Побег из коридоров МИДа. Судьба перебежчика века

Глава 4 УЧЕБА В ЭЛИТНОМ МГИМО

В 1970 году я поступил на международно-правовой факультет Московского государственного института международных отношений МИДа СССР (в настоящее время МГИМО (университет) МИДа России). В мое время студенты придумали, по крайней мере, два варианта расшифровки этого сокращения: «много гонора и мало образования» и «место, где институтки могут отдохнуть». Основное здание института находилось возле Крымского моста — одного из самых красивейших мостов через Москву-реку, рядом с парком имени Горького, в пятнадцати минутах ходьбы от нашего дома на Фрунзенской набережной, недалеко от красивой, словно игрушечной, православной церкви Святого Николы на Хамовниках, где в 1989 году я крестил второго сына Аркадия, названного в честь деда.

До революции в здании института в течение сорока лет был Катковский царский лицей (лицей цесаревича Николая), а после большевистского переворота 1917 года там выступал В.И. Ленин. Затем здесь помещался Институт красной профессуры — элитарная академия для марксистско-ленинских идеологов и вождей. Сначала Л.Д. Троцкий и его сподвижники, а потом Н.И. Бухарин учились, преподавали и проводили партийные дискуссии в этих стенах. Однако в конце концов большинство из них оказались слишком умными на свою же голову, и вождь всех времен и народов И.В. Сталин ликвидировал академию. Более половины ее профессорско-преподавательского состава угодило в тюрьмы, лагеря или было расстреляно. Когда для МГИМО в 1985 году было построено огромное новое здание на проспекте Вернадского, в историческом доме возле Крымского моста расположилась уже Дипломатическая академия МИДа СССР (затем МИДа России) — очередное элитное учреждение, где в советское время училась главным образом партноменклатура для того, чтобы занять теплые места за рубежом, а сейчас дипломатическому искусству приходят обучаться новые русские и элита «демократии».

Видимо, по российской традиции основной массе простого народа, как было раньше, так и сейчас, чрезвычайно сложно учиться на дипломатов. Пожалуй, в настоящее время МГИМО доступен только элите «нового демократического» общества, ибо это самый дорогой вуз в России. В частности, студентом МГИМО являлся внук Б.Н. Ельцина, Борис-младший, который в 2002 году (правда, дед уже не был президентом России) так начал задирать нос перед другими студентами, что они его избили. После данного инцидента он перевелся в МГУ. Дочка наичестнейшего демократа, бывшего мэра Петербурга А.А. Собчака также обучается в этом вузе и снимает дорогостоящую квартиру на Фрунзенской набережной. Своих сынков и дочек устраивают в МГИМО многие современные правые и левые лидеры и депутаты. Для учебы в институте на платном отделении необходимо иметь от 5 до 7 тысяч долларов США в год (то есть 30–35 тысяч долларов за пять лет). Подготовительные курсы стоят 2,5 тысячи долларов США в год (когда я позвонил туда в июне 2004 года, мне сказали, что прием на данный год уже закончен, значит, и тут очередь. Что сие означает, мы все прекрасно знаем еще по советским временам). Но все эти суммы являются только официальными, что совсем не гарантирует поступления абитуриентов. В действительности нужно еще больше денег. Сейчас все поставлено на коммерческую основу. Между прочим, в советские времена, как мне рассказывал проректор МГИМО по учебной части В.И. Менжинский, чадолюбивые восточные отцы предлагали по две машины «Волга» за прием их отпрысков в институт (тогда это были огромные деньги). Но даже за них никого не принимали. Существовала другая блатная система. Однако в те времена часть абитуриентов все же имела возможность, хотя и мизерную, поступить на очное отделение в МГИМО после службы в Советской армии или на подготовительный факультет, имея трудовой стаж.

Мою подготовку к институту родители начали с восьмого класса школы. Английский язык я изучал практически с первого класса. Кроме того, в 1966-м, 1968–1969 годах отец организовал мне поездки в Нью-Йорк на время школьных каникул. Но надо было также получить пятерки по географии, истории и сочинению. Я занимался по всем этим четырем предметам с преподавателями МГИМО. По истории я выучил наизусть более 3 тысяч дат и готовился по 10-томной «Всемирной истории». С географией было проще. С 1960 года я собирал марки почти всех стран мира, которые отец привозил мне из Нью-Йорка. У меня их было свыше 10 тысяч, что чрезвычайно способствовало изучению географии. С литературой (письменным экзаменом — сочинением) также повезло — 1970 год ознаменовался грандиозным юбилеем — 100-летней годовщиной со дня рождения великого вождя пролетариата — В.И. Ленина. Ленинская тема на 100 процентов должна была присутствовать на экзаменах в институтах, в том числе и в МГИМО, чем я и воспользовался, выучив наизусть несколько сочинений на эту тему.

Но даже при такой серьезной подготовке поступить в наш институт «без блата» было почти невозможно, а также необходимо было быть активным членом комсомола (ВЛКСМ). В школе номер 44 на Фрунзенской набережной, которую я закончил в 1970 году, я являлся заместителем секретаря комитета комсомола школы по организационной работе. После ее окончания я получил рекомендацию райкома ВЛКСМ, необходимую для поступления в МГИМО. Однако и этого было недостаточно. Например, при мне абитуриенту поставили по географии четверку (непроходной бал), хотя он ответил правильно. В списках поступающих перед каждой фамилией абитуриента, которого следовало принять в МГИМО, стояла точка. У других шансов поступить было очень мало, будь они гениальны, как М. Ломоносов или А. Эйнштейн. Кстати, евреям вообще была закрыта дорога как в МГИМО, так и в МИД (да, и в КГБ). На этот счет существовали секретные инструкции. Для поступления на международно-правовой факультет необходимо было набрать по вышеуказанным предметам двадцать баллов (то есть четыре пятерки). Абитуриентов-женщин, как правило, заваливали. Считалось, что после окончания института они выйдут замуж и будут потеряны для работы в МИДе. МГИМО также был кузницей кадров Первого главного управления КГБ СССР (внешняя разведка). Например, начальники данного управления генералы Л.В. Шебаршин и В.И. Трубников, резидент КГБ в Нью-Йорке Б. Соломатин, заместитель председателя КГБ В.Ф. Грушко, начальник аналитического управления КГБ Н.С. Леонов и другие — все они закончили наш институт. Отцу на последнем курсе предлагали работать в КГБ, но он отказался. Когда я спросил его во время учебы в институте: «А не поступить ли мне после окончания МГИМО на работу в КГБ?» — отец мне ответил резко: «Ты что, с ума сошел?»

Дочь родного брата Генерального секретаря ЦК КПСС Любовь Брежнева тоже отмечает в своих мемуарах, что все престижные институты имели задолго до вступительных экзаменов так называемые «ректорские списки». В эти списки входили фамилии абитуриентов, для которых экзамены были чистой формальностью.

На моих глазах приняли М. Горшеневу с двумя четверками, так как ее отец, ответственный работник МИДа, знал лично ректора института. Я же все четыре предмета сдал на пятерки, хотя вынужден признаться, что перед моей фамилией также стояла точка. Однако в сочинении на ленинскую тему я пропустил одну запятую. Об этом незамедлительно сообщила моим родителям преподаватель МГИМО по литературе, с которой я занимался дополнительно перед экзаменом. В результате я все же получил пятерку. Но уже после сдачи экзаменов пришлось понервничать. Абитуриенты проходили медицинскую комиссию врачей института. Мне врач прямо заявила, что в связи с моей высокой близорукостью я не смогу учиться в институте. С данной проблемой я столкнулся и при распределении на работу в МИД. Я сказал врачу, что мой отец — посол. «Подумаешь, посол! — ответила она. — А в какой стране?» — «Мой отец — заместитель Генерального секретаря ООН», — подчеркнул я. После этого воцарилось молчание. Я обратился к В.И. Менжинскому — другу отца, в связи с данной проблемой, и она была быстро разрешена. Бедные талантливые студенты, сдавшие экзамены на все пятерки, неизбежно бы столкнулись с институтскими врачами, а полностью здоровых людей, как правило, не бывает. По этой же причине трудно было попасть на работу в МИД, но только тем выпускникам, у которых не было высоких связей. Например, у сына старшего помощника А.Н. Косыгина С.Б. Бацанова была близорукость еще выше, чем у меня, но это не помешало ему поступить в МИД.

5 июня 1975 года решением Государственной экзаменационной комиссии МГИМО мне была присвоена квалификация юрист-международник со знанием языка. Двадцать один год ранее тот же самый факультет закончил с отличием мой отец. У меня же было в выписке из зачетной книжки четырнадцать пятерок, в том числе по государственным экзаменам — политэкономии и английскому языку, двенадцать четверок, а по остальным предметам зачеты. Для того чтобы иметь диплом с отличием, необходимо было иметь всего три-четыре четверки, а остальные пятерки. Однако, в связи с ранней женитьбой в 1974 году, красный диплом мне не удалось получить. Бабушка, у которой было хобби сватовства, буквально настояла на знакомстве с моей первой женой Мариной в 1972 году, когда я сидел на даче в Валентиновке и штудировал историю дипломатии. Совмещать ухаживания за весьма строптивой и избалованной девушкой, требовавшей походов в театры, кино, рестораны и так далее, с напряженной учебой в институте было чрезвычайно сложно.

Дипломная работа на тему «Договор о нераспространении ядерного оружия и его международно-правовое значение» была защищена мною на отлично. Декан международно-правового факультета, известный юрист, много лет являвшийся членом Международного суда ООН, Комиссии международного права ООН, Постоянной палаты третейского суда в Гааге, профессор, доктор юридических наук Ф.И. Кожевников, который был моим научным руководителем, объявил, что несколько дипломных работ признаны выдающимися, в том числе моя и Н.П. Смидовича. Однако такие оценки в дипломе не отмечались. При написании дипломной работы я использовал документы сектора по общим проблемам разоружения Отдела международных организаций МИДа СССР, где я проходил преддипломную практику в 1974 году. Кроме того, летом 1974 года отец организовал мне поездку в Нью-Йорк. Там я работал в библиотеке ООН, собирая материалы для диплома. У меня был пропуск в ООН, в котором было записано: «сын высокопоставленного чиновника». В Нью-Йорке я впервые ознакомился с книгой А.И. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», которую мне дал почитать резидент КГБ в Нью-Йорке генерал Б.А. Соломатин. Его жена была атташе советского представительства, а в действительности — офицером КГБ. Тогда я с интересом прочитал эту книгу, однако возмутился, что автор осмелился очернить В.И. Ленина. Правда, на мой протест отец никак не прореагировал, видимо, боялся откровенно говорить на данную тему. Настолько была сильна советская массовая пропаганда. Наши люди были просто зомбированы и молились на классиков марксизма-ленинизма как на идолов. Для того чтобы держать народ в подчинении, нужно было найти замену Богу, и коммунистам удалось на время это сделать. Однако, к сожалению, миф о «самом человечном человеке» жив до сих пор. То, что вдалбливалось на протяжении семидесяти лет, не искоренить за десять — двадцать.

Во время моей поездки в Нью-Йорк я проживал с отцом вдвоем в его квартире, и мы ездили в ООН вместе на его персональной машине марки «Бьюик» с советским шофером (отец меня сразу предупредил, что шофер работает на КГБ). Кстати, резидент КГБ в Нью-Йорке Ю.И. Дроздов также ездил на аналогичной белой машине, и отцу (когда он уже сотрудничал с ЦРУ) то и дело мерещилось, что Дроздов за ним следит. Но последний не мог этого делать открыто, ибо за ним постоянно шла американская «наружка».

Мама с моей сестрой Анной жила на даче в Гленкове. Главное здание «дачи», построенное в начале XX века, имитирует стиль шотландского замка. Существовала легенда, что один богатый американец построил его в подарок невесте. Сады, большой бассейн, фонтаны и скульптуры, огромная оранжерея с редкими видами цветов, земельный участок в несколько гектаров земли с полянами и небольшим лесом — все это до сих пор поражает воображение, но уже когда я впервые посетил сей дворец в 1966 году, все было в ужасно запущенном состоянии. По легенде, молодая пара так и не смогла насладиться своим замком. По таинственным причинам оба покончили жизнь самоубийством. Ходили слухи, будто по замку блуждает призрак невесты. Дом пытались продать, но покупателей не нашлось, и цена падала все ниже. Американцы, как известно, очень суеверный народ. В конце концов в 1948 году замок за бесценок купило советское правительство. Когда я приезжал к отцу во время школьных каникул в 1966, 1968, 1969 годах, я часто смотрел фильмы ужасов по огромному телевизору, который стоял в большом зале этого особняка. Фильмы шли, как правило, ночью. При каждом скрипе двери я вздрагивал, но интерес был сильнее, так как в Москве таких фильмов невозможно было увидеть. В замке было много коридоров и овальных дверей, как правило сделанных из цельного ореха или дуба. Именно подобные двери и были в фильмах ужасов 60-х годов. Когда я открывал их, то мне казалось, что какое-нибудь чудовище или привидение набросится на меня. Кроме того, старинные лестницы, сделанные из дуба, всегда скрипели, и это создавало атмосферу таинственности и пугало детей. В Гленкове жили семьи старших дипломатов, начиная, как правило, с первого секретаря, а также прислуга, садовник и комендант. Дипломаты низших рангов, кроме сотрудников КГБ, были не достойны жить там. В подвале замка была роскошная бильярдная с двумя старинными столами для этой игры. Причем бильярдные шары были сделаны из слоновой кости. Летом, когда стояла страшная жара, а в подвале было прохладно (тогда кондиционеры были лишь в квартирах Постоянного представителя СССР при ООН Н.Т. Федоренко и заместителя Генерального секретаря ООН), я часами тренировался, играя в бильярд, и по вечерам, когда приезжали дипломаты, я почти всех их обыгрывал.

Мы с отцом обсуждали книгу Солженицына, и я спросил папу, не боится ли он того, что его могут прослушивать американцы. В ответ отец бросил следующую фразу, которая меня сильно поразила: «Я не боюсь прослушивания со стороны американцев, лишь бы этого не сделал КГБ». Тогда же отец мне сказал, что готовит рукопись своих мемуаров для их издания в США. Я его спросил: «А советские власти в курсе?» Отец ответил: «Пока я об этом им не сообщал». На мои опасения, не будут ли у него неприятности, отец как-то неуверенно сказал, что поставит их в известность позднее. Как я выяснил уже в Москве, мемуары, рассчитанные на западного читателя, он начал писать на нашей даче в Валентиновке задолго до назначения на пост заместителя Генерального секретаря ООН. Там, на даче, я нашел несколько написанных рукой отца страниц, которые меня весьма удивили. Отец вспоминал, что еще в 1953 году он влюбился в девушку по имени Нина. Кстати, начальник службы безопасности МИДа Курытев говорил мне в 1979 году: «Мы (КГБ. — Г.Ш.) знаем эту Нину».

Следовательно, уже в начале 1974 года, а возможно и гораздо раньше, отец твердо решил остаться в США, и нужно отвести как несостоятельную, многократно повторяемую в советско-российской и просоветской зарубежной прессе и мемуарах версию о том, что ЦРУ или ФБР завербовало отца, шантажируя его связями с американскими проститутками. В 1974 году у него подобных связей точно не было. Между тем бывший начальник первого отдела Второго главного управления КГБ СССР (внутренняя контрразведка) генерал Р.С. Красильников в своей книге утверждает: «Шевченко, втянутый в «медовую ловушку» нью-йоркским отделением ФБР при помощи «ласточки» — местной проститутки, сбежал к американцам, когда почувствовал угрозу разоблачения». Подобную версию повторяет бывший заместитель начальника службы безопасности МИДа СССР полковник КГБ в отставке И.К. Перетрухин в комментарии на мою статью в газете «Аргументы и факты» от 30 апреля 2003 года. Если бы все было так просто в деле отца! Отец, влюбившись на старости лет, пострадал в конце своей жизни и потерял все свое имущество в США не из-за «ласточки», а из-за акулы, приехавшей по туристической визе из СССР и, возможно, связанной с КГБ.

Пошел отец на трагический для его близких людей шаг, возможно, абсолютно добровольно и осознанно (хотя, может быть, у него и выбора не было), очень осторожно, намеком, предложив маме в 1975 году остаться вместе с ним.

Когда я вернулся в Москву из Нью-Йорка, отец попросил меня передать письмо от него директору Института США и Канады академику Г.А. Арбатову. Интересно, что последний жил в элитном цековском доме в переулке, находящемся недалеко от Старого Арбата. Письмо от отца я передал молодому, симпатичному человеку А.Г. Арбатову. В дальнейшем он стал доктором наук в Институте мировой экономики и международных отношений, крупным специалистом по вопросам разоружения. Затем он был заместителем председателя комитета Государственной думы России по вопросам обороны (блок Г.А. Явлинского) и часто выступал по телевидению.

Международно-правовой факультет МГИМО являлся самым сложным, учиться было тяжело, особенно на первом курсе, так как пришлось после школьной скамьи изучать юридические дисциплины по самым различным отраслям права. Студенты факультета были как бы «подопытными кроликами», на которых испытывались новейшие правовые предметы.

Право США нам преподавал профессор М.В. Баглай, который стал в дальнейшем председателем Конституционного суда России (1997–2003). Его лекции были чрезвычайно интересными, и уже тогда чувствовалось — это человек независимый и он говорит то, что думает сам лично, ибо данный ученый-юрист еще в советские времена старался, в отличие от других преподавателей, как можно меньше придерживаться лживых марксистко-ленинских догм. Тогда он работал в Институте международного рабочего движения, а у нас преподавал по совместительству.

Политэкономию мы подпольно учили по учебнику профессора Э.Я. Брегеля, который уехал на Запад. Поэтому нам было запрещено изучать данный предмет по указанной книге, и она была изъята из институтской библиотеки. Однако преподаватели знали, что это лучший учебник. Когда я сдавал государственный экзамен по политэкономии, один из профессоров, членов комиссии, хитро улыбаясь, спросил меня: «По Брегелю изучали?» В результате я получил пять. В то время как некоторые наши круглые отличники, в частности, Н.П. Смидович — правнук профессионального революционера, члена РСДРП с 1898 года, видного деятеля Советского государства П.Г. Смидовича — получил четверку.

На одном курсе со мной учился Ю. Горлинский, сын бывшего генерал-лейтенанта Н.Д. Горлинского. Генерал П.А. Судоплатов упоминает старшего Горлинского в своих сенсационных мемуарах как начальника Секретнополитического управления НКВД. Юрий рассказывал, что его отец во время Великой Отечественной войны вел успешную борьбу с начальником немецкого абвера адмиралом Канарисом, а к середине 60-х годов, по мнению сына, его отец должен был получить воинское звание генерал-полковника, его прочили на пост председателя КГБ, если бы не его преждевременная смерть в 1965 году. Однако в книге «Тайная жизнь генерала Судоплатова» отмечается, что после ареста Л.П. Берии Горлинский был уволен из органов и в 1954 году лишен воинского звания. Видимо, его сыну об этом было неудобно говорить. Я неоднократно был в гостях у Юрия во время учебы в институте, он проживал в элитном высотном доме на Котельнической набережной. Мы несколько раз смотрели американские фильмы в кинотеатре «Иллюзион», находившемся в этом доме, куда он доставал билеты. После окончания института я встречал Горлинского в МИДе. Он работал в Министерстве внешней торговли, которое тогда занимало первые шесть этажей высотного здания на Смоленской площади.

На нашем курсе учился также правнук известного русского художника В.М. Васнецова. В дальнейшем он работал дипломатом во Франции. В настоящее время он является заместителем директора Департамента по культурным связям и делам ЮНЕСКО МИДа России, Чрезвычайным и Полномочным Посланником второго класса.

Наш курс международного права также закончил вместе со мной Женя Прохоров — талантливый студент, ставший в начале 90-годов начальником Правового управления МИДа России, а в 1998 году — Постоянным представителем РФ в Совете Европы, Чрезвычайным и Полномочным послом. В 2000 году он трагически погиб в автомобильной катастрофе близ эльзасского города Нардуза.

В институте преподавали зять Громыко профессор А.С. Пирадов и дочь министра иностранных дел доцент Э.А. Гриневич (она носила девичью фамилию матери). Однако приблизительно в начале 70-х годов им пришлось уйти из МГИМО. Тогда разразился скандал на высшем уровне. М.А. Суслов, всесильный «серый кардинал» КПСС, обвинил А.А. Громыко в том, что он заполнил институт своими ставленниками, а простые рабочие не могут стать дипломатами. Тогда победил Суслов. Ректора МГИМО обязали принимать 50 процентов студентов из числа лиц, отслуживших в армии и проработавших на производстве. Для этого был создан специальный подготовительный факультет. Однако таким выпускникам было очень сложно поступить на работу в МИД СССР. Тут власть Суслова была уже ограничена. Позднее пришлось уйти и другу отца В.И. Менжинскому, который был близок к семье Громыко. Кстати, как вспоминал его бывший заместитель М.С. Капица, министр не очень хорошо относился к Пирадову, «как сквозь стекло на него смотрел». Возможно, в частности, и потому, что зять был намного старше дочери. Первой женой Пирадова была дочь С. Орджоникидзе — одного из советских вождей 30-х годов, покончившего жизнь самоубийством. Вторая жена Пирадова была главным редактором журнала «Здоровье». Интеллектуал, остроумный человек, но страшный лентяй, как мне рассказывали знавшие его профессора международного права (Пирадов в основном писал научные труды по международному космическому праву), любитель поговорить и надавать пустых обещаний, он был по национальности грузином. Его слабостью были хорошие вина. Родителей Эмилии отнюдь не приводила в восторг перспектива такого брака дочери, но она решила настоять на своем, и им пришлось согласиться (точно так же и мои родители согласились на мой первый брак, хотя мама хотела сосватать мне племянницу Громыко с миндалевидными глазами). После вынужденного ухода Пирадова из МГИМО тесть назначил его на необременительный и хлебный пост во Францию в ранге посла — Постоянным представителем СССР при ЮНЕСКО, где он проработал много лет.

Историю КПСС нам преподавал доцент Зисман — яркая личность. Он читал лекции с большим пафосом и рекомендовал студентам изучать произведения И.В. Сталина, который был кумиром этого преподавателя. Зисман сожалел, что работы великого вождя не были включены в список обязательной литературы. Любопытно, когда один из студентов как-то сказал, что В.И. Ленин был из дворян, Зисман возмущенно воскликнул: «Ленин принадлежал к революционно-социалистической интеллигенции!»

Курс истории государства и права нам читал доцент Грацианский, рафинированный интеллигент, который почти всегда улыбался. Вместо того чтобы читать студентам скучные лекции, как поступали другие преподаватели, он давал основные знания по предмету, одновременно рассказывая различные исторические анекдоты, порой скабрезные, про русских царей и императриц. Его лекции было слушать просто интересно.

Каждый учебный день в институте у нас проходили занятия по английскому языку. Мне очень понравилась молоденькая обаятельная преподавательница, просто ангельской внешности, которая стажировалась в Англии. Она была чем-то похожа на красавицу Милен Демонжо, игравшую коварную блондинку Миледи в старом французском фильме «Три мушкетера» по роману А. Дюма. На ее уроках я постоянно улыбался, и она, порой раз-дражась, трудно сказать по-настоящему или притворно, говорила, что у меня улыбка как у Моны Лизы Леонардо да Винчи. Однако ее мнимая злость делала ее еще более привлекательной. Я очень редко получал у нее оценку выше четверки. Правда, она великолепно знала английский, и, пожалуй, даже англичанин не нашел бы у нее какого-либо акцента. Другая преподавательница английского языка, которая стажировалась в США, была полной противоположностью — на ее уроках я уже не улыбался вообще. У нее мы учились основам юридического перевода.

В конце мая 1975 года меня увезли с приступом аппендицита в Центральную клиническую больницу в Кунцево по линии первой поликлиники Четвертого главного управления Минздрава СССР. Подтвердилось мнение, что кремлевские врачи недостаточно компетентны, и верность поговорки: «В Кремлевке полы паркетные, а врачи анкетные». При обследовании врачи убеждали меня, что никакого аппендицита нет, и хотели выписать из больницы, находившейся в окружении прекрасного леса. Однако профессор подтвердил мою уверенность в необходимости операции. Палата меня поразила своими размерами и огромной ванной (около 2,5 метра длиной). Меню также было весьма разнообразным: десятки видов блюд, подавали даже черную и красную икру. Как раз в то время по больнице прошел слух, что министр культуры СССР Е. Фурцева пыталась покончить жизнь самоубийством, по-моему, в связи с тем, что ее не избрали в члены ЦК КПСС на очередном съезде, возможно, из-за строительства дачи за государственный счет. Упомянутая Любовь Брежнева вспоминает в своих мемуарах, что говорил по этому поводу ее отец: «Ну и хоромы Катька отстроила! Как бы они ей боком не вышли! Дочка у нее, как мои, ненасытная». Этой дачей в конце концов заинтересовались органы ОБХСС и КГБ. Однако сейчас эта одноэтажная кирпичная дача выглядит как сарай по сравнению с дворцами новых русских, обогатившихся в основном за счет обмана большинства населения России в 90-х годах и «прихватизации» природных ресурсов страны.

В больнице была огромная библиотека, и можно было заказывать любые дефицитные в то время художественные книги прямо в постель. Тогда я заказал «Капитал» К. Маркса и пытался его читать, так как мне предстояло сдавать государственный экзамен по политэкономии. Видимо, это очень умная книга, но читать ее было тяжело, даже здоровому человеку.

Операцию мне сделала кандидат медицинских наук, очень хороший врач, видимо, исключение из общего правила. Она сказала, что я вовремя лег в больницу — мой аппендицит был буквально «стеклянным» и мог в любой момент лопнуть. Как мне рассказывал отец, кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС, секретаря ЦК КПСС Б.Н. Пономарева чуть было не зарезали в Кремлевке на улице Грановского (там лечили членов Политбюро ЦК КПСС и министров). У него открылось сильнейшее кровотечение. Срочно вызвали профессора из специализированного института, которая спасла его. Правда, то была другого рода операция — геморрой. Хотя отец имел возможность, благодаря его близости к члену Политбюро ЦК КПСС А.А. Громыко, лечь в больницу на улице Грановского, он сделал подобную операцию у этого же профессора. Кстати, она же и рассказала отцу о случае с Пономаревым.

Племянница Л.И. Брежнева вспоминает в своих мемуарах, что жену ее отца сделали калекой на всю жизнь, неудачно прооперировав в Кремлевской клинике по поводу увеличенной щитовидной железы, а сестра Генерального секретаря едва выжила после операции.

Секретарем комитета комсомола института, который по уровню приравнивался к райкому ВЛКСМ, был сын министра внутренних дел Н.А. Щелокова. Позднее министр покончил жизнь самоубийством после того, как Андропов снял его с поста, а сын в 1983 году лишился очередной должности заведующего Международным отделом ЦК ВЛКСМ. Кстати, В.В. Федорчук, назначенный председателем КГБ СССР в 1982 году, вспоминал в 2004 году, что ряд членов Политбюро ЦК КПСС не хотели применять к Щелокову жесткие меры, например Председатель Совета Министров СССР Н.А. Тихонов и министр обороны Д.Ф. Устинов.

В качестве общественной нагрузки я являлся членом оперативного отряда и принимал в этой связи торжественную присягу в райкоме ВЛКСМ, целуя Красное знамя. Основными объектами нашего дежурства были кафе «Крымское», находившееся недалеко от нашего института, и кафе «Метелица» на Калининском проспекте (сейчас там казино). Один раз я принимал участие в наведении порядка во время православной Пасхи и крестного хода в Новодевичьем монастыре. Там в основном мы отлавливали пьяных дружинников, часть из них забралась на крышу сарая и швыряла камни в прихожан. На пятом курсе я являлся членом ревизионной комиссии комитета комсомола МГИМО, в комиссию меня ввел Щелоков-младший по просьбе тогдашнего секретаря парткома МГИМО профессора А.А. Ахтамзяна, которого об этом попросил мой отец.

Я подал заявление о моем приеме в кандидаты в члены КПСС. Однако партбюро института мне отказало, ибо я не оставался в аспирантуре, а поступал на работу в МИД СССР.