Побег из коридоров МИДа. Судьба перебежчика века

Глава 6 СРОЧНЫЙ ВЫЗОВ ИЗ ЖЕНЕВЫ МЕНЯ СОПРОВОЖДАЕТ АНГЛИЙСКИЙ ШПИОН

Теперь я ехал в одном купе с заместителем представителя СССР в Комитете по разоружению Ю.К. Назаркиным, который стал затем послом и главой делегации СССР в Комитете по разоружению, а в дальнейшем и на переговорах по ограничению стратегических вооружений. Он был очень интересным собеседником, способным дипломатом, хотя отец почему-то звал его «тугодумом». Мы неплохо провели время в поезде, раздавив бутылку водки. Я, правда, выпил очень мало, так как был практически абсолютным трезвенником и занимался йогой.

Следует отметить, что членами нашей делегации были представители Министерства обороны (генерал Н.В. Пестерев) и Главного разведовательного управления (ГРУ) Генштаба министерства (генерал И.П. Глазков). Звание последнего мне сообщил отец, который знал его с 60-х годов. Во время моей командировки он был советником Постоянного представительства СССР в Женеве при международных организациях и входил в нашу делегацию. Однако представители КГБ, по крайней мере при мне, в нашу делегацию не входили, видимо, КГБ не считал данный форум серьезной организацией и своих сотрудников в нее не внедрял. Но еще в 1962 году заместитель начальника 7-го отдела Второго главного управления КГБ СССР (внутренняя контрразведка) Ю.И. Носенко являлся экспертом советской делегации на совещании Комитета 18 государств по разоружению. Тогда он вышел на американскую резидентуру с предложением своих услуг. Он передал ряд совершенно секретных сведений американцам. В 1964 году, во время очередного приезда в Женеву, шпион решил, что пора перебираться на Запад, и сообщил американцам, что его якобы вызывают досрочно в Москву. ЦРУ сразу же переправило его сначала в ФРГ, а затем на самолете на базу ВВС близ Вашингтона. Однако ЦРУ много лет не доверяло Носенко, думало, что он являлся подставой КГБ, и американский шпион прошел муки ада, пока ему в конце концов не поверили и не выплатили денежную компенсацию за его страдания. Д.Д. Энглтон — шеф всемогущей контрразведки ЦРУ, вхожий в кабинет самого А. Даллеса, вообще никогда не доверял перебежчику из СССР. Интересно, что этот американский контрразведчик несколько лет проработал с легендарным шпионом КГБ К. Филби, однако его Энглтон ни в чем не подозревал. Случай с Носенко является хрестоматийным примером недоверия ЦРУ к сотрудникам КГБ, которые добровольно предлагают свои услуги. Соглашаясь на сотрудничество с ЦРУ, мой отец также помнил о трагедии Носенко.

Полковник внешней разведки в отставке М.П. Любимов справедливо называет резидентуру ГРУ в Женеве синекурой, то есть теплым местечком, своеобразным курортом, куда назначали по блату. Однако в западных книгах о разведке Женева считалась «центром международного шпионажа».

В состав нашей делегации входил переводчик Э.Д. Зайцев, имеющий довольно высокий дипломатический ранг советника (это приравнивалось к генералу). Он был человек необыкновенных способностей. Мало того что он в совершенстве знал английский, французский, немецкий, испанский и итальянский языки, но также и необыкновенно хорошо пел тенором на английском и итальянском языках песни, которые были под силу лишь великому Марио Ланца. В то время я воспользовался тем, что у меня был хороший учитель, и стал дополнительно изучать немецкий, испанский и итальянский языки.

В Женеве я несколько раз встречал заместителя министра иностранных дел, главу делегации СССР на переговорах по ограничению стратегических вооружений В.С. Семенова. Хотя я был с ним лично не знаком, он здоровался со мной, младшим дипломатом, за руку, ибо я очень похож на отца. Семенов был одной из ярких фигур советской дипломатии. После окончания элитарного партийного института он работал преподавателем марксизма-ленинизма. В НКИД СССР (с 1946 г. МИД СССР) он пришел в годы массовых чисток и расстрелов, так как, видимо, его заметил на одной из научных конференций В.М. Молотов. После окончания войны Семенов в тридцать четыре года был назначен на крупный пост верховного комиссара советской зоны оккупации в Германии. Вспоминая свое комиссарство, он хвастливо заявлял: «Я был хозяином почти половины Германии!» Семенов знал почти наизусть основные произведения В.И. Ленина и даже внешне напоминал великого вождя пролетариата. Он был совершенно лысый, с яйцевидным черепом и выпуклым лбом. Прохаживаясь по своему кабинету в МИДе и читая нотации подчиненным, он ради вящего сходства с Ильичем закладывал большие пальцы рук в проймы жилета, как любил делать Ленин. Втихомолку его высмеивали за это. Поводом для шуток было и то обстоятельство, что Семенов часто публиковал статьи, подписывая их «И. Иванов» — один из ленинских псевдонимов.

Как отмечает в своих мемуарах В.М. Фалин, Громыко считал Семенова наиболее способным из своих заместителей. Министр дал ему следующую оценку: «Талантлив, но, когда впадает в философствование, не очень пригоден для земных дел. К тому же неусидчив».

Любопытно, что Громыко подчас не посвящал Семенова в некоторые секретные детали переговоров по ограничению стратегических вооружений, которые тот возглавлял. Поэтому заместитель министра часто возвращался в Москву для консультаций с моим отцом или другими советниками Громыко.

За месяц до злополучного вызова в Москву отец прислал мне в Женеву письмо через сотрудника секретариата ООН, в котором писал, что не забыл о моих проблемах, и обещал купить двухкомнатную кооперативную квартиру, так как получить государственную квартиру от МИДа не удалось, несмотря на обещание начальника Управления делами Б.И. Дучкова (для этого отец попросил меня осенью 1977 года выписаться из нашей четырехкомнатной квартиры на Фрунзенской набережной и прописаться к моей первой жене). В письме отца также находились 300 долларов США. Мне почему-то стало грустно до слез, меня охватило какое-то непонятное чувство тревоги и обиды. В то же время из Москвы пришло приятное известие — я был назначен на должность атташе.

Книжные магазины Женевы — настоящий рай для книголюбов, знающих иностранные языки. Я увлекался гимнастикой йогов (хатха-йога) и хиромантией (искусство определения судьбы человека по линиям рук), а в Москве тогда литературу такого рода достать было практически невозможно. В магазинах Женевы меня почему-то принимали за жителя немецкой части Швейцарии, по мнению продавцов, я говорил по-французски с немецким акцентом. Когда я признавался, что приехал из Москвы, швейцарцы очень удивлялись.

Пользуясь высоким положением и связями отца, я вел себя в Женеве так, будто мне было все дозволено. В частности, дипломатам запрещалось смотреть фильмы порнографического содержания, посещать стриптиз-клубы и т. д. Кроме того, исключались несанкционированные контакты с иностранными дипломатами. Однако я нарушал часть этих запретов. Ряд иностранцев приглашали меня в рестораны за их счет, где мы сидели вдвоем, без свидетелей, и мило беседовали. Одна такая встреча сорвалась, так как меня срочно вызвали в Москву. Между тем меня лично пригласил на обед через день после побега отца заместитель представителя Великобритании в Комитете по разоружению (возможно, он был сотрудником британской секретной службы), он, видимо, хотел передать мне информацию об отце.

Кроме того, являясь фактически генеральным секретарем делегации, я занимался в том числе размещением членов делегации в гостиницах Женевы. Я, в частности, договорился включить завтрак для всех членов делегации в стоимость проживания в гостиницах, которая оплачивалась МИДом, а также попросил установить в каждом номере цветные телевизоры (за это полагалась отдельная плата). Финансовое управление министерства запрещало подобные дополнительные расходы. Однако я попросил администрацию отелей не выделять данные суммы в общем счете за проживание. Поэтому все указанные услуги были оплачены МИДом, и все члены нашей делегации были довольны.

8 апреля 1978 года, в субботу, я весь день ходил по магазинам, покупая подарки для первой жены и сына Алексея. В отель я пришел только вечером. Меня уже ждали сотрудники делегации, в том числе представитель Министерства обороны генерал Пестерев. Он был чрезвычайно возбужден и спросил меня, куда я пропал. Пестерев сказал, что мне с утра в воскресенье необходимо срочно приехать к послу Лихачеву. Он сообщил мне, что нужно немедленно отвезти в Москву пакет с важными документами. В ответ на мое беспокойство о том, не случилось ли что-либо с моими родственниками, посол успокоил меня, сказав, что все здоровы и я сразу же после выполнения данной миссии вернусь в Женеву. Я не послушал совета мудрого шофера посла взять с собой все свои вещи после срочного вызова в Москву и пожалел об этом в дальнейшем. Бухгалтерия женевского представительства выдавала нам суточные на весь месяц вперед. Я их истратил на подарки родственникам и большую часть вещей оставил в Женеве. В связи с тем, что я не проработал до конца месяца, я должен был вернуть деньги. В погашение моей задолженности мои вещи были проданы.

Обычно диппочту перевозят дипкурьеры. Мне был срочно оформлен дипкурьерский лист. В нем указывалось, что «предъявитель сего действует по поручению министра иностранных дел СССР и все службы обязаны оказывать ему всяческое содействие». Моим сопровождающим был незнакомый мне ранее третий секретарь представительства СССР при международных организациях в Женеве некто В.Б. Резун. Мне сказали, что дипкурьеры не должны ездить в одиночку. Может быть, это и так, однако потом я догадался, почему мне выделили столь странного сопровождающего.

Пакет, скрепленный специальными сургучными печатями, находился у меня в атташе-кейсе. В женевском аэропорту мой чемоданчик стали просвечивать рентгеном швейцарские таможенные органы. Резун заявил, что они не имели права просвечивать вещи, в которых находилась диппочта. Однако швейцарские таможенники не прореагировали на наш протест.

В аэропорту Шереметьево-2 меня почему-то почти час не выпускали на паспортном контроле советские таможенники, несмотря на то что я предъявил диппаспорт и дипкурьерский лист. В ответ на мое. возмущение странной задержкой, они, явно смущенные, бормотали что-то невразумительное, ссылаясь на какие-то необходимые формальности, и куда-то звонили. Видимо, они связывались с КГБ, а там еще не решили, куда меня везти. Исполняющего обязанности резидента КГБ в Англии О. Гордиевского, которого вызвали по подозрению в шпионаже в Москву, также долго продержали на паспортном контроле в Шереметьеве, ибо таможенникам было приказано оповестить КГБ о прибытии подозреваемого в шпионаже, чтобы его не оставили без присмотра.

Наконец меня выпустили в зал ожидания, где уже находился мой коллега и сокурсник Н.П. Смидович с каким-то незнакомым мне человеком.

Я хотел сесть в черную «Волгу» моего тестя генерал-лейтенанта, заместителя начальника Главного штаба ПВО СССР Б.И. Смирнова, к своей первой жене, которая тоже приехала меня встречать. Однако Смидович сказал, что мне лучше сесть с Резуном в черную «Волгу», которую прислал МИД. Мой приятель сказал, что меня ждут в министерстве. Когда мы на двух машинах подъехали к зданию МИДа на Смоленской площади, Резун попросил подвезти его домой на Ленинский проспект, и моя жена повезла его на черной «Волге» своего отца. Вместе со Смидовичем мы поднялись на десятый этаж министерства и прошли в кабинет заведующего Отделом международных организаций. Там находился незнакомый мне мужчина, который, тщательно выбирая выражения, сообщил мне, что мой отец исчез и сведения о нем поступили от американцев. Я спросил, добровольно ли отец остался в США. Мужчина ответил утвердительно. Он попросил меня написать отцу письмо с просьбой вернуться в СССР. Прочитав письмо, в котором я убеждал отца одуматься, подумать о детях и приехать домой, мужчина (это был сотрудник КГБ) сказал, получилось письмо скорее от брата, чем сына, и похвалил меня.

На улице меня уже ждала машина с женой, недовольной, что ей пришлось отвезти Резуна в самый конец Ленинского проспекта и вернуться назад. О Резуне я вспомнил через несколько месяцев, когда многократно сообщали по западным радиостанциям, в том числе «Голосу Америки», о том, что майор ГРУ Резун, сбежавший из Женевы в Англию, заявил следующее: «Сын заместителя Генерального секретаря ООН Аркадия Шевченко, оставшегося в США, Геннадий, является моим лучшим другом». Позднее меня вызывали в службу безопасности МИДа (она подчинялась Второму главному управлению КГБ (внутренняя контрразведка), где показали несколько фотографий. Среди них я еле-еле узнал Резуна, сопровождавшего меня в качестве дипкурьера, ибо я был знаком с ним всего несколько часов. После этого кратковременного знакомства произошло столько бурных и страшных событий: потеря отца, фактическое увольнение из МИДа, смерть мамы, конфискация имущества и т. д. О встрече с каким-то Резуном я даже не вспоминал. Любопытно, что генерал КГБ СССР в отставке В.Г. Павлов пишет, что сын А.Н. Шевченко, дипломатического представителя СССР в ООН (?), Геннадий, «служивший дипломатом в представительстве СССР в Женеве» (?), был «под конвоем» (?) на глазах «самозванца» (?) (так Павлов называет Резуна, так как в качестве псевдонима (Суворов) тот взял девичью фамилию матери) срочно отправлен домой. Это событие, пишет далее Павлов, так смертельно напугало «смелого спецназовца», что он категорически отказался от продолжения сотрудничества с британской разведкой. Как известно, в представительстве я никогда «не служил», а в качестве конвоира выступил сам Резун, который ныне широко известен на Западе и в России благодаря своим многочисленным книгам о Второй мировой войне и шпионаже.

М.П. Любимов отмечает, что в Женеве капитан Резун начал зондировать американцев, сначала намекая на «глупость» Брежнева, а затем предлагал им коллекционные монеты (ни на то ни на другое они не клюнули). Все же в июле 1977 года ему удалось завербоваться в английскую разведку. Проработав на нее одиннадцать месяцев, получив в СССР майора ГРУ, он 10 июня 1978 года вместе с женой и двумя детьми был вывезен из Женевы в Лондон.

Сам Резун объяснял свой поступок восхищением прелестями западной жизни (весьма откровенно, ибо Женева — рай для советского человека, оттуда многим не хотелось возвращаться в СССР), неприятием советской системы, шоком после чехословацких событий 1968 года. В последнем я очень сомневаюсь.

Если бы КГБ подозревал Резуна в шпионаже, то никогда бы не послал его в качестве сопровождающего сына Шевченко. Это был очередной прокол наших спецслужб. Но я в то время ни при каких условиях не остался бы на Западе, даже если бы, как я написал по молодости в первом письме отцу, меня пытали каленым железом.

Сейчас, получив известность, В.Б. Резун (Суворов), кажется, не упоминает о нашей встрече в 1978 году ни в одной из своих многочисленных книг. Однако сразу же после своего побега с семьей из Женевы Резун воспользовался сенсационностью «дела» А.Н. Шевченко, чтобы придать вес никому не известному майору ГРУ, не думая о том, что у его мимолетного знакомого Геннадия могут быть дополнительные неприятности в Москве «из-за дружбы» со сбежавшим в Англию офицером советской военной разведки, который оказался английским шпионом.

На следующий день после приезда в Москву в депутатском зале аэропорта Шереметьево-2 я уже встречал маму. Ее сопровождал Г.С. Сташевский. Мама была в прострации и абсолютно уверена (может быть, она притворялась), что против мужа была совершена провокация со стороны американских спецслужб. Кстати, в Нью-Йорке, как вспоминает И.К. Перетрухин в своем комментарии к моей статье в газете «Аргументы и факты» от 30 апреля 2003 года, до самого трапа самолета «Аэрофлота» маму сопровождали посол СССР в США А.Ф. Добрынин (его для этой цели специально вызвали из Москвы) и Постоянный представитель СССР при ООН О.А. Трояновский, и каждый из них держал ее под руки.

Ю.И. Дроздов вспоминает, что моя мама шла как «человек, которого предал собственный муж». Несомненно, советские власти были крайне заинтересованы в немедленном возвращении из-за границы жены и сына сбежавшего посла и предприняли все необходимые чрезвычайные меры. Не дай бог, они тоже останутся на Западе. Кстати, жену резидента КГБ в Англии, подозреваемого в шпионаже и срочно вызванного в Москву, проводил до самого самолета официальный представитель «Аэрофлота». В Москве же ее встретил местный сотрудник этой компании (наверняка сотрудник КГБ) и помог быстро уладить все формальности.

Через несколько дней мы с мамой написали письма отцу в присутствии М.С. Курышева, с просьбой вернуться в СССР, а позднее я написал еще одно письмо отцу уже в кабинете полковника КГБ в МИДе. Интересно, что он даже не брал мое письмо в руки, проверяя текст, дабы не оставить на нем своих отпечатков пальцев. Одно из писем для отца я передал заместителю Курышева И.К. Перетрухину, с которым я встретился в центре Москвы.

Я вышел на работу в МИД. Курышев тут же меня вызвал к себе и заявил, что мне необходимо взять отпуск на неопределенное время. Он мне сказал следующее: «Яблоко от яблони недалеко падает. Но мы надеемся, что вы исключение. Даже в сталинские времена сын не отвечал за действия отца». Однако это было неправдой. Например, даже сестру видного советского чекиста А.Х. Артузова (руководителя легендарной операции «Трест»), которого расстреляли в 1937 году, сослали в лагерь. Говорят, что Артузов не был согласен с политикой И.В. Сталина, а во время массовых репрессий 30-х годов вел себя независимо, чем нажил себе врага в лице самого советского диктатора, который лично приказал уничтожить строптивца. По слухам, Артузов написал на стене своей камеры перед расстрелом следующие слова: «Долг каждого честного человека — убить Сталина». А жену, сына-студента, мать и сестру бывшего начальника Ленинградского управления НКВД П.Н. Кубаткина, которого расстреляли в 1950 году, выслали как «социально опасных элементов». И.К. Перетрухин признал в 2003 году, что в сталинские времена отвечали не только дети, но и все родственники в последующих поколениях осужденных «за измену родине». Да и не только во времена диктатора. После бегства на Запад в 1954 году сотрудника КГБ Н.Е. Хохлова были посажены в тюрьму не только его жена и сын, но и репрессированы другие родственники.

В ответ на мой вопрос, смогу ли я остаться на работе в МИДе, хотя бы в невыездном отделе, например в историко-архивном, начальник службы безопасности заявил следующее: «Я не позволю даже Громыко разрешить вам продолжать работать в министерстве… Кстати, во всех западных странах такие же правила, как и у нас», — продолжил полковник КГБ. Курышев занимал большой отдельный кабинет на двадцать третьем этаже министерства, самом последнем этаже. Он был крупным человеком с полностью седыми, слегка курчавыми волосами и красным лицом. Это могло быть по причине высокого давления, близкого расположения к коже сосудов или злоупотребления спиртными напитками. В справочнике телефонов МИДа СССР «для служебного пользования» он числился как заместитель заведующего специального отдела. Однако мне он представился как начальник службы безопасности МИДа СССР. Он имел «вертушку» — правительственную связь КГБ СССР. В справочнике телефонов данной особой связи (когда я дежурил несколько раз в кабинете своего начальника посла В.Л. Исраэляна, у меня имелась возможность изучить и этот справочник) содержится запрещение на ведение «совершенно секретных» разговоров. Секретные переговоры можно было вести. С.Б. Бацанов рассказал мне, что значимость какого-либо чиновника можно было определить по номеру его «вертушки». Он подчеркнул, что у Курышева номер был «лучше», чем у некоторых заместителей Громыко. Однажды Михаил Иванович при мне позвонил куда-то по другому телефону, рассерженно сказав: «Разъедините этот номер. Сколько можно болтать». Такие у него были полномочия. Курышев также курировал 7-й отдел (работа с иностранцами, временно посещавшими СССР) Второго главного управления КГБ СССР (внутренняя контрразведка).

Служба безопасности МИДа СССР была создана в 1975 году. Как пишет И.К. Перетрухин, создание данной службы происходило не без определенных трудностей, связанных с неоднозначностью оценки ее предстоящей деятельности в руководящих кругах министерства. Но в конце концов Громыко дал на это согласие. Главным человеком по связям с КГБ в министерстве был его заместитель И.Н. Земсков, особо доверенное лицо министра.

Генерал КГБ в отставке В.Е. Кеворков в своей книге «Генерал Бояров» также отмечает, что «внедрение» спецслужбы в МИД потребовало от госбезопасности солидных усилий, ибо Громыко строил внешнюю политику еще в сталинские времена, и эта политика была твердокаменной. Таким он остался и в 70-х годах. Как подчеркивает Кеворков, если возникала какая-то сложная ситуация, министр включал не ум, а память, из которой тут же вытаскивал один из многих накопленных за долгие годы службы прецедентов и следовал по уже известному пути. Служба безопасности создавалась в МИДе впервые.

Фактическое увольнение из МИДа, крах дипломатической карьеры, к которой я готовился практически с детства, были для меня страшным ударом. Однако во время длительного оплачиваемого отпуска (около трех месяцев) я сразу же стал готовиться к научной карьере и к сдаче кандидатского минимума. Необходимо было сдать экзамены по английскому языку и международному праву, а также написать реферат по марксистсколенинской философии. Я усиленно готовился по этим предметам. Тему реферата я избрал довольно интересную: «Критика буржуазных теорий об инстинктивной агрессивности человека» и работал над ней в спецфонде Библиотеки имени В.И. Ленина, так как в то время работы 3. Фрейда, К. Лоренца и других ученых были закрыты для рядового читателя.

Научная работа отвлекла меня на время от свалившихся неприятностей. Но я и не мог даже представить себе, что меня ждут страшные испытания. В их преодолении мне помогли ежедневные занятия гимнастикой йогов, которой я увлекся во время первой поездки в Женеву в 1976 году и занимаюсь до сих пор.