!)

С западной стороны некий отчаянный парень вскарабкался на испещренную рисунками и надписями стену, его примеру последовали десятки, а затем и сотни других. Они кричали и размахивали флагами. Восточные пограничники окончательно растерялись, им нужно было как-то реагировать на действия нарушителей границы, но как именно? Инструкций сверху все еще не поступало. И тут ситуация окончательно вышла из-под контроля. Один из «Vоро» (Volkspolizei) открыл боковые ворота, чтобы урезонить бушевавшую на западной стороне толпу. Его тут же оттолкнули в сторону, и первый десяток смельчаков прорвался на Запад. Люди осадили узкий проход и потекли сквозь него нескончаемым, неудержимым потоком. Неожиданный поворот событий застал восточногерманских пограничников врасплох, толпа их буквально смела. Как только в стене образовалась первая брешь, охранники с соседних сторожевых вышек увидели поток людей, текущий на Запад, и сообщили об этом на другие контрольно-пропускные пункты. Судя по всему, Vopo решили, что пришел давно ожидаемый приказ сверху, во всяком случае проходы стали открываться по всей стене[359], от Бранденбургских ворот до Обербаумбрюке, от Генрих Гейне-штрассе[360] до Борнхольмер-штрассе.

Этой ночью берлинцам казалось, что мир перевернулся вверх тормашками. На закрытом контрольно-пропускном пункте майор Grenzpolizei кричал своему нерасторопному подчиненному: «Mensch, lass doch Leute raus!» («Да выпусти же ты людей!»)

Улицу, ведущую к КПП на Инвалиденштрассе, заполнили тысячи «траби», «чудо-автомобилей» восточно-германского производства[361]. Их водители плакали, смеялись и пели.

Решись хоть один из пограничников вскинуть автомат и выстрелить в толпу, история могла бы пойти совсем иным путем. К счастью, они ограничивались тем, что патрулировали вдоль стены, покрикивая на опьяненных счастьем и вином, размахивающих бутылками людей, густо облепивших ее сверху. Откуда-то появился грузовик с мощным мегафоном: «Burger von Berlin West, verlassen sie die Mauep» («Граждане Западного Берлина, покиньте Стену»). Создалось интересное противостояние: «Вдова Клико» против «Калашникова», причем автоматы молчали, бутылки же стреляли непрестанно. Это была единственная во всей мировой истории крупная битва, закончившаяся без кровопролития.

«Endlich schlagen wir die Tor ein!» («Наконец-то мы проломили ворота!») Толпа дружно обмывала радостное событие. Добропорядочные бюргеры Запада и Востока размахивали бутылками, щедро угощали незнакомых людей и дарили цветы кисломордым пограничникам. Вскоре верхняя кромка стены была облеплена людьми настолько плотно, что они начали сваливаться вниз, на головы ликующих «западников» и в недавнюю «мертвую зону», на головы «восточников» — и с той, и с другой стороны толпа была настолько плотной, что ни один из падающих не долетал до земли.

Пожилой берлинец с Борнхольмерштрассе настолько торопился на всеобщее торжество, что накинул пальто прямо на ночную рубашку.

— Icke wa schon inne Bett, die Alte jeht noch mit’m Hund runta, da kommt ruff und sagt: Mensch, du die jehn alle nach'n Westen. (Я уже лег в кровать, старуха пошла прогулять собаку, а потом возвращается и говорит: «Слушай, все наши пошли на запад»).

— Ну я ей говорю: «Rede keinen Quatsch!» («Не пори чепуху»).

— Nein, die tun's wirklich. (Да нет, точно).

Урсула Кремер была в числе первых прорвавшихся. Некий Wessie (западноберлинец) окатил ее струей пенящеюся шампанского, словно велосипедистку, выигравшую трудный заезд. Плакавшая от счастья Урсула, расцеловала незнакомца.

Американский телевизионный репортер взобрался с помощью своею ассистента на стену и принялся, захлебываясь, вещать далеким зрителям про «запах свободы» Ассистент снимал его на фоне толпы, отламывающей от стены куски бетона.

Гейдельбергскую студентку Ути Хофф, впервые за двадцать два года своей жизни приехавшую в Берлин, ликующая толпа чуть не размазала по стене, однако потом чьи-то руки вытащили ее наверх. Неожиданным спасителем оказался Йохен Кулиговский, сверлильщик с одного из восточноберлинских заводов. Через девять месяцев Ути и Йохен назвали своего сына Чарли — в честь всемирно известного контрольно-пропускного пункта «Чекпойнт Чарли».

В 22.30, в ответ на просьбу сделать заявление для «Радио Свобода», правящий бургомистр Берлина Вальтер Момпер сказал: «Я еще не успел осмыслить происходящего». В этот момент ему передали записку от шефа западноберлинской полиции: «Огромные толпы прорываются сквозь стену, ситуация на пограничных пунктах стала совершенно неуправляемой».

Момпер прочитал записку и сказал: «Freunde, mein Platz ist jetzt woanders» («Друзья, мне нужно быть в другом месте»). Покинув студию, он направился прямо к Стене. Машина бургомистра с большим трудом пробиралась вдоль запруженной тысячами людей, гудящей сотнями автомобильных клаксонов Курфюрстендамм и, наконец подъехала к КПП «Инвалиденштрассе». Людской поток не вмещался в ворота, перехлестывал через стену.

В Главном полицейском управлении Берлина комиссионер Райнер Борштайн, отвечавший за сектор Бранденбургских ворот, едва ворочал языком. «Я давно сорвал себе голос,— хриплым шепотом объяснил он репортеру.— Мы, полиция, не можем сделать ровно ничего».

Под завязку набитый людьми поезд городской электрички въехал на мост, пересек Шпрее и проследовал дальше, не останавливаясь на Чекпойнт Фридрихштрассе — событие, абсолютно немыслимое еще несколькими часами раньше.

Гарри Гилмор, администратор американского сектора Берлина, позвонил своему коллеге из английского сектора:

— Как там у вас, Майкл?

— В нашем секторе полный бедлам,— ответил Майкл Бартон.

На Глиникер Брюкке — на мосту, где великие державы по сложившейся за последние тридцать лет традиции менялись шпионами,— восточногерманский пограничник нетерпеливо покрикивал на проезжающих мимо восточноберлинцев: «Aufschliessen. Aufschliessen!» («Открыто, открыто!»). Водитель «траби», еле различимый сквозь голубое облако удушливых выхлопных газов, окутывавшее эту чудо-машину, плача повторял: «Ikke greife mir am Kopf, ikk kanns nit begreifen. Heut nacht fahr ikk am Kudamm» («Я хватаюсь за голову, я не могу поверить. Сегодня ночью я проеду по Курфюрстендамм»).

Пожилая женщина подошла к западноберлинской Gedachtniskirche[362], опустилась на колени и потрясенно зашептала: «Хвала тебе, о Господи. Я столько мечтала об этом дне и не надеялась до него дожить».

Официантки из кафе «Москва», расположенного на аллее Карла Маркса, заказали в западноберлинском Kaffee Kranzler кофе и пирожные. Когда они захотели расплатиться восточногерманскими алюминиевыми монетами, управляющий замахал руками.

— Все за счет заведения. Ешьте Kuchen, сколько хотите.

Двое парней развернули рядом с Чекпойнт Чарли транспарант: «Herzlich Willkommen! Ab Heute Eintritt frei» («Добро пожаловать! С сегодняшнего дня вход бесплатный» ).

На какой-то момент движение застопорилось — группа Wessies кричала: «Wir wollen rein!» («Мы хотим войти!»), пытаясь прорваться на восток.

В городе царила полная анархия. Растерянный офицер полиции звонил бургомистру Момперу: «Beim Brandenburger Tor fangen die Verruckten an mit dem Hammer auf der Mauer herumzuldoppen» («У Бранденбургских ворот какие-то тронутые взялись за Стену с молотками» ).

И действительно, первые Mauerspechte («стенные дятлы») начали уже разрушать стену кирками, молотками и зубилами. Двадцатисемилетняя Утта Хепнер вооружилась увесистым молотком. После часа упорной работы она торжествующе вскинула над головой большой обломок покрытого разноцветными граффити бетона, тем временем дружок Утты, Фридль, отплясывал на стене ирландскую джигу — великолепный пример победы синих джинсов над грязно-зеленой военной формой.

По чьему-то почину на стену начали ставить зажженные свечи, вскоре крошечные язычки пламени слились в длинную светящуюся змею, заявляя всему миру: «Berlin ist frei!» — Берлин свободен.

Для тех немногих, кто собрался перед зданием ЦК СЕПГ, чтобы продемонстрировать свою неуклонную преданность прежним идеалам, часы показывали пять минут за полночь, их время безвозвратно ушло.

События этой выдающейся по своему значению ночи навсегда останутся в памяти тех, кто провел ее без сна на улицах Берлина. В 1789 году граждане Парижа снесли с лица земли Бастилию, символизировавшую для них тиранию и угнетение, через двести лет берлинские бюргеры по той же самой причине обратили свою ярость против ненавистной Стены.

Стену воздвигли руководители тиранического режима. Запад немало помог им, когда предпочел видеть в Берлине не немецкий город, а свой форпост в борьбе сверхдержав. Год за годом бессчетные президенты появлялись здесь, чтобы сделать очередное заявление и погрозить стене кулаком, а в итоге — лишний раз показать свое бессилие перед реалиями ядерного века. И хотя русские и американские танки стояли в двух десятках метров друг от друга, апокалипсического Берлинского кризиса так и не произошло, обе стороны явно предпочитали холодную войну горячей. Теперь же, когда стена рухнула, народы Европы могли вздохнуть с облегчением и приступить к построению нового, не столь взрывоопасного мирового порядка.

Die Mauer являлась не просто стеной, а монументальным символом тирании. Падение всех подобных монументов неизменно сопровождается шумом и треском. На этот раз грохнуло с такой силой, что было слышно в самых дальних уголках Земного шара (если, конечно же, можно говорить об уголках — шара).

История непременно отметит, что последняя битва сорокалетней холодной войны обошлась без кровопролития.

Падение Стены закрыло последнюю страницу эпохи коммунизма.

Ну, а если бы...

Ну, а если бы — восточногерманские пограничники так и ждали бы, пока начальство пришлет им приказ об изменении пропускного режима?

По мнению непосредственных участников событий, крайне сомнительно, чтобы die Volkspolize смогла остановить рвавшуюся на штурм стены толпу. Любая подобная попытка могла привести к массовому побоищу. Именно этого панически боялись как руководители восточногерманских коммунистов, так и их московские боссы.

А теперь о фактах

10 ноября, на заседании Народной палаты, депутат от СЕПГ Хорст Шидерманн обрисовал ситуацию весьма кратко и экспрессивно: «Es war als rutschten 40 Jahre Sozialismus ploztlich unter unseren Fussen weg» («Это было, словно сорок лет социализма неожиданно выскользнули из-под наших ног»).

21 декабря было опубликовано короткое официальное коммюнике: «Завтра в 15.00 состоится открытие Бранденбургских ворот. На церемонии, имеющей огромное значение для объединения народов обеих Германий, будут присутствовать бундесканцлер Гельмут Коль, президент ГДР Модров и бургомистр Вальтер Момпер».

9 марта 1990 года в Восточной Германии состоялись первые свободные выборы.

12 сентября четыре союзные державы официально отказались от своих оккупационных прав в Берлине.

И наконец, 3 октября 1990 года с берлинской ратуши зазвенел Колокол свободы, а над почти столетним берлинским Рейхстагом взвился флаг Объединенной Германской Республики. В этот же день флаг восточногерманских коммунистов отправился на хранение в Музей германской истории: Die Deutsche Demokratische Republik канула в прошлое, вместе со всей сталинистской империей, составной частью которой она являлась.

Германия стала единой.

Обновленная Германия начиналась в школах, на заводах и на городских улицах, и, что самое главное, она начиналась в людских головах. Людям нужно было привыкнуть к внезапно изменившейся ситуации. Немцы, пятьдесят семь лет стонавшие под гнетом одного из самых тиранических режимов, разительно отличались от своих соотечественников, построивших за это время могущественную промышленную державу. Перед страной стояли две труднейшие задачи: die Wiedervereinigung[363] и реконструкция. Новая Германия не могла себе позволить ни беззаботной эйфории, связанной с ее новой ролью в Европе, ни унылого пессимизма по поводу огромных затрат, предстоящих в ближайшем будущем, ей был нужен трезвый взгляд на реальность. Реконструкция Германии стала исторической необходимостью. Нация была уверена, что ей достанет и воли, и сил справиться со всеми грядущими трудностями.

С падением Стены угроза вторжения в Западную Европу — а значит, и Третьей Мировой войны — практически исчезла, хотя нет никаких сомнений, что новое столетие чревато новыми опасностями. Военное противостояние сменилось борьбой за экономическое главенство.

Клаузевиц определил войну как продолжение политики другими средствами, в современной экономической борьбе мы видим своеобразное продолжение войны другими средствами. Нам предстоят скорее торговые войны, чем настоящие. Всемирный рынок окутан сложнейшей паутиной самых разнообразных связей, каждая страна зависит от своих соседей, как от поставщиков готовой продукции или сырья. Поэтому стоит только какой-либо стране, контролирующей важные сырьевые источники, сделать неверный шаг, незамедлительно следует реакция всего мирового сообщества. Как это было с Ираком.

В Берлине решающим фактором стало неосторожное высказывание партийного босса.