Побег от соблазна, или Встретить Его и не узнать! (СИ)

ГЛАВА 14. Ожидание неизвестности хуже самой неизвестности

Когда-то по этой дороге я ехала в карете с отцом. Даже года ещё не прошло с того счастливого дня. Теперь я ехала в клетке в Сент — Огастин. Благо женщины, сидевшие рядом со мной, не задавали мне вопросов.

Кто-то плакал. Кто-то отрешённо смотрел на меняющийся пейзаж. На ком-то были кандалы. Не знаю, зачем женщинам цепи. Они слабые и убежать от надсмотрщиков не смогут. Да и куда им бежать? Повсюду чёрный цвет кожи, как кричащее клеймо рабства. Я среди них была белой вороной.

Один надсмотрщик, что ехал рядом верхом, не сводил с меня уже знакомого мне вожделенного взгляда. Он, словно раздевал меня, глазами.

Облизывался и, поймав мой взгляд, нагло чмокал губами. Я отворачивалась от него. Хотелось плакать от такой безысходности моего теперешнего положения.

Я рабыня! До этого я так остро не ощущала этого позорного статуса.

В доме отца, мне напоминала о рабстве только мачеха. После смерти отца я смутно представляла весь этот ужас. Скорее я была, как бедная родственница на попечении сестры. А теперь сижу в клетке с другими рабами и не знаю, что ждёт меня впереди.

Господи! Я даже не смогла передать весточку мисс Луизе. Чтобы она попыталась меня выкупить. Я уже согласна на работу в бордели. Не куртизанкой, конечно. Ну хотя бы горничной.

Ох, тяжело вздыхала я, вспоминая и мистера Холефильда. Он точно бы не позволил такого обращения со мной. Старший надсмотрщик Гарри уво-лился, как только сезон подошёл к концу. Забрал расчёт и уехал. О моём ужасном положении не знал никто. А значит, помощи мне ждать было неоткуда.

Закрыв ладонями лицо, я всё же тихонько заплакала.

Пока собирали по всем плантациям свой товар, пришлось несколько раз останавливаться. Одни наши соседи опознали меня в клетке.

Миссис Леонела всплеснула руками, заметив меня:

— Господи, Лили! — воскликнула она. — Как так?

Я немного оживилась. Подскочив к прутьям клетки, потянулась к доброй старушке.

— Миссис Леонела, помогите мне, прошу, — молила я. — Изабель порвала мои документы и продала меня им.

Старушка покачала головой.

— Милая, я попытаюсь воззвать к её христианской добродетели, — пообещала она. — Продавать сводную сестру, пусть и от рабыни, это преступно.

Вся её помощь. Когда повозка с клеткой уезжала с плантации миссис

Леонелы, я уже прекрасно понимала, что мои просьбы и мольбы дальше этих полей не улетят. Старая лицемерка лишь пошепчется со своими по-дружками плантаторшами о плохой миссис Коллинз и черномазой дочери покойного Эдмунда Дарлингтона. Помогать мне она и не собиралась.

Могла, конечно, помочь. Не взывая к моей сестре, а тут же выкупить меня у торговцев. Но, нет же, миссис Леонела поохала и поахала над мо-им незавидным положением. Да и зачем меня выкупать? Единственный великовозрастный сынок плантаторши ещё позарится на незаконнорож-денную дочь соседа. И что, потом? Женить их? Нет! Слишком благородная кровь течёт в жилах Маккензи. Смешать с чёрной африканской, пусть и разбавленной английской кровью, она не позволит.

Милосердная христианка продала в тот день торговцам три маленьких ребёнка. То, что я видела, сидя в клетке, напомнило мне день, когда я впервые вбежала в господский дом. Я так боялась потерять мать. Боже, кто мог подумать, что через несколько лет, я буду продана.

Глядя на орущих малышей и их рыдающих матерей, я с облегчением вздохнула. Меня такая судьба не ждёт. Моих детей не вырвут из моих рук. Не отдадут чужим дядькам. Я никогда не испытаю боль такой силь-нейшей утраты, потому что детей у меня не будет. Чтобы не ждало меня впереди, мне не так страшно, как этим женщинам, у которых отняли ча-стичку жизни.

Всю дорогу малыши сидели, сбившись вместе в углу клетки, как маленькие щенки. Они, жмурясь в темноте, рассматривали дорогу и женщин рядом. Одна молодая рабыня, подползла к ним ближе. Обняв, что-то зашептала. Что именно я не расслышала. Колёса повозки стучали о засох-шую дорогу. Наверное, пыталась успокоить детей.

Можно подумать, её доброта и сказки, были им на пользу. Нет. Дети ещё ближе жались друг другу, а один самый маленький ещё и заплакал. Я

некаменная. Мне тоже было жаль этих крошек, но моя ласка ничего не изменит. По разговору надсмотрщиков, я поняла, что детей купят ещё на подъезде к городу. Их труд будут использовать в шахтах, по добыче золота. Пока они маленькие пролезут везде.

Господи, и эти малютки в таких нечеловеческих условиях не проживут и года. Они обречены. Старая карга знала, куда и кому их продаёт. Дети стоят дороже взрослых. Явно не библию читая, она приняла такое решения, лицемерная святоша.

Так и произошло. Чуть город показался вдалеке, как повозка остановилась. Детей за шиворот вытащили из клетки, чтобы посадить в другую клетку. Среди десятка таких же малюток, они потерялись.

В город торговцы рабами въехали с наступлением сумерек. На неволь-ничий рынок повозка въехала уже ночью. В свете факелов этот оплот ужаса выглядел ещё мрачнее. Открыв засовы, нам приказали вылезать и строиться.

Мистера Питерсона я узнала сразу. Отбивая рукояткой плети по высоким голенищам сапог, он принялся рассматривать предлагаемый ему товар. Две девушки у скупщиков рабов он наотрез отказался покупать.

«Больные девки», — сказал он.

Зубы ему не понравились, а ещё у одной не было уха.

— Такую не купят, — сказал он, отходя от изувеченной.

— А что нам теперь делать? — спрашивали прогадавшие торговцы.

— А что хотите! — пожал он плечами и направился в сторону, где стояла я. — Мистер Питерсон! — закричала я, рванувшись к нему.

Надсмотрщик, больно схватив за плечо, вернул меня на место.

— Стой, дрянь! — ещё сказал мне.

Знакомый отца, сузив глаза, подошёл и тут же ахнул от удивления.

— Дочь мистера Дарлингтона? — как-то неуверенно переспросил он.

— Да, я Лилия! Мистер Эдмунд Дарлингтон мой отец, — надежда на спасение немного оживила меня.

Отец и торговец рабами были знакомы. Ещё в нашу первую встречу я поняла, что мистер Питерсон чуть ли не пресмыкается перед влиятельным знакомым. Так, почему ему не оказать честь почившему другу, освободив меня.

— Что вы здесь делаете, среди рабов? — спросил он, окидывая меня придирчивым взглядом.

— Моя сестра совершила преступление. Она разорвала мои документы на свободу и продала меня, — рассказывала я работорговцу, наивно ожидая от него сострадания.

— Кто может доказать, что вы свободны? — спросил мистер Питерсон.

Я на мгновение задумалась. Никто. Только я и мой отец. Отца больше нет. И… о боже, я совсем забыла о женихе. У него находились оригиналы уничтоженных сестрой бумаг. Но, где он и когда объявит права на меня? Я

этого не могла знать.

— Мисс Лили, я жду!

Слова работорговца вырвали меня из раздумий.

— Я могу и мой жених. Отец говорил, что у него все бумаги, но я никогда не видела его, — нерешительно прошептала я, опуская глаза.

Тяжёлый вздох отцовского знакомого, как ветер, качнул пряди моих волос на голове.

— Где ваш жених? — уже спрашивает он.

— Не знаю, — честно призналась я.

Поняв, что защитников у меня нет, работорговец приободрился. Даже его взгляд стал ощутимей на моей коже. Если минуту назад он сочувстви-ем смотрел, думая, что произошла ошибка, то теперь его глаза оценивали, сколько можно получить за белую рабыню.

— Твоя мать была рабыней, ты незаконнорожденная дочь плантатора, жениха нет, документов на свободу нет, — перечислял мистер Питерсон обстоятельства, определяющие мой статус в рабовладельческом обществе.

И уже обращался ко мне на «ты»! Мою судьбу он решил за считаные мгновения.

— Ты рабыня, Лили, — сказал он, ухмыляясь, — и я счастлив, что могу обогатиться, продав тебя на закрытых торгах.

На закрытых торгах богатые мужчины покупали самых красивых рабынь. Для чего, я думаю, вы знаете. Отец часто участвовал в таких меро-приятиях. Именно на них он и купил Ию и Марию.

Знал бы мой родитель, что судьба сыграет злую шутку с его дочерью, он стал посещать бы этот вертеп порока?

— Вы мерзавец, мистер Питерсон, — подняв гордо подбородок, сказала я. Работорговец покраснел от злости. На висках выступили пульсирую-щие вены, а рука с хлыстом сама взлетела вверх. Я не опустила глаз, глядя на это ничтожество, собирающееся ударить меня. Занеся руку, он так и не осмелился приложиться к дочери покойного мистера Дарлингтона.

Сдерживаясь от этого, всё ещё бушующего в нём, соблазна, громко крикнул — Джим, убери её в камеру!

Здоровый мальчишка моего возраста, подбежав, сразу потащил меня в камеру. Этот Джим бесцеремонно приволок меня в мой новый дом и швырнул со всей силой на пол.

— Эх, жалко, что тебя мистер Питерсон продать на закрытых торгах хочет, а то я бы чуть подпортил твой товар, — и зычно засмеялся, закрывая дверь.

Засовы лязгнули, а я вздрогнула. С рабами в открытых клетках меня не посадили. Мне, как самой дорогой вещи, выделили целую каменную камеру в торговом здании. Второй раз в жизни я была в темнице. Тогда я, правда, ждала смерти и, убитая горем отца, готова была спокойно принять её. Но, теперь я боялась неизвестности. Кто меня купит? И как я могу дальше жить, когда потеряю не только свободу, но и человеческое достоинство. Рабство умеет ломать самых сильных мужчин. А я всего лишь слабая женщина, попавшая в цепи безысходности. Моя судьба в руках мерзавца работорговца и того, кто больше заплатит за желание удовлетворить свою похоть.

Пять дней я просидела в этом каменном мешке. В духоте и сырости одновременно. За день стены нагревались так, что ночью я задыхалась от, казалось бы, раскаленного воздуха. Невольничий рынок находился у самого порта, и моё маленькое окошко выходило сразу на море. Подойти и посмотреть на скудный пейзаж я не могла, потому что стену покрывала густая плесень. Она чёрной жижей тянулась вверх. Но даже если бы и не было этой преграды, я всё равно не смогла бы подойти к окну. Доно-сившаяся вонь протухшей рыбы перебивала собою резкий запах отхожего ведра у самой двери. Это не все мои неудобства. Даже живя с матерью в хижине, я спала на мягкой постели с простынями, а тут моей кроватью стала копна сена в углу. Хвала богу, что в этом убожестве не было клопов и вшей. Правда, не имея возможности умыться, я уже через два дня чеса-лась от грязи.

С этими условиями я ещё как-то мирилась. Забившись в угол, поджав ноги под себя, плакала. Но, когда мой тюремщик принёс грязную глиня-ную миску и сказал:

— Жри!

Меня несколько раз выворачивало наизнанку от этой мутновато-серой похлёбки. Кружку с водой я тоже не стала брать. Она была несвежей и дурно пахла.

Три дня я не ела и не пила. Сама морила себя голодом, думая, что это избавит меня от ужаса быть проданной. Голова начала кружиться, отчего я пребывала в полуобморочном состоянии.

На исходе третьего дня ко мне пришёл сам мистер Питерсон. Увидев моё плачевное состояние, начал кричать на Джима:

— Ты, что сума сошёл! В кого ты её превратил?! Что я получу за эти кости? Она сейчас похожа на чёрствую корку, чем на аппетитный кусочек!

— Мистер Питерсон, она отказывается есть. Хочет уморить себя голодом, тварь! — оправдывался прислужник торгаша.

— Заливай ей в рот! Но, через два дня она должна быть розовощёкой красоткой, ясно?!

Услышав это, я из последних сил засмеялась. Два дня не вернут мне то, что я потеряла за несколько месяцев. Мой смех заставил мистера Питерсона подойти ближе. Не церемонясь, пнув меня ногой, он сказал:

— Смеёшься, значит, живая ещё. Раз так, то мне надо знать, ты девственница?

После всего, что произошло со мной в доме сестры, я всё ещё могла возмущаться таким интимным и неподобающим вопросам.

— Как вы смеете спрашивать у меня о таком?! — цепляясь за стенку, я попыталась встать, чтобы посмотреть в глаза этому мерзавцу.

Мистер Питерсон жутко усмехнулся, отчего его губы обнажили неровные и жёлтые зубы. Я ближе прижалась к стене. Его вид не только пугал, но и вызывал физическое отвращение. Не знаю, отчего меня снова замутило. То ли от его ухмылки, то ли от голода. Я закрыла ладонью свой рот и задышала тяжело.

— Или ты мне сама скажешь, или я приглашу доктора, — нагло говорил он.

— Мистер Питерсон, зачем доктора? Я сам могу проверить, — загоготал

Джим.

Я почувствовала, как начинаю терять сознание от картин, рисовавших-ся в моей голове.

— Заткнись, похотливый жеребец! После тебя она точно девственницей не останется, — прикрикнул работорговец.

Джим, глядя на меня, облизывался, а глаза уже горели, как два факела.

Именно в это мгновение мне пришла мысль: моя девственность сдержива-ет это животное. Порченый товар покупать не будут, и цена очень сильно упадёт. Пока я для них невинная девица, я неприкасаемая.

— Девственница, — прошептала я, пряча глаза, чтобы мистер Питерсон не мог поймать меня на лжи.

Как-то отец сказал, что я не умею лгать, как моя сестра. Поэтому я боялась разоблачения. Только мистер Питерсон не отличался особой внима-тельностью и не заметил, как краснели мои бледные щёки, а глаза бегали из стороны в сторону. Его поспешность и невнимательность спасла меня от унизительной процедуры.

— Хорошо, — веселее сказал он, — через два дня будут закрытые торги. Желающих купить белую рабыню хоть отбавляй. Я заработаю на тебе огромные деньги.

Он снова засмеялся. Подошёл ещё ближе и хрипло прошептал мне на ухо:

— А, знаешь, Лили, твой брат изъявил желание поучаствовать в торгах.

Я даже больше скажу, — его зловонное дыхание, стало душить меня, не давая вздохнуть, — Он требовал вернуть тебя ему, как сестру. Кричал, что у меня нет прав продавать тебя.

Холодок пробежал по моей спине от этой правды. Нет, пусть лучше продадут, чем мой брат снова прикоснётся ко мне.

— Он сказал, что добьётся справедливости у губернатора, — мистер

Питерсон напирал на меня, чуть не прижимая к стене. — Жаль Эдмунда, оставил после себя такое глупое ничтожество, как Кристофер. Твой брат, выкрикивая мне угрозы, не знал, что губернатора сморила лихорадка, и он ничем не поможет.

Вот теперь я, всё же превозмогая рвотный позыв, вздохнула с облегчением. Есть надежда, что Кристоферу я не достанусь. Торги закрытые, и на них будут самые богатые плантаторы. Мой брат за несколько месяцев успел спустить большую часть своего наследства.

Подумать только, отец всю жизнь создавал целую империю хлопка и табака, а сын проиграл в карты почти всё.

Бывший знакомый Эдмунда Дарлингтона вышел из камеры, как только сообщил мне эту новость. Его работник тоже последовал за ним и, прежде чем закрыть дверь, бросил:

— Завидую я тому богатею, что купит тебя.

Я брезгливо отвернулась.

Осталось два дня. Время в камере до этой новости тянулось, а теперь стало лететь, как чайка над водою. Скоро я предстану перед толпой мужчин. Они будут вожделенными глазами раздевать меня. Торговаться, пока один из них не назовёт последнюю цену. Цену на моё тело и мою жизнь.

Кто станет моим хозяином?

Я начала молиться, чтобы он не был так противен мне, как брат, Гарри, мистер Питерсон. А пока молитвы летели к небесам обетованным, мне оставалось только ждать и мучиться от неизвестности, надеясь на любой исход торгов, кроме тех, что вернут меня в мою семью.