Под солнцем Мексики

ТРЕХГЛАЗАЯ ИГУАНА

Машина в порядке. Можно двигаться вперед. Мы преодолеваем раскаленную полупустыню и подъезжаем к высоким холмам, покрытым какими-то гигантскими деревьями.

— Саговая пальма изотес, — поясняет Франко, — живет многие сотни лет. Стволы со временем становятся перевитыми наподобие спирали, и тогда даже топором их не разрубишь.

Чем дальше углубляемся в этот своеобразный лес, тем необычней он выглядит. Перистые, торчащие веером листья мелко дрожат от самого легкого дуновения ветерка. Среди них, как шапки гортензий, свисают яркие цветы. Из соцветия потом образуются гроздья плодов саго.

За поворотом появляется деревня. Ее дома построены из глины и соломы. Всюду огромные, как семафоры, саговые пальмы.

Если в лесу саговые пальмы кажутся необычными, то среди жилищ они выглядят еще фантастичнее.

Пейзажи один удивительнее другого. Здесь, словно в гигантском ботаническом саду, одни деревья и цветы сменяются другими. Я то и дело забрасываю вопросами Франко. Он, как опытный экскурсовод, называет мне деревья:

— Сейба, кампешевые деревья. Они перевиты лианами ванили, той самой, что кладут в тесто. Справа граб и липа. А вон то дерево называется дубом.

— Но позвольте, уж эти-то породы я знаю! Дуб растет на моей даче под Москвой, — говорю я. — Вы решили, что я и его вижу впервые?

— Но вот этой пальмы ореодокс у вас наверняка нет!

Мы проезжаем мимо плантации кокосовых деревьев и минуем небольшое ранчо.

Навстречу нам скачут на горячих конях всадники. Ловко соскочив возле конопривязи, они оставляют лошадей и идут в тень дерева. Поодаль отец играет с дочкой… Расставив широко ноги, огромный и загорелый, с заросшей волосами грудью, в сомбреро, лихо сдвинутом на одно ухо, он ловко набрасывает на хохочущую от восторга девочку лассо. Мать, сидя на стуле, вращая ручку кофейницы, не сводит с них ласковых глаз. Такой игры у нас, пожалуй, тоже нигде не увидишь.

Вдоль дороги, огибающей конусовидную гору, поблескивает озерко. В его спокойной воде, как на поверхности зеркала, отражается весь пейзаж.

И здесь всюду кактусы. Но уже иные. Их толстые, торчащие во все стороны, усыпанные иглами стволы выглядят уродливо. Растущие на них фиолетовые цветы подчеркивают это уродство. Мы останавливаем машину и, пока шофер возится с перегретым мотором, подходим к кактусам. Их иглы достигают десяти сантиметров. Всюду царство колючек. Вот как будто обыкновенный мак, но попробуй сорви его, он весь в шипах. Колючки и шипы цепляются за брюки, рукава, больно царапают кожу.

— Может быть, именно здесь, среди этих камней, прячется знаменитое растение пейотл — ангалониум левинии! — обращается ко мне Франко. — Это удивительный кактус. Если хотите, я расскажу вам о нем.

— Очень прошу вас, доктор!

— До 1886 года о пейотле никто не знал. Первым его отыскал и изучил известный европейский исследователь ядовитых растений Л. Левин. Он утверждал, что ни один наркотик мира растительного или животного происхождения не в состоянии влиять на работу головного мозга так, как пейотл. Он возбуждает чувства земных радостей, сознанию человека открывается новый мир ощущений.

Столь необычное влияние пейотла на человека послужило поводом к тому, что древние жители Мексики видели в кактусе больше, чем продукт природы. Они считали его божеством, перевоплотившимся в растение. Поэтому поиски кактуса у них сопровождались выполнением религиозных обрядов, обращением к богам.

Местное население утверждает, что пейотл имеет широкое применение как лечебный препарат при самых различных заболеваниях. Он облегчает любую боль, успокаивает нервы, снимает усталость. При жажде и чувстве голода нет лучшего средства, чем пейотл. Большие дозы пейотла вызывают состояние возбуждения. Но корни кактуса, по мнению индейцев, могут потерять все эти свойства, если их увидит женщина. Поэтому от них пейотл должен храниться в тайне.

Свойствами, близкими к пейотлу, обладает другой, тоже редко встречающийся в Мексике кактус — турбини-карпус полоски. Как и пейотл, он содержит в себе алкалоиды мескалин и лофофорин. Оба эти вещества в чистом виде обладают наркотическим и стрихниноподобным действием.

При сердечных заболеваниях мексиканцы применяют настои из листьев и цветков крупноцветкового кактуса цереус грандифлорус.

После каждых двух-трех часов пути мы, как правило, останавливали машину, чтобы остыл перегревшийся мотор. Всякий раз, не теряя времени, я отправлялся на поиски местных животных. Под лучами солнца все живое прячется под камни, плиты, в щели и норы. Поэтому я отыскиваю довольно крупную слоистую плиту, полагая, что, быть может, под ней прячется какой-нибудь экзотический жук, сколопендра или скорпион. Беру рукой край плиты и опрокидываю в сторону. Последующие события развиваются с молниеносной быстротой. Под камнем сидит крупная игуана. Ослепленная ярким солнцем, ящерица на миг застывает, и это ее губит. Я почти падаю на игуану, хватаю ее обеими руками около головы и у основания хвоста. Но сильная ящерица пытается кусаться, повернув круто назад голову. Хорошо видны два ряда острых зубов. Вдоль спины и хвоста тянется высокий зубчатый гребень, на короткой шее висит снизу большой горловой мешок. Длинный хвост бьет, как хлыст, а ноги, вооруженные цепкими когтями, ранят до крови руки. Еще минута борьбы, и я отбрасываю игуану далеко от себя. Она исчезает среди колючек, мелькнув гребенчатой спиной за дальними камнями.

С трудом переводя дух, вытираю платком кровь — следы борьбы с игуаной.

Для перевозки этой ящерицы, достигающей метра в длину, понадобилась бы клетка или металлический ящик, которых у меня не было. С сожалением думаю о том, что мне не удалось изловить это животное, словно вышедшее живым из мезозойской эры. Ведь у нее на черепе и коже сохранились следы третьего, теменного глаза! Сравнительные анатомы утверждают, что шишковидная железа на основании мозга современного человека происходит из третьего, теменного глаза рептилий.

Утешаюсь тем, что обнаруживаю поодаль от убежища игуаны небольшой конусовидный красно-коричневый домик термитов. Что ж, и это интересно москвичу, привыкшему видеть в Подмосковье только муравьев. Термиты пробираются сквозь траву цепочкой, удерживая в крепких челюстях листья каких-то растений. Забрав в челюсти узкий конец листа, термиты несут их, хотя листья и превышают размеры насекомых в два-три раза.

Некоторые из термитников — настоящие замки высотой до двух — четырех метров. Стоило мне покопать с минуту острым камнем место подхода к домику, как обнаружилась многослойная структура подземных катакомб. Это целая сеть крупных коридоров с небольшими залами, множеством боковых разветвляющихся ходов. В них снуют в обе стороны рабочие термиты. Они что-то волокут за собой или передвигают еще живую личинку в глубь коридора целым коллективом.

Но мое вторжение в жизнь термитов приходится спешно прервать. Одни из обитателей термитника взбираются по брюкам, другие больно кусают кожу ног. Отряхнувшись, выхожу на шоссе.

— Доктор! — манит меня Франко. — Идите сюда скорее. — Он делает мне таинственные знаки, предлагая подойти без шума. — Видите тарантула? Возле него летает крупная оса. Очень подозреваю, что она охотится за пауком. Недаром этих ос у нас называют тарантулоубийцами.

Мы стоим, не спуская глаз с обоих партнеров предстоящей битвы, и располагаемся так, чтобы на них не падала наша тень.

Оса пепсис формозус, красивое и сильное насекомое с синим телом и отливающими синевой крылышками, достигает в длину шести сантиметров. Ее жало — инструмент, предназначенный для «тонкой работы» — парализующего действия на нервные ганглии тарантула.

Тарантул тоже крупное членистоногое, вооруженное сильными челюстями, соединенными с ядовитыми железами. Зрение у паука отличное — восемь глаз, из которых четыре блестят, отражая лучи света, остальные тусклы. Восемь лохматых конечностей паука снабжены коготками. Длина тела тарантула — до шести — восьми сантиметров. Укус его считается опасным. Несколько столетий назад, например, в Италии, в особенности в окрестностях Таранта, было широко распространено нервное заболевание — хорея. Виновником его ошибочно считали паука, получившего название «тарантул». Было предложено даже лечение от его укуса — танцевать до упаду. Уверяли, что укушенный, доплясавшись чуть ли не до потери сознания, выделяет с потом яд, засыпает, а просыпается уже здоровым. На самом деле укус тарантула смертелен для мелких животных, болезнен для человека, вызывает у него боль, лихорадочное состояние, отек укушенного места, но не гибель.

Тарантулу, которого мы наблюдаем, явно не нравится настойчивый интерес к себе осы, и он останавливается, готовясь отразить нападение.

Оса выбирает момент, подходящий для решительной атаки, и вдруг бросается на паука сверху. Между ними завязывается борьба. Паук пытается дотянуться до шеи осы, чтобы перекусить ее, но неудачно. Схватив тарантула цепкими и сильными челюстями, оса подхватывает его шестью ногами и поднимает кверху. Сидя верхом, оса быстрым движением вонзает острое и тонкое, как игла шприца, жало в ротовое отверстие паука и инъецирует в нервные ганглии головогруди яд. Этот яд не убивает жертву, а лишь парализует настолько, что тарантул теряет способность двигаться. Оса переворачивает паука на спину, оставляет в покое, а сама приступает к рытью норки. Оса — плохой землекоп и поэтому роет лишь небольшое вместилище для тарантула. Когда норка готова, она тащит в нее паука, откладывает ему на брюшко яйцо, расположив в самом центре так, чтобы живой паук не смог сбросить приклеенное яйцо. Заровняв землей вход в норку, оса считает заботы матери полностью законченными. Пройдет несколько дней, и из яйца вылупится единственная личинка. Она прогрызет хитиновый покров паука и погрузит в ткани свою голову. С каждым днем голова прожорливой личинки будет уходить все глубже и глубже в тело «живой кладовой продуктов питания», пока от головогруди тарантула останется почти пустой хитиновый покров. Любопытно, что личинка с первого дня уничтожает ткани жертвы не как попало, а начиная с менее жизненно важных частей, и только потом уже приступает к уничтожению жизненно важных частей паука.

Сколько тысяч поколений ос сменилось, сколько «неудачниц» погибло, прежде чем естественный отбор привел к тому, что мы увидели перед собой.

— Пожалуй, самое удивительное в этом поединке — избирательная токсичность яда осы. Он анестезирует живые клетки нервных ганглиев, не поражая других тканей, с которыми ганглии тесно связаны.

— Великолепный пример для лечащих врачей. Развитие современной фармакологии открыло им большие возможности управления функциями человеческого тела, — говорю я. — В самом деле, больного можно избавить от боли любого типа и любой силы, его можно погрузить в сон и вывести из этого состояния, избавить от судорог. Все эти процедуры должны производиться при помощи синтетических лечебных препаратов, которые действуют избирательно, как яд осы.

Мы возвращаемся к машине, чтобы двигаться к Веракрусу. Впереди административный центр штата — Халапа.

Город лежит у самой кромки террасы, сбегающей к Мексиканскому заливу.

Решаем пересечь Халапу без остановки, но возле археологического музея все же глушим мотор.