Под небом Новгорода

Глава шестая. Путешествие

За те десять дней, что длился переезд до Владимира, где княжил Всеволод. Анна покидала возок только для того, чтобы справить за полотнищами, которые держали прислужницы, нужду. Во время ночных остановок она совершала небольшие прогулки вокруг лагеря в сопровождении Елены и Ирины и навещала Молнию, чьи раны понемногу заживали. Лошадь дрожала от удовольствия, когда рука хозяйки прикасалась к ее холке. Филипп каждое утро приходил справиться о княжне, но та упорно отказывалась видеть его.

Обоз прибыл во Владимир в воскресенье. Двоюродный брат Игорь, представлявший Всеволода, с почестями принял княжну, прелатов и свиту.

Несмотря на желание князя удержать двоюродную сестру подле себя хоть на несколько дней, путешественники на следующий день продолжили свой путь.

Хорошая погода и морозец как будто подстегивали животных, а если нужно было, то в дело пускались кнуты болгарских проводников. Никогда еще мулы и лошади не преодолевали такие большие расстояния каждый день. Обоз шел по очень неровной местности. Двигались с осторожностью, боясь обвалов и разбойников, вырывших пещеры над дорогой, по которой двигались караваны. Защищенные от ветра и дождя, пещеры эти были очень хорошими наблюдательными постами, удобными для засады. Госслен де Шони удвоил число дозорных и стражников. Благодаря неусыпной бдительности франкских воинов обоз беспрепятственно добрался до вершины перевала, где монахами был устроен постоялый двор. Промерзшие путешественники с благодарностью поели поданных им щей из квашеной капусты.

На следующий день начался спуск, оказавшийся очень опасным: обвалы перекрывали дорогу, почва уходила из-под ног. Один из мулов и его погонщик исчезли в пропасти, причем не удалось ничего сделать для их спасения. Долго еще доносились снизу крики несчастного. Перед лицом стольких опасностей Госслен де Шони принял решение остановить отряд. Анна приподняла полог своего возка.

— Что случилось?

— Принцесса, мы не можем больше так двигаться. Возок каждую минуту может опрокинуться. Лучше продолжать путь пешком или у кого-нибудь на закорках.

— На закорках?! — воскликнул Роже де Шалон, тяжело выступив вперед в своей длинной, неудобной шубе, подбитой лисьим мехом. — Об этом не может быть и речи! Наша королева не может путешествовать, сидя на закорках, это неприлично девушке и несовместимо с ее достоинством.

— Сеньор епископ, бывают случаи, когда следует забыть о благопристойности. Я уверен, что наш король предпочел бы это решение любому другому, лишь бы не подвергать опасности жизнь принцессы…

— Я не вижу здесь никого, кто был бы достоин…

— Я могу это взять на себя! — раздался голос.

Все повернули голову.

— Отец княжны, он же мой господин Ярослав, поручил мне охранять княжну до королевства Польского, — сказал Филипп. Затем, встав на колено перед Анной, он добавил: — Анна Ярославна, согласны ли вы, чтобы я заменил Молнию?

Легкий румянец, окрасивший щеки княжны, не ускользнул от Госслена. Когда толмач перевел, он подумал и лишь скрепя сердце согласился.

Несмотря на трудности дороги, Филипп шел твердым шагом, не ощущая драгоценной ноши, опьяненный радостью, что может чувствовать Анну. Девушка, счастливая, что вновь обрела привычную теплоту, положила голову на крепкий затылок молодого человека. Она позабыла обо всем на свете, наслаждаясь нежданным удовольствием. Следом, уцепившись за шею широкоплечего монаха и не спуская с них глаз, двигался бдительный Готье из Мо.

Наконец прибыли в Краков, где знатные воины из отцовской дружины должны были покинуть Анну. Ей предстояло продолжить путь под охраной королевских рыцарей и ее дяди Судислава, князя Псковского, которого Ярослав продержал многие годы пленником за то, что тот восстал против его власти, и освободил лишь недавно с тем расчетом, чтобы Судислав представил его, Ярослава, на церемонии бракосочетания дочери. Судислава сопровождали двадцать воинов, составлявших его почетную свиту и призванных следить за ним, а также посадник Остомир из Чернигова, наместник Великого князя в Киеве. Богатый пир в последний раз свел вместе россов и франков.

Король Казимир и королева Мария Доброгнева приняли племянницу с пышностью, неведомой при польском дворе (где король предпочитал долгие споры на религиозные темы обильным застольям). Они, по сути, принимали не племянницу, а королеву Франции, той самой Франции, что некогда приютила Казимира и его мать. Завязывая с будущей королевой добрые отношения, Казимир надеялся на укрепление связей двух стран, что позволило бы и впредь удерживать на расстоянии германского правителя.

Во время празднеств Анне с трудом удалось найти несколько минут, чтобы проститься с Филиппом. Молочная сестра помогла ей ускользнуть из-под бдительного присмотра Госслена, который со времени отъезда из Киева внимательно следил за ней.

Молодые люди встретились в маленькой церкви, одиноко стоявшей на берегу Вислы. Друзья Филиппа сторожили вход. Может, от колебания язычков огня в светильниках Анне показалось, что лицо юноши изменилось. Он выглядел теперь осунувшимся, более жестким. Когда Филипп притянул ее к себе, она не сопротивлялась.

— Я не должна была приходить… Сердце у меня разрывается при мысли, что я тебя больше не увижу!..

— Анна, позволь мне следовать за тобой! Я сбрею усы и волосы… Ты скажешь, что я один из твоих прислужников.

— Ты сам знаешь, что это невозможно. Никогда господин де Шони и епископы не согласятся на это. Они прекрасно видят, как ты на меня смотришь, им известна и моя привязанность к тебе.

Филипп стремительно сжал ее в своих объятиях, Анна вскрикнула:

— Нет!

Произнося это слово, она в то же время прижалась к нему, шепнув:

— Векша…

Как белка ее детских игр, он должен был исчезнуть, ускользнуть, оставить ее.

— Векша, милый векша, поцелуй меня…

Вероятно, за первым поцелуем последовали бы другие, но тут в церковь вбежала Ирина.

— Надо уходить, сюда идут монахи.

— Филипп, вот перстень, пусть он напоминает тебе обо мне. Не печалься слишком, Векша, я тебя никогда не забуду.

— Быстро, княжна, быстро!

Ирина вырвала Анну из рук Филиппа и повлекла ее за собой по скользкому берегу. Это было сделано как нельзя более вовремя: иноки, среди которых был и пришедший послушать вечернее богослужение епископ Готье, уже входили в церковь. Готье узнал Филиппа. Он осмотрелся и при дрожащем свете лампад увидел еще трех сотоварищей молодого боярина.

— Что ты здесь делаешь, сын мой? — спросил он по-гречески. — Почему ты плачешь?

Гневным движением Филипп утер слезы.

— Разве запрещено молиться?

— Ни в коем случае, сын мой. Молитвы приносят утешение. Надеюсь, ты нашел утешение в этом святом месте.

Встретив отчаянный взгляд молодого человека, пастырь испытал чувство жалости.

— Ступай-ка ты с миром, я помолюсь за тебя.

От участливых слов прелата Филипп пал духом и вышел, не попрощавшись.

Готье из города Мо задумчиво смотрел ему вслед.

Анна вернулась, тяжело дыша, в свои покои, где застала ожидавшую ее тетку Марию Доброгневу. Лицо той было мрачно.

— Король, мой супруг, дважды посылал за тобою, но никто не знал, где ты. Чтобы избежать пересудов, я сама пришла. Ты можешь сказать, где была?

— О Мария, не брани! Вспомни, как ты утешала в детстве, если отец наказывал меня.

Анна бросилась в объятия королевы, почти ровесницы, — но тетка оттолкнула ее.

— Анна Ярославна, ты не имеешь права вести себя подобным образом! Как и я, ты теперь королева, и для тебя превыше всего должны быть слава твоего королевства, честь твоего мужа и воспитание твоих детей. Только об этом ты должна думать. Забудь отца и мать, братьев и сестер, друзей, свою страну…

— Никогда!

Сила, с которой было произнесено это слово, заставила вздрогнуть супругу Казимира.

— Никогда, слышишь ты, никогда я не забуду свою родину.

Мария вздохнула с облегчением: не преступная любовь, а тоска по родной земле! Именно в этом и была причина странного поведения Анны.

Мария Доброгнева пылко обняла племянницу.

— Не плачь, голубка моя, я ведь тоже часто грущу о родимой земле, но мой долг и мое счастье — здесь. Супруг, который хорошо знает короля Генриха, говорит, что тот — человек утонченный, любит красивые наряды, украшения, танцы и охоту. Ведь то же самое и ты любишь.

Анна улыбнулась сквозь слезы.

— Но он гораздо старше меня.

— Немолодые мужчины бывают лучшими супругами; они больше стараются, чаще доставляют удовольствие женам.

— Может быть.

Это было сказано так печально, что у Марии вновь возникли подозрения.

— Часом, не остался ли какой дружок в родимой сторонушке?

Краска, залившая лицо Анны, была красноречивым ответом.

— Несчастная, ты хочешь погубить себя!

— Это не то, что ты думаешь. Да, я люблю Филиппа, но лишь как брата, а не как возлюбленного. Мой отец знает об этом. Иначе он никогда не послал бы Филиппа сопровождать меня.

— Мой брат Ярослав, может быть, и знал истинные твои чувства, но он напрасно не вызнал чувств Филиппа. Всем известно, что Филипп тебя любит, и епископам известно это.

— Ну, а что я могу поделать?!

В первый раз с начала их разговора лицо королевы разгладилось и улыбка осветила ее строгий лик.

— Ну, лучше не нужно рассказывать… Не забудь, что я женщина и у меня вздыхатели были раньше, чем у тебя. Ничего, а вот завтра охрана уедет и с ними уедет красавчик Филипп.

Анна отвернулась, провела пальцами по губам, хранившим еще поцелуй ее друга. Мария Доброгнева хлопнула в ладоши. Тотчас появилась прислужница.

— Принеси воды княжне.

Вскоре девушка вернулась, неся серебряный таз, наполненный водой с благовониями.

— Освежись, Анна.

И королева сама привела в порядок длинные золотистые волосы Анны, складки на ее платье.

— Пойдем, а то мой супруг может рассердиться.

И пяти дней не прошло с момента прибытия в Краков, а путешественники снова двинулись в путь. Анна с Филиппом так больше и не увиделась.