Подлинная судьба Николая II, или Кого убили в Ипатьевском доме?

Глава 19. Расстрел и сокрытие тел

В журнале «Родина» (№ 1 за 1993 г., с. 184) опубликовано заключение Гелия Рябова о расстреле Царской семьи, сделанное по материалам, которые он, по-видимому, не читал. Тем не менее, журнал распространил его мнение на весь мир. Гелий Рябов, 1993 г.: «Об этом событии известно сегодня практически все: кто убивал (несколько имен еще предстоит выяснить и назвать), по чьему приказу (в публикуемых материалах сквозит флер «прикрытия», основных, главных преступников — Ленина, например), при каких обстоятельствах. Известно также, где «похоронили», и даже останки найдены…»

Неизвестно, из какого пальца он высосал эту информацию, но она удачно вписалась в тот поток антибольшевизма, который полился на Советский Союз с Запада, начиная с 1919 г., и выплеснувшийся на его территорию после 1991 г. Рябову простили даже не только его моральное и уголовное преступление — раскапывание могилы с человеческими останками (которое нормальными людьми классифицируется, как вандализм и мародерство), но и провозглашение черепа, который он оттуда достал, черепом последнего императора Николая II. На самом же деле Рябов сделал выводы «с точностью до наоборот».

Если собрать всех участвующих в расстреле или хотя бы присутствующих при этом, по материалом журналистских публикаций и опубликованным работам различных исследователей, получится внушительный список.

Вот он: Голощекин, Белобородое, Войков, Юровский, Ермаков, Никулин, Павел Медведев, Михаил Медведев, Партии, Костоусов, Леватных, Кривцов, Авдеев, Ваганов, Горват Ла-окс, Фишер Анзелм, Эдельштейн Изидор, Факете Эмил, Над Имре, Гринфелд Виктор, Вергазе Андреас. Если к этому списку добавить еще одиннадцать расстреливаемых, то оказывается, что в «расстрельной» комнате площадью 23 кв. м находилось 32 человека. Очевидная чушь. Стоит удивляться, как это ретивые «исследователи» не додумались до того, что сам Ленин приезжал в Екатеринбург и расстреливал бывшего царя из автомата Калашникова. Врать так уж врать. Существует пословица: «Врет, как очевидец». Поэтому для того, чтобы хоть как-то разобраться в том, что происходило, разделим воспоминания всех «очевидцев» на две группы — воспоминания очевидцев и участников расстрела и воспоминания «очевидцев», разговаривавших с людьми, слышавшими об обстоятельствах расстрела из «надежных источников».

Рассмотрим только первую группу воспоминаний.

В настоящее время опубликованы личные воспоминания пяти участников расстрела царской семьи: Юровского (четыре варианта), Павла Медведева (два варианта), Михаила Медведева (Кудрина), Г.И. Никулина, Петра Ермакова (несколько вариантов). Даже эти воспоминания не являются достаточно объективными. Но, несмотря на некоторые отличия они связаны между собой и частично подтверждают друг друга. Поскольку эти документы являются главными свидетельствами расстрела Царской семьи, приводим отрывки из них, относящиеся к расстрелу.

1. Свидетельство Павла Медведева[2].

Первое по времени было описание расстрела, приведенное в показаниях Павла Медведева, данных следователю Сергееву 21–22 февраля 1919 г.: «Часов в 12 Юровский разбудил Царскую семью. Объявил ли он им, для чего он их беспокоит и куда они должны пойти — не знаю. Утверждаю, что в комнаты, где находилась Царская семья, заходил именно Юровский. Ни мне, ни Константину Добрынину поручения разбудить спавших Юровский не давал. Приблизительно через час вся Царская семья, доктор, служанка и двое слуг встали, умылись да оделись. Еще прежде, чем Юровский пошел будить Царскую семью, в дом Ипатьева приехали из Чрезвычайной комиссии два члена: один, как оказалось впоследствии — Петр Ермаков, а другой — неизвестный мне по имени и фамилии, высокого роста, белокурый, с маленькими усиками, лет 25–26. Валентина Сахорова я знаю, но это был не он, а кто-то другой. Часу во втором ночи вышли из своих комнат Царь, Царица, четыре царских дочери, служанка, доктор, повар и лакей. Наследника Царь нес на руках. Государь и Наследник были одеты в гимнастерки, на головах фуражки. Государыня и дочери были в платьях, без верхней одежды, с непокрытыми головами. Впереди шел Государь с Наследником, за ними — Царица, дочери и все остальные. Сопровождали их Юровский, его помощник и указанные мною два члена Чрезвычайной комиссии. Я также находился тут.

При мне никто из членов Царской семьи никаких вопросов никому не предлагал. Не было также ни слез, ни рыданий. Спустившись по лестнице, ведущей из второй прихожей в нижний этаж, вышли во двор, а оттуда, через вторую дверь (считая от ворот) во внутренние помещения второго этажа.

Дорогу указывал Юровский. Привели [их] в угловую комнату нижнего этажа, смежную с опечатанной кладовой. Юровский велел подать стулья: его помощник принес три стула. Один стул был дан Государыне, другой — Государю, третий — Наследнику. Государыня села у той стены, где окно, ближе к заднему столбу арки. За ней встали три дочери (я их всех очень хорошо знаю в лицо, так / как / каждый почти день видел их на прогулке, но не знаю хорошенько, как звали каждую из них).

Дорогу указывал Юровский. Привели /их/ в угловую комнату нижнего этажа, смежную с… Наследник и Государь сели рядом, почти посреди комнаты. За стулом Наследника встал доктор Боткин. Служанка (как ее зовут — не знаю, высокого роста женщина) встала у левого косяка двери, ведущей в опечатанную кладовую. С ней встала одна из царских дочерей (четвертая).

Двое слуг встали в левом (от входа) углу, у стены, смежной с кладовой. У служанки была с собой подушка[3]. Маленькие подушечки были принесены с собой и царскими дочерями. Одну из подушечек положили на сидение стула Государыни, другую — на сидение стула Наследника. Видимо, все догадывались о предстоящей им участи, но никто не издал ни одного звука. Одновременно в ту же комнату вошли 11 человек: Юровский, его помощник и два члена Чрезвычайной комиссии и семь человек латышей. Юровский выслал меня, сказав: «Сходи на улицу, нет ли там кого и не будут ли слышны выстрелы?» Я вышел в огороженный большим забором двор и, не выходя на улицу, услышал звуки выстрелов. Тотчас же вернулся в дом (прошло всего 2–3 минуты времени) и, зайдя в ту комнату, где был произведен расстрел, увидел, что все члены Царской семьи: Царь, Царица, четыре дочери и Наследник уже лежат на полу с многочисленными ранами на телах. Кровь текла потоками. Были также убиты доктор, служанка и двое слуг. При моем появлении Наследник еще был жив — стонал. К нему подошел Юровский и два или три раза выстрелил в него в упор. Наследник затих. Картина убийств, запах и вид крови вызвали во мне тошноту. Перед убийством Юровский раздал всем наганы, дал револьвер и мне, но, я повторяю, в расстреле не участвовал. У Юровского, кроме нагана, был маузер.

По окончании убийства Юровский послал меня в команду за людьми, чтобы смыть кровь в комнате. По дороге в дом Попова мне попали навстречу бегущие из команды разводящие Иван Старков и Константин Добрынин.

Последний из них спросил меня: «Застрелили ли Николая И? — Смотри, чтобы вместо него кого другого не застрелили: тебе отвечать придется». Я ответил, что Николай II и вся его семья убиты. Из команды я привел человек 12–15, но кого именно — совершенно не помню и не одного имени назвать Вам не могу. Приведенные мною люди сначала занялись переноской трупов убитых на поданный к парадному подъезду грузовой автомобиль. Трупы выносили на носилках, сделанных из простынь, натянутых на оглобли, взятые от стоящих во дворе саней. Сложенные в автомобиль трупы завернули в кусок солдатского сукна, взятый из маленькой кладовой, находящейся в сенях нижнего этажа. Шофером автомобиля был злоказовский рабочий Люханов. На грузовик сели Петр Ермаков и другой член Чрезвычайной комиссии и увезли трупы. В каком направлении они поехали и куда дели трупы, не знаю. Кровь в комнате и на дворе замыли и все привели в порядок. В три часа ночи все было окончено, и Юровский ушел в канцелярию».

Список резервной охранной команды Павла Медведева

Первое впечатление после прочтения этого документа — Павел Медведев дает объективные показания. Такое же впечатление сложилось и у прокурора Пермского окружного суда П.Я. Шамарина, участвующего в допросе: «Медведев представляется человеком достаточно развитым для его положения, как рабочего. Это — типичный большевик данного момента. Он не был ни особенно угнетен, ни подавлен. Чувствовалась в нем некоторая растерянность, вполне, конечно, понятная в его положении. Но она не отражала его душевного состояния. Он владел собой и оставлял своим рассказом впечатление человека «себе на уме». Объяснения его сами по себе представлялись совершенно достоверными. Он рассказывал о фактах, как обыкновенно о них говорит человек, когда он говорит правдиво… И я должен сказать, что от всего его объяснения в целом у меня осталось полное впечатление полной достоверности его объяснений, их правдивости в основных чертах».

Однако вызывают сомнения следующие эпизоды из протокола допроса: «Вы спросили меня, не знакома ли мне фамилия «Никулин», и я теперь припоминаю, что такова именно фамилия того помощника. На предъявленной мне Вами фотографической группе я хорошо признаю этого человека за помощника коменданта Никулина (обвиняемый на предъявленной ему фотографической группе, присланной из Уголовного розыска, указал на одно лицо, отметив его карандашом)…Вы говорите, что по имеющимся у Вас сведениям, на пулеметном посту в большой комнате нижнего этажа находился Александр Стрекотин, и я теперь припоминаю, что действительно А. Стрекотин стоял тогда у пулемета». Не помнит Медведев и тех людей, которых сам же привел убирать в комнате после расстрела.

Что это? Или его действительно подвела память, или он пытался что-то скрыть. В пользу первого предположения говорит то, что он неправильно назвал время, когда из дома Ипатьева увели мальчика-поваренка, и неправильно указал количество принесенных стульев. В пользу второго — то, что на фотографической карточке он уверенно отметил не Никулина, а Сахорова, которого он, по его словам, хорошо знал.

Несомненно, однако, то, что следователь подсказывал ему ответы на свои вопросы. Особенно ценным в показаниях Павла Медведева было то, что он, единственный из всех допрашиваемых, рассказал, как были одеты арестованные. Но следователи, ни Сергеев, ни Соколов, не обратили на это никакого внимания. Не обратили они никакого внимания и на странный вопрос Добрынина, заданный им Медведеву после расстрела: «Застрелили ли Николая II? — Смотри, чтобы вместо него кого другого не застрелили: тебе отвечать придется». С чего это ему в голову пришло такое, мягко выражаясь, нетривиальное предположение?

История появления Павла Медведева на допросе следователя Сергеева по его словам выглядела так: после падения Екатеринбурга в Перми Павел Медведев встретил Голощекина и попросил направить его на какую-нибудь службу. Тот написал записку с которой Медведев пришел в отряд, где ему поручили взорвать мост. Человека, не имевшего никакого представления о технике взрыва мостов, кратко проинструктировали, дали ему приспособления для взрыва моста, а сами убежали, оставив его одного. Медведев, вместо того, чтобы выполнить приказ, взял эти приспособления и вместе с оружием пошел и добровольно сдался белым. Белые же, вместо того, чтобы вызвать контрразведку, отобрали у него деньги, сняли сапоги и, ни о чем не расспросив, отправили в команду военнопленных, из которой он попал на работу в госпиталь. В госпитале… он проболтался медсестре Гусевой и подробно рассказал ей, как происходил расстрел Царской семьи. И, наконец, до уголовного розыска дошло, кто находится у них под боком. Чиновник уголовного розыска Алексеев арестовал Медведева и отправил его к следователю Сергееву.

История выглядит полной нелепицей, если не сделать еще более нелепое предположение, что Медведев сдался специально, чтобы рассказать белогвардейскому следователю версию расстрела Царской семьи.

Юровский же изложил эту историю следующим образом: «Павел Медведев, которому в Перми было поручено взорвать мост, честно оставался на посту и на глазах противника, после неудачной попытки взорвать мост, бежал и спустя два месяца был каким-то предателям выдан белым. По неточным сведениям он погиб от пыток, так как был твердый товарищ, не желавший давать показаний».

Интересно — откуда Юровский узнал историю Павла Медведева в 1922 году. Скорее всего, он использовал слухи. Хотя возможность познакомиться с протоколом допроса Медведева у него могла быть.

На самом деле смерть Павла Медведева в тюрьме также вызывает сомнение. Дело в том, что его смерть 25 марта 1918 г. от сыпного тифа (?!) в тюрьме была удостоверена только тюремным священником (подписью и мастичной печатью). Ни тюремный врач, ни тюремное начальство, ни следователи, ведущие его дело, его смерть не удостоверяли. Однако бывший начальник Военного контроля подполковник Белоцерковский, уже находясь за границей, хвастался, что Павел Медведев умер от того, что он, подполковник Белоцерковский, сильно его бил. Медведев был допрошен следователем Сергеевым 22 февраля, а умер, по справке священника, 25 марта.

За это время произошло следующее:

1. 8 марта 1919 г. пом. нач. воен. контр. Кирста в присутствии товарища прокурора Д.Тихомирова допросил сестру секретаря Белобородова Наталью Мутных, которая с разрешения своего брата и в присутствии личного представителя Зиновьева Анны Костиной в сентябре 1918 г. видела Александру Федоровну и ее дочерей, находившихся в подвале «дома, где номера Березина».

2. Кирста нашел и допросил людей, не только слышавших о поимке и аресте девушки, называвшей себя царской дочерью Анастасией, но и видевших ее в сторожке на разъезде № 37, откуда она была отведена в тюрьму.

3. Допрошен был доктор Уткин, рассказавший о том, как в конце сентября представитель ЧК в Перми вызвал его к больной девушке, назвавшей себя дочерью Государя Анастасией.

Следователь Соколов, до которого дошли слухи об этих событиях, не счел нужным поехать в Пермь и лично проверить их.

Более того, Соколов даже не передопросил главного свидетеля Павла Медведева. В результате П. Медведев попал в руки Военного Контроля, начальником которого был подполковник Белоцерковский, а его помощником Кирста. Хотя П.Медведев дал подробные показания следователю Сергееву, Белоцерковский пытался из него что-то выбить. Зная направленность работы Кирсты, можно предположить, что он таким способом пытался выяснить, каким образом члены Царской семьи, якобы расстрелянные в Екатеринбурге, живыми оказались в Перми в сентябре 1918 г.

2. Свидетельство коменданта «Дома особого назначения» Якова Юровского.

Следующим по времени, по-видимому, была «Записка Юровского».

«16/VII была получена телеграмма из Перми на условном языке, содержащая приказ об истреблении Романовых. 16-го в 6 ч. веч. Филипп Г-н предписал привести приказ в исполнение. В 12 часов ночи должна была приехать машина для отвоза трупов. В 6 увезли мальчика, что обеспокоило Романовых и их людей. Приходил доктор Боткин спросить, чем это вызвано. Было объяснено, что дядя мальчика, который был арестован, потом бежал, теперь опять вернулся и хочет увидеть племянника. Мальчик на следующий день был отправлен на родину (кажется в Тульскую губернию). Грузовик в 12 часов не пришел, пришел только ½ второго. Это отсрочило приведение приказа в исполнение. Тем временем были сделаны все приготовления: отобрано 12 человек (в том числе 6 латышей с наганами, которые должны были привести приговор в исполнение). 2 из латышей отказались стрелять в дев.; когда приехал автомобиль, все спали. Разбудили Боткина, а он всех остальных. Объяснение было дано такое: «ввиду того, что в городе неспокойно, необходимо перевести семью Р [омано] вых из верхнего этажа в нижний». Одевались И часа. Внизу была выбрана комната, с деревянной оштукатуренной перегородкой (чтобы избежать рикошетов); из нее была вынесена вся мебель. Команда была наготове в соседней комнате. Р [омано] вы ни о чем не догадывались. Ком. отправился за ними лично, один, и свел их по лестнице в нижнюю комнату. Ник. нес на руках А[лексе]я, остальные несли с собой подушечки и разные мелкие вещи. Войдя в пустую комнату, А.Ф. спросила: «что же, и стула нет? Разве и сесть нельзя?» Ком. велел внести два стула. Ник. посадил на один А[лексе]я, на другой села А.Ф. Остальным ком. велел стать в ряд. Когда стали, позвали команду. Когда вошла команда, ком. сказал Р [омано] вым, что ввиду того, что их родственники в Европе продолжают наступление на советскую Россию, Уралисполком постановил их расстрелять. Николай повернулся спиной к команде, лицом к семье, потом, как бы опомнившись, обернулся к коменданту, с вопросом: «Что? Что?» Ком. наскоро повторил и приказал команде готовиться. Команде заранее было указано, кому в кого стрелять и приказано целить прямо в сердце, чтобы избежать большого количества крови и покончить скорее. Николай больше ничего не произнес, опять обернувшись к семье, другие произнесли несколько несвязных восклицаний, все длилось несколько секунд. Затем началась стрельба, продолжавшаяся две-три минуты. Ник. был убит самим комом наповал, затем сразу же умерли А.Ф. и люди Р[омано]вых (всего было расстреляно 12 человек: Н[икол]ай, А.Ф., четыре дочери, Татьяна, Ольга, Мария и Анастасия, д-р Боткин, лакей Труп, повар Тихомиров, еще повар и фрейлина, фамилию к-ой ком. Забыл). А[лексе]й, три из его сестер, фрейлина и Боткин были еще живы. Их пришлось пристреливать. Это удивило ком-та, т. к. целили прямо в сердце, удивительно было и то, что пули наганов отскакивали от чего-то рикошетом и как град прыгали по комнате. Когда одну из девиц пытались доколоть штыком, то штык не мог пробить корсажа. Благодаря всему этому, вся процедура, считая «проверку» (щупание пульса и т. д.), взяла минут 20. Потом стали выносить трупы и укладывать в автомобиль, был выстлан сукном, чтобы не протекала кровь. Тут начались кражи; пришлось поставить трех надежных товарищей для охраны трупов, пока продолжалась переноска (трупы выносили по одному).

Под угрозой расстрела все похищенное было возвращено (золотые часы, портсигар с бриллиантами и т. п.). Комту было поручено только привести в исполнение приговор,

удаление трупов и т. д. лежало на обязанности т. Ермакова (рабочий Верх-Исетского завода, партийный товарищ, б. каторжник). Он должен был приехать с автомобилем, и был впущен по условному паролю «трубочист». Опоздание автомобиля внушило коменданту сомнение в аккуратности Е[рмако]ва и ком. решил проверить сам лично всю операцию до конца».

В 1923 г. Юровским были написаны мемуары, опубликованные через семьдесят лет, в 1993 г., в журнале «Источник», 1993/0. Подготовка к расстрелу и сам расстрел в этом документе выглядели так: «В первых числах июля 1918 г. я получил постановление Исполнительного Комитета Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов Урала, предписывающее мне занять должность коменданта в доме так называемого Особого назначения, где содержался бывший царь Николай II со своей семьей и некоторыми приближенными. 7–8 июля я отправился вместе с председателем Областного Исполнительного Комитета Советов Урала тов. Белобородовым в «Дом особого назначения», где и принял должность коменданта от бывшего коменданта тов. Авдеева… 16 июля 1918 года часа в 2 днем ко мне в дом приехал товарищ Филипп и передал постановление Исполнительного Комитета о том, чтобы казнить Николая, причем было указано, что мальчика Седнева нужно убрать. Что ночью приедет товарищ, который скажет пароль «трубочист» и которому нужно отдать трупы, которые он похоронит и ликвидирует дело. Я позвал мальчика Седнева и сказал ему, что вчера арестованный его дядя Седнев бежал, что теперь он вновь задержан и что хочет видеть мальчика.

Поэтому я его и направляю к дяде. Он обрадовался и был отправлен на родину. Неспокойно стало в семье Романовых. Ко мне, как всегда, сейчас же пришел доктор Боткин и просил сказать, куда отправлен мальчик. Я ему ответил то же, что я сказал мальчику, он все же несколько беспокоился. Потом приходила Татьяна, но я ее успокоил, сказав, что мальчик ушел к дяде и скоро вернется. Я призвал к себе начальника отряда товарища Павла Медведева из Сысертского завода и других и сказал им, чтобы они в случае тревоги ждали до тех пор, пока не получат условного специального сигнала.

Вызвав внутреннюю охрану, которая предназначалась для расстрела Николая и его семьи, я распределил роли и указал, кто кого должен застрелить. Я снабдил их револьверами системы «наган». Когда я распределял роли, латыши сказали, чтобы я избавил их от обязанности стрелять в девиц, так как они этого сделать не смогут. Тогда я решил за лучшее окончательно освободить этих товарищей в расстреле, как людей, не способных выполнить революционный долг в самый решительный момент. Выполнив все соответствующие поручения, мы ждали, когда появится «трубочист». Однако ни в 12, ни в 1 час. ночи «трубочист» не явился, а время шло. Ночи короткие. Я думал, что сегодня не приедут. Однако в 1 Уг постучали. Это приехал «трубочист». Я пошел в помещение, разбудил доктора Боткина и сказал ему, что необходимо всем спешно одеться, так как в городе неспокойно, вынужден их перевести в более безопасное место. Не желая их торопить, я дал возможность одеться. В два часа я перевел конвой в нижнее помещение. Велел расположиться в известном порядке. Сам — один повел вниз семью. Николай нес Алексея на руках. Остальные кто с подушкой в руках, кто с другими вещами, мы спустились в нижнее помещение в особую очищенную заранее комнату. Александра Федоровна попросила стул. Николай попросил для Алексея стул. Я распорядился, чтобы стулья принесли. Александра Федоровна села. Алексей также. Я предложил всем встать. Все встали, заняв всю стену и одну из боковых стен. Комната была очень маленькая. Николай стоял спиной ко мне. Я объявил, [что] Исполнительный Комитет Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов Урала постановил их расстрелять, Николай повернулся и спросил. Я повторил приказ и скомандовал: «Стрелять». Первый выстрелил я, и наповал убил Николая. Пальба длилась очень долго, и несмотря на мои надежды, что деревянная стенка не даст рикошета, пули от нее отскакивали. Мне долго не удавалось остановить эту стрельбу, принявшую безалаберный характер. Но когда наконец мне удалось остановить, я увидел, что многие еще живы. Например, доктор Боткин лежал, опершись локтем правой руки, как бы в позе отдыхающего, револьверным выстрелом с ним покончил.

Алексей, Татьяна, Анастасия и Ольга тоже были живы. Жива была еще и Демидова. Тов. Ермаков хотел окончить дело штыком. Но, однако, это не удавалось. Причина выяснилась только позднее (на дочерях были бриллиантовые панцири вроде лифчиков). Я вынужден был поочередно расстреливать каждого. К величайшему сожалению, принесенные с казненными вещи обратили внимание некоторых присутствующих красногвардейцев, которые решили их присвоить.

Я предложил остановить переноску трупов и просил тов. Медведева последить в грузовике за тем, чтобы не трогали вещей. Сам на месте решил собрать все, что было. Никулина поставил за тем, чтобы следить в дороге, когда будут проносить трупы, а также оставил одного внизу следить за теми которые здесь еще на месте. Сложив трупы, я позвал к себе всех участников и тут же предложил им немедленно вернуть все, что у них есть, иначе грозил расправой. Один по одному стали отдавать, что у них оказалось. Слабодушных оказалось два-три человека. Хотя я имел распоряжение поручить остальную работу тов. Ермакову, я, все же беспокоясь за то, что он эту работу не выполнит надлежащим образом, решил поехать сам. Оставил Никулина. Распорядился, чтобы не снимать караулов, чтобы ничего внешне не изменилось. В 3–3 ½ утра 17 июля мы двинулись по направлению к Верх-Исетскому заводу».

Следующие воспоминания Юровского относятся к 1 февраля 1934 года. В Свердловске состоялось совещание старых большевиков, на котором выступил Юровский с рассказом о событиях в Екатеринбурге в июле 1918 г. Для полноты впечатления от рассказов Юровского приводим фрагменты и из этого документа: «… Примерно того же 10-го, 11-го июля мне Филипп [Голощекин] сказал, что Николая нужно ликвидировать, что к этому надо готовиться…15-го числа утром приехал Филипп [Голощекин] и сказал, что завтра надо дело ликвидировать. Поваренка Седнева (мальчик лет 13) убрать и отправить его на бывшую родину или вообще в центр РСФСР. Также было сказано, что Николая мы казним и официально объявим, а что касается семьи, тут, может быть, будет объявлена, но как, когда и каким порядком, об этом пока никто не знает. Значит, все требовало сугубой осторожности, возможно меньше людей, причем абсолютно надежных. 15-го же я приступил к подготовке, т. к. надо было это сделать все быстро. Я решил взять столько же людей, сколько было расстреливаемых, всех их собрал, сказав в чем дело, что надо всем к этому подготовиться, что как только получим окончательные указания, нужно будет умело все провести…16-го утром я отправил под предлогом свидания с приехавшим в Свердловск дядей мальчика-поваренка Седнева. Это вызвало беспокойство арестованных. Неизменный посредник Боткин, а потом и кто-то из дочерей справлялись, куда и зачем, надолго увели Седнева. Алексей-де за ним скучает. Получив объяснение, они уходили как бы успокоенные. Приготовил 12 наганов, распределил кто кого будет расстреливать. Тов. Филипп [Голощекин] предупредил меня, что в 12-ть часов ночи приедет грузовик, приехавшие скажут пароль, их пропустить и им сдать трупы, которые ими будут увезены, чтоб похоронить. Часов в 11-ть вечера 16-го я собрал снова людей, раздал наганы и объяснил, что скоро мы должны приступить к ликвидации арестованных. Павла Медведева предупредил о тщательной проверки караула снаружи и внутри, о том, чтобы он и разводящий все время наблюдали сами в районе дома и дома, где помещалась наружная охрана, и чтобы держали связь со мной. И, что уже только в последний момент, когда все уже будет готово к расстрелу, предупредить как часовых, так и остальную часть команды, что, если из дома будут слышны выстрелы, чтобы не беспокоились и не выходили из помещения и, что уж если что особенно будет беспокоить, то дать знать мне через установленную связь. Только в половине второго явился грузовик, время лишнего ожидания не могло уже не содействовать некоторой тревожности, ожидание вообще, а главное, ночи-то короткие. Только по прибытии или после телефонных звонков, что выехали, я пошел будить арестованных. Боткин спал в ближайшей от входа комнате, он вышел, спросил, в чем дело, я ему сказал, что нужно сейчас же разбудить всех, т. к. в городе тревожно и им оставаться здесь вверху опасно, и что я их переведу в другое место.

Сборы заняли много времени, примерно минут 40. Когда семья оделась, я повел их в заранее намеченную комнату, внизу дома. Этот план мы, очевидно, придумали с т. Никулиным (тут надо сказать, что не подумали своевременно о том, уто окна шум пропустят, и второе — что стенка, у которой будут поставлены расстреливаемые, — каменная и, наконец, третье — чего нельзя было предусмотреть, это то, что стрельба примет беспорядочный характер. Этого последнего не должно было быть потому, что каждый будет расстреливать одного человека и, что все, следовательно, будет в порядке. Причины последнего, т. е. безалаберной стрельбы, выяснились позже. Хотя я их предупредил через Боткина, что им с собой брать ничего не надо, они, однако, набрали какую-то разную мелочь, подушки, сумочки и т. д. и, кажется, маленькую собачку. Спустившись в комнату (тут при входе в комнату справа очень широкое, чуть не во всю стену окно), я им предложил встать по стенке. Очевидно, они еще в этот момент ничего себе не представляли, что их ожидает.

Александра Федоровна сказала: «Здесь даже стульев нет». Алексея нес на руках Николай. Он с ним так и стоял в комнате. Тогда я велел принести пару стульев, на одном из которых по правой стороне от входа, к окну, почти в угол села Александра Федоровна. Рядом с ней, по направлению к левой стороне от входа, встали дочери и Демидова. Тут посадили рядом на кресле Алексея, за ним шли доктор Боткин, повар и другие, а Николай остался стоять против Алексея. Одновременно я распорядился, чтобы спустились люди, и велел, чтобы все были готовы и чтобы каждый, когда будет подана команда, был на своем месте. Николай, посадив Алексея, встал так, что собой его загородил. Сидел Алексей в левом от входа углу комнаты, и я тут же, насколько помню, сказал Николаю примерно следующее, что его царственные родственники и близкие как в стране, так и за границей, пытались его освободить, а что Совет рабочих депутатов постановил их расстрелять. Он спросил: «Что?» и повернулся лицом к Алексею, я в это время в него выстрелил и убил наповал.

Он так и не успел повернуться лицом к нам, чтобы получить ответ. Тут вместо порядка началась беспорядочная стрельба. Комната, хотя и маленькая, все, однако, могли бы войти в комнату и провести расстрел в порядке. Но многие, очевидно, стреляли через порог, т. к. стенка каменная, то пули стали летать рикошетом, причем пальба усилилась, когда поднялся крик расстреливаемых.

Мне с большим трудом удалось стрельбу приостановить. Пуля кого-то из стрелявших сзади прожужжала мимо моей головы, а одному, не помню не то руку, ладонь, не то палец задела и прострелила. Когда стрельбу приостановили, то оказалось, что дочери, Александра Федоровна и, кажется фрейлина Демидова, а также Алексей были живы. Я подумал, что они попадали со страху или, может быть, намеренно, и потому еще живы. Тогда приступили достреливать (чтобы было поменьше крови, я заранее предложил стрелять в область сердца). Алексей так и остался сидеть окаменевши, я его пристрелил. А [в] дочерей стреляли, но ничего не выходило, тогда Ермаков пустил в ход штык, и это не помогло, тогда их пристрелили, стреляя в голову. Причину того, что расстрел дочерей и Александры Федоровны был затруднен, я выяснил только в лесу.

Покончив с расстрелом, нужно было переносить трупы, а путь сравнительно длинный, как переносить? Тут кто-то догадался о носилках (вовремя не догадались), взяли из саней оглобли и натянули, кажется, простыню. Проверив, все ли мертвы, приступили к переноске. Тут обнаружилось, что будут везде следы крови. Я тут же велел взять имевшееся солдатское сукно, положили кусок в носилки, а затем выстелили сукном грузовик. Принимать трупы я поручил Михаилу Медведеву, это бывший чекист и в настоящее время работник ГПУ. Это он вместе с Ермаковым Петром Захаровичем должен был принять и увезти трупы. Когда унесли первые трупы, то мне, точно не помню кто, сказал, что кто-то присвоил себе какие-то ценности. Тогда я понял, что, очевидно, в вещах, ими принесенных, имелись ценности. После некоторого запирательства двое, взявших их ценности, вернули. Пригрозив расстрелом тем, кто будет мародерствовать, этих двоих отстранил, и сопровождать переноску трупов поручил, насколько помню, тов. Никулину, предупредив о наличии у расстрелянных ценностей. Собрав предварительно все, что оказалось в тех или иных вещах, а также и сами вещи, отправил в комендатуру. Тов. Филипп [Голощекин], очевидно, щадя меня (так как я здоровьем не отличался), предупредил меня, чтоб не ездил на «похороны», но меня очень беспокоило, как хорошо будут скрыты трупы. Поэтому я решил поехать сам, и, оказалось, хорошо сделал, иначе все трупы были бы непременно в руках белых. Легко понять, какую спекуляцию они развели бы вокруг этого дела.

Распорядившись все замыть и зачистить, мы примерно около 3-х часов, или даже несколько позже, отправились. Я захватил с собой несколько человек из внутренней охраны». Самое короткое описание событий произошедших в Екатеринбурге в июле 1918 г. в доме Ипатьева содержится в книге Я.Резника «Чекист» (Средне-Уральское книжное издательство, Свердловск, 1972 г.): «Учитывая, что фронт белогвардейцев и белочехов-мятежников подошел непосредственно к Екатеринбургу и уцелевшие в городе заговорщики стремятся во что бы то ни стало вырвать из рук Советов коронованного палача, исполком Уральского областного Совета решил — Николая Романова, повинного перед народом в бесчисленных кровавых преступлениях, расстрелять. В ночь с 16 на 17 июля тысяча девятьсот восемнадцатого года Яков Юровский, Григорий Никулин, Павел Медведев, Петр Ермаков привели приговор в исполнение».

Первое впечатление от воспоминаний Юровского — или у него проблемы с памятью, или он что-то пытается скрыть, в результате чего получается путаница в показаниях. То, что в одном случае выбрали подвальную комнату с деревянной стеной для того, чтобы не было рикошета, а по другим воспоминаниям выбрали ту же комнату, но с каменной стеной с целью избежать того же рикошета, вероятно, следует списать на плохую память Юровского. А вот то, что он запутался в вопросе, когда он получил приказ от Голощекина о расстреле Романовых, наводит на мысль — а получал ли он этот приказ от Голощекина вообще. Он мог получить от Голощекина протокол заседания Исполкома, но не приказ. Иначе получается, что он получил три приказа. Один получил от Голощекина, другой получил на вечернем заседании в здании Чрезвычайной комиссии и третий в телеграмме из Перми «на условном языке». Какой же из этих приказов был настоящим? Последовательность событий можно было бы представить следующим образом: Голощекин всего-навсего передал Юровскому только официальное постановление. Событие не такой уж большой важности, чтобы точно запоминать время получения. Тем более, что задание расстрелять царскую семью он получил на заседании Исполкома 14 июля. Окончательный приказ был получен на вечернем заседании в ЧК.

Выше было высказано предположение, что телеграмма из Перми — это та самая сверхсекретная телеграмма, которую отослал Свердлов через охранника А. Акимова.

Нет оснований считать, что эта телеграмма содержала указания, отличные от тех, которые были даны Голощекину Лениным и Свердловым. Т. е. центр требовал вывоза Николая Романова в Москву для суда. Но решение было принято, и его надо было выполнять.

Сцена расстрела описана многими свидетелями. Единственно, что общее в этих воспоминаниях — это то, что расстреляна именно Царская семья. Подробности — кто расстреливал, сколько было расстреливающих, были ли у них винтовки со штыками, обстановка в комнате резко расходятся у разных «свидетелей».

Трудно себе представить комнату размером 23 кв. м., в которой находятся 22 человека, одиннадцать из которых — расстреливающие, а одиннадцать — расстреливаемые. Юровский, вытянув руку с пистолетом, должен был упереться стволом в грудь бывшего императора. По свидетельству Юровского было сделано более сотни выстрелов. Поневоле возникает крамольная мысль — а был ли вообще расстрел, описываемый «свидетелями».

В воспоминаниях Юровского интересно не то, что он рассказывает, а то, о чем он не рассказывает. А умалчивает он, во-первых, о вечернем совещании в ЧК, во-вторых, о том, почему он морочит голову Михаилу Медведеву и Ермакову с кинжальным вариантом (возможно, просто тянул время до приезда «трубочиста»), когда у него уже была подготовлена комната для расстрела и набрана расстрельная команда, в-третьих, о том, почему он отобрал у мальчика Седнева, которого перевел в соседний дом, одежду, в-четвертых, о том, какую роль играл Берзин, которому Ленин поручил эту охрану Царской семьи под его (Берзина) личную ответственность, в ее охране, в-пятых, о том, что охрану Царской семьи с 8 июля по 14 июля нес отряд особого назначения Свикке, в-шестых, о том, кто прислал шифрованную телеграмму из Перми и что £ ней было, в-седьмых, о том, кто приехал в «Дом особого назначения» по паролю «трубочист» и зачем, поскольку Ермаков, которому было поручено вывезти трупы, в это время находился в комендантской комнате вместе с Юровским и Михаилом Медведевым, а машиной, вывозившей трупы управлял Люханов, состоявший в охране «Дома особого назначения». Ни Ермакову, ни Люханову пароль «трубочист» не был нужен. Значит приехал кто-то, кого Юровский не знал лично.

Подозрительным в поведении Юровского является и то, почему он, считая операцию с расстрелом в подвальной комнате секретной, допускает утечку информации. В результате чего и.д. прокурора Кутузов от случайного человека получает подробную информацию о происшедшем в доме Ипатьева уже через несколько дней, после занятия Екатеринбурга белогвардейцами. Что и позволило ему открыть уголовное дело. Была ли это случайность, или Юровский это сделал намеренно, чтобы направить белогвардейское следствие по ложному пути?

Может быть «трубочист» приехал для того, чтобы вывести живых членов Царской семьи, а трупы были вывезены на другой машине, которой управлял Люханов. Один из свидетелей утверждал, что из ворот дома Ипатьева выехал не один, а два автомобиля.

Если показания сестры секретаря Белобородова Натальи Мутных соответствуют истине (а основания верить ей точно такие же, как и верить показаниям Павла Медведева), то скорее всего в подвале были расстреляны не бывший император и его семья, а какие-то другие люди.

Точно об этом знали Юровский и, возможно, Никулин. Всех остальных вполне можно было обмануть. Как вспоминает Юровский — он сам один вывел арестованных из их комнат в столовую, освещенную люстрой. Все остальные присоединились к процессии позже, в полуосвещенных комнатах, а при спуске по лестнице путь освещался керосиновой лампой. А расстрел вообще производился в условиях, когда «свет лампочки настолько слаб, что стоящие у противоположной закрытой двери две женские фигуры временами кажутся силуэтами». Если жертвы были хотя бы частично загримированы — борода и усы Николая Александровича, забинтованная нога Алексея, то мог обмануться и Никулин.

А отсутствие головных уборов у женщин, которые никогда не выходили на улицу без шляп, а наличие драгоценностей, которые были отобраны Юровским еще в начале июля? И зачем у мальчика, которого Юровский перевел в соседний дом, он отобрал всю одежду?

На двойную роль Юровского указывает и следующий эпизод из воспоминаний Михаила Медведева, когда они вчетвером — Юровский, Никулин, М.Медведев, Ермаков — сидели в комендантской и не знали, как уничтожить царскую семью. То ли забросать гранатами, то ли зарезать кинжалами спящих. При этом Юровский часто выходит из комнаты, якобы для того, чтобы проверить, заснули ли арестованные. (Совершенно необходимое условие для расстрела!) Но вот раздаются звонки из проходной, которые сообщают Юровскому, что у проходной кто-то появился (возможно, подъехал тот самый «трубочист»). Юровский выходит, через некоторое время возвращается, сообщая присутствующим, что у него возник новый план: «Посреди ночи разбудить Романовых и попросить их спуститься в комнату первого этажа под предлогом, что на дом готовится нападение анархистов и пули при перестрелке могут случайно залететь на второй этаж, где жили Романовы». При этом он даже не упоминает, что он несколько часов назад не только подготовил эту комнату, но и отобрал 12 револьверов и подготовил расстрельную команду из внутренней охраны. Кстати за то время, когда Юровский отсутствовал, он мог встретить автомобиль «трубочиста», подвести его к парадному крыльцу, вывести из него и провести наверх незаметно каких-то людей. Внутренняя охрана была уведена в подвальные помещения (под предлогом участия в расстреле), лестница и площадка были пустыми, а М.Медведев, Никулин и Ермаков находились в комендантской комнате.

Но, если Юровский знал тайну этого расстрела, то нужны были очень мощные основания (например, государственные интересы), чтобы он сохранил эту тайну до смерти. По крайней мере, в публичной информации. Возможно боязнь раскрыть эту тайну по неосторожности и вызвала противоречия в его воспоминаниях.

Однако два раза он проговорился. Во-первых, когда он упомянул о телеграмме на условном языке, которая возможно была как-то связана с этой тайной. Подозрение связано с тем, что позже он об этой телеграмме даже и не намекал. Во-вторых, когда он вспомнил о том, что он набрал внутреннюю охрану частично из Областной Чрезвычайной Комиссии, где он был членом коллегии, а частично из Отряда Особого Назначения при Екатеринбургском Партийном Комитете. Юровский вспомнил фамилию пулеметчика из этого отряда — латыша Цальмса. В Отряде Особого Назначения, которым командовал Свикке был Ян Мартынович Цельмс, командир отряда внутренней охраны дома Ипатьева.

3. Свидетельство Михаила Медведева (Кудрина)

Совещание большевиков вечером 16 июля закончилось решением уничтожить Царскую семью Романовых. Приводим продолжение воспоминаний Михаила Медведева (Кудрина) (декабрь 1963 г.), содержащее рассказ о выполнении этого решения: «Совещание закончилось. Юровский, Ермаков и я идем вместе в «Дом особого назначения», поднялись на второй этаж в комендантскую комнату — здесь нас ждал чекист Григорий Петрович Никулин (ныне персональный пенсионер, живет в Москве). Закрыли дверь и долго сидели, не зная с чего начать. Нужно было как-то скрыть от Романовых, что их ведут на расстрел. Да и где расстреливать? Кроме того, нас всего четверо, а Романовых с лейб-медиком, поваром, лакеем и горничной — 11 человек!

Жарко. Ничего не можем придумать. Может быть, когда уснут, забросать комнаты гранатами? Не годится — грохот на весь город, еще подумают, что чехи ворвались в Екатеринбург. Юровский предложил второй вариант: зарезать всех кинжалами в постелях. Даже распределили, кому кого приканчивать. Ждем, когда уснут. Юровский несколько раз выходит к комнатам царя с царицей, великих княжон, прислуги, но все бодрствуют — кажется, они встревожены уводом поваренка.

Перевалило за полночь, стало прохладнее. Наконец во всех комнатах Царской семьи погас свет, видно, уснули. Юровский вернулся в комендантскую и предложил третий вариант: посреди ночи разбудить Романовых и попросить их спуститься в комнату первого этажа под предлогом, что на дом готовится нападение анархистов и пули при перестрелке могут случайно залететь на второй этаж, где жили Романовы (царь с царицей и Алексеем — в угловой, а дочери — в соседней комнате с окнами на Вознесенский переулок). Реальной угрозы нападения анархистов в эту ночь уже не было, так как незадолго перед этим мы с Исаем Родзинским разогнали штаб анархистов в особняке инженера Железнова (бывшее Коммерческое собрание) и разоружили анархистские дружины Петра Ивановича Жебенева.

Выбрали комнату в нижнем этаже рядом с кладовой: всего одно зарешеченное окно в сторону Вознесенского переулка (второе от угла дома), обычные полосатые обои, сводчатый потолок, тусклая электролампочка под потолком. Решаем поставить во дворе снаружи дома (двор образован внешним дополнительным забором со стороны проспекта и переулка) грузовик и перед расстрелом завести мотор, чтобы шумом заглушить выстрелы в комнате. Юровский уже предупредил наружную охрану, чтобы не беспокоились, если услышат выстрелы внутри дома; затем раздали наганы латышам внутренней охраны — мы сочли разумным привлечь их к операции, чтобы не расстреливать одних членов семьи Романовых на глазах у других. Трое латышей отказались участвовать в расстреле. Начальник охраны Павел Спиридонович Медведев вернул их наганы в комендантскую комнату. В отряде осталось семь человек латышей.

Далеко за полночь Яков Михайлович проходит в комнату Боткина и царя, просит одеться, умыться и быть готовыми к спуску в полуподвальное укрытие. Примерно с час Романовы приводят себя в порядок после сна, наконец — около трех часов ночи — они готовы. Юровский предлагает нам взять оставшиеся пять наганов. Петр Ермаков берет два нагана и засовывает их за пояс, по нагану берут Григорий Никулин и Павел Медведев. Я отказываюсь, так как у меня и так два пистолета: на поясе в кобуре американский «кольт», а за поясом бельгийский «браунинг» (оба исторических пистолета — «браунинг» № 389965 и «кольт» калибра 45, правительственная модель «С» № 78517 — я сохранил до сегодняшнего дня). Оставшийся револьвер берет сначала Юровский (у него в кобуре десятизарядный «маузер»), но затем отдает его Ермакову, и тот затыкает себе за пояс третий наган. Все мы невольно улыбаемся, глядя на его воинственный вид.

Выходим на лестничную площадку второго этажа. Юровский уходит в царские покои, затем возвращается — следом за ним гуськом идут: Николай II (он несет на руках Алексея, у мальчика несвертывание крови, он ушиб где-то ногу и не может пока ходить сам), за царем идет, шурша юбками, затянутая в корсет царица, следом четыре дочери (из них в лицо я знаю только младшую полненькую Анастасию и — постарше — Татьяну, которую по кинжальному варианту Юровского поручили мне, пока я не выспорил себе от Ермакова самого царя), за девушками идут мужчины: доктор Боткин, повар, лакей, несет белые подушки высокая горничная царицы. На лестничной площадке стоит чучело медведицы с медвежатами. Почему-то все крестятся, проходя мимо чучела, перед спуском вниз. Вслед за процессией следуют по лестнице Павел Медведев, Гриша Никулин, семеро латышей (у двух из них за плечами винтовки с примкнутыми штыками), завершаем шествие мы с Ермаковым.

Когда все вошли в нижнюю комнату (в доме очень странное расположение ходов, поэтому нам пришлось сначала выйти во внутренний двор особняка, а затем опять войти в первый этаж), то оказалось, что комната очень маленькая. Юровский с Никулиным принесли три стула — последние троны приговоренной династии. На один из них, ближе к правой арке, на подушечку села царица, за ней стали три старшие дочери. Младшая — Анастасия почему-то отошла к горничной, прислонившейся к косяку запертой двери в следующую комнату — кладовую. В середине комнаты поставили стул для наследника, правее сел на стул Николай II, за креслом Алексея встал доктор Боткин. Повар и лакей отошли к столбу арки в левом углу комнаты и стали у стенки. Свет лампочки настолько слаб, что стоящие у противоположной закрытой двери две женские фигуры временами кажутся силуэтами, и только в руках горничной отчетливо белеют две большие подушки.

Романовы совершенно спокойны — никаких подозрений. Николай И, царица и Боткин внимательно разглядывают меня с Ермаковым, как людей новых в этом доме. Юровский отзывает Павла Медведева, и оба выходят в соседнюю комнату. Теперь слева от меня против царевича Алексея стоит Гриша Никулин, против меня — царь, справа от меня — Петр Ермаков, за ним пустое пространство, где должен встать отряд латышей.

Стремительно входит Юровский и становится рядом со мной. Царь вопросительно смотрит на него. Слышу зычный голос Якова Михайловича:

— Попрошу всех встать!

Легко, по-военному встал Николай И, зло сверкнув глазами, нехотя поднялась со стула Александра Федоровна. В комнату вошел и выстроился как раз против нее и дочерей отряд латышей: пять человек в первом ряду, и двое с винтовками — во втором. Царица перекрестилась. Стало так тихо, что со двора через окно слышно, как тарахтит мотор грузовика. Юровский на полшага выходит вперед и обращается к царю:

— Николай Александрович! Попытки ваших единомышленников спасти Вас не увенчались успехом! И вот в тяжелую годину для Советской республики… — Яков Михайлович повышает голос и рукой рубит воздух, — …на нас возложена миссия покончить с домом Романовых!

Женские крики:

— Боже мой! Ах! Ох!

Николай быстро бормочет:

— Господи, Боже мой! Что ж это такое?!

— А вот что такое! — говорит Юровский, вынимая из кобуры маузер.

— Так нас никуда не повезут? — спрашивает глухим голосом Боткин.

Юровский хочет ему что-то ответить, но я уже спускаю курок моего «браунинга» и всаживаю первую пулю в царя. Одновременно с моим вторым выстрелом раздается первый залп латышей и моих товарищей справа и слева. Юровский и Ермаков также стреляют в грудь Николая II почти в упор. На моем пятом выстреле Николай II валится снопом на спину.

Женский визг и стоны; вижу, как падает Боткин, у стены оседает лакей и валится на колени повар. Белая подушка двинулась от двери в правый угол комнаты. В пороховом дыму от кричащей женской группы метнулась к закрытой двери женская фигура и тут же падает, сраженная выстрелами Ермакова, который палит уже из второго нагана. Слышно, как лязгают рикошетом пули от каменных столбов, летит известковая пыль. В комнате ничего не видно из-за дыма — стрельба идет уже по еле видным падающим силуэтам в правом углу. Затихли крики, но выстрелы еще грохочут — Ермаков стреляет из третьего нагана. Слышим голос Юровского:

— Стой! Прекратить огонь!

Тишина. Звенит в ушах. Кого-то из красноармейцев ранило в палец руки и в шею — то ли рикошетом, то ли в пороховом тумане латыши из второго ряда из винтовок обожгли пулями. Редеет пелена дыма и пыли. Яков Михайлович предлагает мне с Ермаковым, как представителям ЧК и Красной Армии, засвидетельствовать смерть каждого члена Царской семьи. Вдруг из правого угла комнаты, где зашевелилась подушка, женский радостный крик:

— Слава Богу! Меня Бог спас!

Шатаясь, подымается уцелевшая горничная — она прикрывалась подушками, в пуху которых увязли пули. У латышей уже расстреляны все патроны, тогда двое с винтовками подходят к ней через лежащие тела и штыками прикалывают горничную. От ее предсмертного крика очнулся и часто застонал легко раненный Алексей — он лежит на стуле. К нему подходит Юровский и выпускает три последние пули из своего «маузера». Парень затих и медленно сползает на пол к ногам отца. Мы с Ермаковым щупаем пульс у Николая — он весь изрешечен пулями, мертв. Осматриваем остальных и достреливаем из «кольта» и ермаковского нагана еще живых Татьяну и Анастасию. Теперь все бездыханны.

К Юровскому подходит начальник охраны Павел Спиридонович Медведев и докладывает, что выстрелы были слышны во дворе дома. Он привел красноармейцев внутренней охраны для переноски трупов и одеяла, на которых можно носить до автомашины. Яков Михайлович поручает мне проследить за переносом трупов и погрузкой в автомобиль. Первого на одеяло укладываем лежащего в луже крови Николая II. Красноармейцы выносят останки императора во двор. Я иду за ними. В проходной комнате вижу Павла Медведева — он смертельно бледен, и его рвет, спрашиваю его, не ранен ли он, но Павел молчит и машет рукой.

Около грузовика встречаю Филиппа Голощекина.

— Ты где был? — спрашиваю его.

— Гулял на площади. Слушал выстрелы. Было слышно.

Нагнулся над царем.

— Конец, говоришь, династии Романовых?! Да…

Красноармеец принес на штыке комнатную собачонку Анастасии — когда мы шли мимо двери (на лестницу во второй этаж) из-за створок раздался протяжный жалобный вой — последний салют императору Всероссийскому. Труп песика бросили рядом с царским.

— Собакам — собачья смерть! — презрительно сказал Голощекин.

Я попросил Филиппа и шофера постоять у машины, пока будут носить трупы. Кто-то приволок рулон солдатского сукна, одним концом расстелили его на опилки в кузове грузовика — на сукно стали укладывать расстрелянных.

Сопровождаю каждый труп: теперь уже сообразили из двух толстых палок и одеял связать какое-то подобие носилок. Замечаю, что в комнате во время укладки красноармейцы снимают с трупов кольца, брошки и прячут их в карманы. После того, как все уложены в кузов, советую Юровскому обыскать носильщиков.

— Сделаем проще, — говорит он и приказывает всем подняться на второй этаж к комендантской комнате. Выстраивает красноармейцев и говорит:

— Предлагаю выложить на стол из карманов все драгоценности, снятые с Романовых. На размышление — полминуты. Затем обыщу каждого, у кого найду — расстрел на месте! Мародерства не допущу. Поняли все?

— Да мы просто так — взяли на память о событии, — смущенно шумят красноармейцы. — Чтобы не пропало.

На столе в минуту вырастает горка золотых вещей: бриллиантовые брошки, жемчужные ожерелья, обручальные кольца, алмазные булавки, золотые карманные часы Николая II и доктора Боткина и другие предметы.

Солдаты ушли мыть полы в нижней комнате и смежной с ней. Спускаюсь к грузовику, еще раз пересчитываю трупы — все одиннадцать на месте — закрываю их свободным концом сукна. Ермаков садится к шоферу, в кузов залезают несколько человек из охраны с винтовками. Машина трогается с места, выезжает за дощатые ворота внешнего забора, поворачивает направо и по Вознесенскому переулку через спящий город везет останки Романовых за город».

Воспоминания Михаила Медведева (Кудрина) являются ключевыми для ответа на тот вопрос, который ставил генерал Дитерихс, не сумевший ответить на него: «Почему? Почему нужна была его смерть? Почему нужна была не только смерть, но и уничтожение?»

Следователь Соколов также не смог ответить на этот вопрос. Правда, он его даже и не ставил. Следователь Соколов, да и остальные «исследователи» прямо землю рыли, чтобы найти доказательства причастности Ленина к смерти Николая II. Воспоминания М. Медведева, в корне изменившие эту концепцию, никого не интересовали ни в 1919 г., ни в 1991 г. Не имеет значения — сколько стульев было установлено в расстрельной комнате, ни кто в кого стрелял, ни как стояли расстреливаемые. Гораздо важнее — что же в действительности произошло в доме Ипатьева 16–17 июля 1918 г. И почему членов Царской семьи видели живыми в сентябре 1918 г. в Перми.

Но тем не менее в воспоминаниях М. Медведева имеется два существенных момента. Первый — арестованные почему-то испуганно крестились, проходя мимо чучела медведя, хотя члены Царской семьи должны были видеть его каждый день. Второй — драгоценности на арестованных: бриллиантовые брошки, жемчужные ожерелья, обручальные кольца, алмазные булавки, золотые карманные часы Николая II и доктора Боткина и другие предметы. Ничего этого у членов Царской семьи не было. Юровский отобрал еще в начале июля 1918 г.

4. Свидетельство помощника Юровского — Григория Никулина (12 мая 1964 г.).

«…Состояние наше было очень тяжелое. Мы с Юровским ждали какого-нибудь конца. Мы понимали, конечно, что какой-нибудь конец должен наступить. И вот в одно прекрасное время… да, утром 16-го июля Юровский мне говорит: «Ну, сынок, меня вызывают туда, в президиум исполкома к Белобородову, я поеду, ты тут оставайся». И так часика через три-четыре он возвращается и говорит: «Ну, решено. Сегодня в ночь… Сейчас же город объявляется на осадном положении, уже сейчас же. В эту ночь мы должны провести ликвидацию… мы должны ликвидировать всех».

Вопрос — как? Была директива: сделать это без шума, не афишировать этим, спокойно. Как? Ну, было у нас всяких вариантов несколько. То ли подойти к каждому по количеству членов и просто в кровати выстрелить.

— В спящих, да?

— В спящих, да. То ли пригласить их в порядке проверки в одну из комнат, набросать туда бомб. И последний вариант возник такой, самый, так сказать, удачный, по-моему, — это под видом обороны этого дома (предполагается нападение на дом) пригласить их для их же безопасности спуститься в подвал. Значит, это было примерно так часиков в 11 вечера, когда мы… Юровский пошел к Боткину, побудил его, они легли в одиннадцать, может быть в начале двенадцатого. Спать ложились, конечно, рано. Побудил я его и сказал ему, что вот так и так. Мы будем, конечно, обороняться. Будьте любезны сообщить семье, чтобы они спустились. Перед тем как приступить непосредственно к расстрелу, к нам прибыли в помощь, вот, Михаил Александрович Медведев, он работал тогда в ЧК. Кажется, он был членом президиума, я не помню сейчас точно. И вот этот товарищ Ермаков, который себя довольно неприлично вел, присваивая себе после главенствующую роль, что это он все совершил, так сказать, единолично, без всякой помощи. И когда ему задавали вопрос: «Ну, как же ты сделал?» — «Ну, просто, говорит, брал, стрелял — и все». На самом же деле нас было исполнителей 8 человек: Юровский, Никулин, Медведев Михаил, Медведев Павел — четыре, Ермаков Петр — пять, вот я не уверен, что Кабанов Иван — шесть. И еще двоих я не помню фамилий.

Когда мы спустились в подвал, мы тоже не догадались сначала там даже стулья поставить, чтобы сесть, потому что этот был… не ходил, понимаете, Алексей, надо было его посадить. Ну, тут моментально, значит, поднесли это. Они так это, когда спустились в подвал, так это недоуменно стали переглядываться между собой, тут же внесли, значит стулья, села, значит, Александра Федоровна, наследника посадили, и товарищ Юровский произнес такую фразу, что: «Ваши друзья наступают на Екатеринбург, и поэтому вы приговорены к смерти». До них даже не дошло, в чем дело, потому что Николай произнес только сразу: «А!», а в это время сразу залп наш уже — один, второй, третий. Ну, там еще кое-кто, значит, так сказать, ну, что ли, был еще не совсем окончательно убит. Ну, потом пришлось еще кое-кого дострелять…

— Помните, кто был еще не полностью мертв?

— Ну, вот эта самая… Анастасия и эта… Закрылась подушкой, вот, подушкой — Демидова. Демидова закрылась подушкой, пришлось подушку сдернуть и пристрелить ее.

— А мальчик?

— А мальчик был тут же сразу… Ну, правда, он долго ворочался, во всяком случае с ним и с мальчиком было покончено. Быстро. Я, например, считаю, что с нашей стороны была проявлена гуманность. Я потом, когда, понимаете, воевал, вот в составе третьей армии, 29-й стрелковой дивизии, я считал, что если я попаду в плен к белым и со мной поступят таким образом, я буду только счастлив. Потому что вообще с нашим братом там поступали зверски.

— Сколько вся эта операция продолжалась?

— Ну, видите, во-первых, они собирались очень долго. Почему? Я это потом скажу. Она продолжалась часа два. Да, часа полтора, видимо, они собирались. Потом, когда они спустились, там в течение получаса все было завершено. Во дворе стоял грузовик приготовленный. Он кстати, был заведен для того, чтобы создать, так сказать, условия неслышимости. Мы на одеялах трупы эти выносили в грузовик.

— Значит, туда вошли все обитатели этого?..

— Абсолютно все, все одиннадцать человек, за исключением, значит, маленького мальчика Седнева.

— Поваренка?

— Поваренка, которого мы примерно, утром 16-го изъяли и переселили его в здание охраны, а потом его со временем отпустили в деревню. Все одиннадцать человек были расстреляны. Вот когда я часто, иногда я выступал с такими воспоминаниями, это обычно бывало в санаториях. Отдыхаешь. «Ну, слушай, — подходят ко мне, — давай, расскажи». Ну, я соглашался, при условии, если вы соберете надежный круг товарищей, членов партии, я расскажу. Они задавали такой вопрос: «А почему всех? Зачем?» Ну объяснял зачем: чтобы не было, во-первых, никаких претендентов ни на что.

— Ну да, любой из членов фамилии мог бы стать претендентом.

— Ну, да, если бы даже обнаружен труп, то, очевидно, из него были созданы какие-то мощи, понимаете, вокруг которых группировалась бы какая-то контрреволюция.

— Часто возникает вопрос: «Известно ли было, ну, скажем, Владимиру Ильичу Ленину, Якову Михайловичу Свердлову или другим руководящим нашим центральным работникам предварительно о расстреле Царской семьи?» Ну, мне трудно сказать, было ли им предварительно известно, но я думаю, что поскольку Белобородое, то есть Голощекин два раза ездил в Москву для переговоров о судьбе Романовых, то, отсюда, конечно, следует сделать вывод, что об этом именно шел разговор. И вот Быков, и мне это известно, что предполагалась организация суда над Романовыми сначала, значит, вот в таком широком, что ли, порядке, вроде всенародного суда, а потом, когда уже вокруг Екатеринбурга все время группировались всевозможные контрреволюционные элементы, стал вопрос об организации такого узкого суда, революционного. Но и это не было выполнено. Суда как такового не состоялось, и по существу расстрел Романовых был произведен по решению Уральского исполнительного комитета Уральского областного Совета…»

Следует иметь в виду, что это рассказывает глубокий старик с воспоминаниями почти полувековой давности. Возможно, именно поэтому перечисление участников расстрела не совпадает с воспоминаниями других участников. Не совпадают и некоторые свидетельства.

Например, Никулин ни словом не упоминает о добивании женщин штыками. Об этом не упоминает и первый свидетель Павел Медведев. Забегая вперед — ничего об этом не говорит и Петр Ермаков. Юровский же утверждал, что Ермаков штыком добивал дочерей. А Михаил Медведев утверждал, что латыши добивали штыками Демидову. Никулин же утверждает, что Демидову пристрелили. При осмотре комнаты следов штыков не обнаружил ни следователь Сергеев, ни следователь Соколов. Несмотря на это генерал Дитерихс утверждал, что следы штыков в полу все таки были. Существенным в воспоминаниях Никулина является упоминание о предполагаемой организации суда над Романовыми.

5. Свидетельство Петра Захаровича Ермакова[4].

«Был вопрос несколько раз на обсуждении малым кругом президиума о расстреле; был даже, помню, в первых числах июля, но велись переговоры с центральной властью, которая просила направить в центр и там устроить суд за подписью Я.М. Свердлова <…>, но и требование уральских рабочих было для Областного совета резким. Совет должен был считаться с этим, да и отправлять было рискованно, могли по дороге отбить. Момент был колеблющим, и на требование Областного Совета перед центром о расстреле Николая было дано согласие за подписью Свердлова, но о семье, я помню, не говорилось ни звука.

Екатеринбургский исполком принял постановление расстрелять Николая, но почему-то в постановлении не говорилось о семье, о их расстреле. Когда вызвали меня, то мне сказали: «На твою долю выпало счастье расстрелять и схоронить так, чтобы никто и никогда их трупов не нашел. Под личную ответственность». Сказали: «Мы тебе доверяем, как старому большевику».

Поручение я принял и сказал, что будет выполнено точно. Подготовил место, куда везти и как скрыть, учитывая все обстоятельства важности политического момента. Когда я доложил Белобородову[5], что могу выполнить, то он сказал, сделать так, чтобы все были расстреляны, мы это решили, дальше я в рассуждения не вступал, стал выполнять так, как это нужно было. Получил постановление 16 июля в 8 часов вечера, сам прибыл с двумя товарищами, Медведевым и др. латышом, который служил в моем отряде, в карательном отделе. Прибыл в 10 часов в «Дом особого назначения». Вскоре пришла моя машина малого типа, грузовая.

В 11 часов было предложено Романовым и их близким спуститься на нижний этаж. На это предложение был вопрос: для чего. Я сказал, что вас повезут в центр, здесь вас держать больше нельзя, угрожает опасность. Как наши вещи, спросили. Я сказал: ваши вещи мы соберем и выдадим на руки. Они согласились, сошли вниз, где для них были поставлены стулья. Вдоль стены. Хорошо сохранилось в моей памяти: с первого фланга сел Николай, Алексей, Александра, старшая дочь Татьяна, далее доктор Боткин сел, потом фрейлина и дальше все остальные.

Когда все успокоились, тогда я вышел и сказал своему шоферу: действуй! Он знал, что надо делать. Машина загудела, появились выхлопки, все это нужно было для того, чтобы не было звука слышно на воле. Все сидящие чего-то ждали, у всех было напряженное состояние, изредка перекидывались словами. Александра несколько слов не по-русски. Когда было все в порядке, тогда коменданту дома в кабинете дал постановление областного исполнительного комитета Юровскому, то он усомнился, почему всех, но я ему сказал: надо всех и разговаривать нам с вами долго нечего, время мало, пора приступить.

Я спустился вниз совместно с комендантом, надо сказать, что уже заранее было распределено, кому и как стрелять. Я себе взял самого Николая, Александру, дочерей, Алексея, потому что у меня был маузер, им можно верно работать, у остальных были наганы. После спуска в нижний этаж мы немного обождали, потом комендант предложил всем встать, все встали. Но Алексей сидел на стуле. Тогда стал читать приговор постановления, где говорилось — по постановлению исполнительного Комитета расстрелять.

Тогда у Николая вырвалась фраза: «Как? Нас никуда не повезут?» Ждать дальше было нельзя, я дал выстрел в него в упор. Он упал сразу, но и остальные также. В это время между ними поднялся плач, один другому бросались на шею. Затем дали несколько выстрелов, и все упали.

Тогда я стал осматривать их состояние, которые были еще живы, то я давал новый выстрел в них. Николай умер с одной пули, жене дано две и другим по несколько пуль. Были все расстреляны 11 человек в доме, где содержались. При проверке пульса, когда были уже мертвы, то я дал распоряжение вытаскивать через нижний ход в автомобиль… и сложить. Так и сделали, всех покрыли брезентом… После расстрела все были уложены в грузовой автомобиль заранее намеченному пути автомобиль выехал [когда] эта операция была закончена, около часа ночи с 16 июля на 17-е 1918-го. Автомобиль с трупами направился через ВИЗ, минуя ту рощицу на 8 километре, где когда то были разработки… по направлению дороги Коптяки, где было выбрано место для сокрытия трупов…»

Несмотря на безграмотность изложения, Ермаков подтвердил рассказ М.Медведева о том, что центральная власть «просила» направить Романовых в Москву для организации суда над ними, и «резкие» требования рабочих о расстреле Царской семьи. Он так же, как и Медведев, охарактеризовал положение Областного Совета как «колеблющее». А вот согласие Москвы за подписью Свердлова он или сам придумал, или повторил выдумку Голощекина на заседании Исполкома 14 июля.

При прочтении этих документов бросается в глаза откровенное соперничество участников из-за «чести» убить последнего царя. Причем слово «честь» в подобном контексте в пору революционной борьбы за народную свободу воспринималось без всяких кавычек. Ермаков присваивает себе организацию расстрела, а Юровский себе. А уж «лично застрелили царя» и Юровский, и Ермаков, и М. Медведев. Может быть, этим объясняется и рассказ Юровского о попытках Ермакова добить штыком женщин.

Рис. 14. Расположение расстреливаемых, палачей и свидетелей в доме Ипатьева 17 июля 1918 г., 1 час ночи.

1. Пулеметный пост Стрекотина.

2. Местоположение охранника Клещева.

3. Местоположение охранника Никиты Дерябина.

4. Ординарец Юровского, Рудольф Лашер, запертый комендантом в его комнате.

5. Грузовик Люханова.

Черными кружками отмечены заключенные и палачи, находящиеся в «расстрельной» комнате.

Показания Клещева и Дерябина следователь Соколов получил через Анатолия Якимова, допрошенного следователем Соколовым 7—11 мая 1919 года. Следователь почему-то не проверил — могли ли эти охранники, находясь в позициях, показанных на рисунке, видеть и слышать то, о чем они рассказали Якимову. Выше были приведены сомнения по этому поводу.

Воспоминания Стрекотина, появившиеся в 1934 г., по своей информативности не намного отличаются от показаний Клещева и Дерябина. Например, он не мог видеть Юровского, держащего в одной руке какую-то бумагу, а другую руку, держащего в кармане. Не мог он видеть и подробности происходящего в комнате, поскольку между ним и происходящим в комнате были две шеренги палачей. Не говоря уже о том, что в своих воспоминаниях он называет Никулина Окуловым, а вместо Голощекина отправляет в Москву Юровского.

А что касается Рудольфа Лашера, то, запертый Юровским, он мог видеть из своего окна, только как грузили трупы, завернутые в простыни, на грузовик.

Но самое интересное, что следует из рисунка — размещение людей в «расстрельной» комнате. Следователь Сергеев установил размер комнаты — 7 аршин 8 вершков в длину (5,32 метра) и 6 аршин 4 вершка (4,44 метра) в ширину. То есть площадь комнаты — 23,6 кв. метра. На каждого из присутствующих приходится немного более одного квадратного метра. При такой тесноте солдаты из второй шеренги могли стрелять из револьверов, только положив руки на плечи впереди стоящих. Стрелять в Николая Романова они могли только с риском задеть Юровского, стоящего рядом с ним на расстоянии около полуметра. А Юровский стрелял в царя, практически приставив дуло револьвера к его груди.

Как палачи не поубивали друг друга при той интенсивности стрельбы, которая была описана в их воспоминаниях, да еще в полутьме, да еще с рикошетом пуль, — остается только удивляться.

В настоящее время опубликованы воспоминания двух людей, близко находящихся около екатеринбургской власти и около дома Ипатьева — И.Л. Мейера, работавшего в мобилизационном отделе Областного Совета депутатов и М.В. Кованова, шифровальщика Отряда особого назначения Свикке. В основном рассматриваются воспоминания И.Л. Мейе-ра. Большинство исследователей считают эти воспоминания фальсификацией.

Основания следующие:

1. Приводятся эпизоды из жизни обитателей дома Ипатьева, неизвестные по другим документам.

2. Приводятся фамилии участников, также не известные по другим документам.

3. Приводятся документы первостепенной важности, объявляемые фальшивкой.

Наиболее спорным эпизодом в воспоминаниях И.Л. Мейера является нахождение пяти винтовок, лежащих под ванной на втором этаже. Может быть, все бы и обошлось без большого шума. И до этого случались ЧП в доме. Были же найдены гранаты на шкафу на кухне. И ничего. Ограничились записями в книге дежурств. Были также записи в дневниках Николая Александровича и Александры Федоровны. А тут 4 июля, в день, когда Юровский принимал должность коменданта «Дома Особого Назначения» в присутствии руководства, в том числе и Белобородова, такое ЧП. И ни в каких документах никаких следов. Только в книге Мейера. Но зато очень подробно. Начальник Военно-революционного Комитета Мебиус выстраивает всю охрану, которая, между прочим, подчинялась не ему, а члену коллегии ЧК Юровскому, и лично проверяет их винтовки и патроны. Многие исследователи приводят факт неупоминания этого эпизода в других документах как доказательство фальсификации всей книги. Остается только удивляться — как это опытные исследователи приводят в доказательство фальсификации не наличие какого-то факта, а, наоборот, отсутствие факта. Отсутствие записей в дневниках, например, можно объяснить тем, что члены Царской семьи даже и не видели этого эпизода, а никто из охраны им этой информации не давал.

Можно дать и альтернативное объяснение — этого эпизода 4 июля 1918 г., описанного так, как в книге Мейера, вообще не было, а автор, который при этом не присутствовал, передал только слух, дошедший до него, соответственно преобразованный. О том, что Мейер использовал рассказы других людей, свидетельствует и то, что, описывая сцену расстрела, он честно предупреждает, что рассказывает с чужих слов. Тем, не менее, считать эту книгу фальсификацией, только на основании этого эпизода не следует. Тем более что автор приводит в ней массу подробностей, свидетельствующих о том, что он действительно видел то, что происходило в его присутствии.

Но наиболее ценным в этой книге являются приведенные в ней документы. В одном из них приведен полный список людей, участвующих в расстреле, в том числе и «латышей». Вот он:

«Военно-революционный Комитет при Екатеринбургском Совете Рабочих и Солдатских Депутатов.

Революционный штаб Уральского района Чрезвычайная Комиссия

Список

Команда особого назначения в доме Ипатьева

(1-го Камышл. стрелк. полк.)

Комендант: Горват Ласке

Фишер Анзелм

Эдельштейн Изидер

Фекете Эмил

Надь Имре

Гринфельд Виктор

Вергази Андреас

Обл. Ком. Ваганов Сергей

Медведев Пав.

Никулин

Начальник Чрезвыч. Ком. Юровский гор. Екатеринбург, 18 июля 1918 г.

Документ весьма интересный и своеобразный. В шапке перечислены три организации. Причем первым приведен (правда, мелким шрифтом) Военно-революционный Комитет, организация, созданная в ночь с 12 на 13 июня, состоящая из пяти человек, не имеющая военных сил, но обладающая политическим влиянием в Областном Совете рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Начальником его, по-видимому, был Мебиус.

Крупным шрифтом напечатан — «Революционный штаб». Революционный штаб был создан для защиты Екатеринбурга от чехословаков и состоял из председателя областного Совета Белобородова, членов коллегии областного военного комиссариата тов. Анучина и Голощекина, председателя исполн. Комитета Екатеринбургского Совета р. и с. д. тов. Чуцкаева и начальника резерва Красной армии тов. Украинцева.

Ни Юровского, ни Мебиуса в руководстве Революционного штаба не было.

И ниже стоит мелким шрифтом — «Чрезвычайная комиссия». Вот к этой организации имеет отношение член коллегии ЧК Юровский. Тем не менее под документом предполагалась подпись только Юровского. Естественно, подобный документ Юровский даже бы и не подписал. Возможно, он его даже не видел. Кто же этот документ составил и зачем? Судя по характеристике, данной Мейером Мебиусу, последний отличался амбициозностью, не меньше, чем Ермаков, или Юровский, и не меньшим желанием войти в историю в качестве организатора расстрела бывшего царя. Именно в расстреле бывшего царя Мебиус видел смысл своей революционной деятельности. Под документом стоит дата — 18 июля 1918 г., т. е. сразу же после расстрела, когда он никому уже не был нужен. Список был написан и сохранен только для истории. Ему предназначалось место в музее, рядом с маузером Ермакова.

Интересно, что в списке вместо М. Медведева поставлена фамилия Павла Медведева, а вместо Ермакова стоит фамилия Ваганова. Возможно, это объясняется тем, что список составлялся со слов одного из «латышей» Хорвата. Позже, следователь Соколов косвенно подтвердил список «латышей», опубликовав обнаруженную им надпись на стене, сделанную черным карандашом:

«№ 6 Верхаш 1918 VII/1S /Карау…»

Надпись производит впечатление, что ее сделал человек, видимо, не умеющий вполне свободно писать по-русски.

Ниже была сделана надпись на мадьярском языке, таким же черным карандашом и тем же почерком, как и только что описанная, имеющая следующий вид:

«Verhas Andras 1918 VII/lSe orsegen».

Интересна также и проставленная дата — 15 июля 1918 г. По-видимому, это был первый день, когда эта команда приступила к охране. До этого дня внутреннюю охрану несли латыши Свикке.

Это вполне соответствует воспоминаниям шифровальщика Свикке Кованова. В соответствии с этими воспоминаниями команда Свикке прибыла в Пермь 19 июля, затратив на дорогу пять дней. Следовательно из Екатеринбурга они выехали 14 июля. Берзин в это время находился в Мотовилихе с проверкой на заводе выполнения оборонного заказа.

Отряд Особого Назначения выехал, оставив для истории вопросы:

1. Когда была снята и была ли вообще снята с Берзина ответственность за сохранение жизни Николая II, возложенная на него Лениным?

2. Была ли переложена эта ответственность на Свикке, или последний выполнял приказ Берзина?

3. Не вывез ли Отряд Особого Назначения вместе с собой Царскую семью 14 июля в Пермь?

Достоверной и положительной информации для ответа на два первых вопроса нет. Ответ на третий вопрос является следствием ответа на первые два. А вот оснований для отрицательного ответа на третий вопрос более, чем достаточно.

В своей книге Соколов посвятил целую главу для ответа на этот вопрос. Глава называется: «Царская семья была в доме до ночи на 17 июля». Вопрос был сформулирован в следующем виде: «Чем устанавливается, что Царская семья была в доме Ипатьева до этой роковой ночи?» Интересно, кому автор адресовал этот вопрос. Скорее всего, самому себе. Книга вышла в Берлине в 1925 г. Видимо, к этому времени и у Соколова появились сомнения в своей версии произошедшего в доме Ипатьева в июле 1918 г.

19 января 1919 г. прокурор Екатеринбургского окружного суда Иорданский в своем предписании, направленном начальнику уголовного розыска А.Ф. Кирсте, определил направления ведения следствия по делу об убийстве бывшего Государя Николая II.

Пунктом 3 предписывалось следующее:

«…3) Из дознания, препровожденного Вами 5 сентября 1918 г. за № 2039 члену суда Сергееву и позднее, видно, что целый ряд свидетелей утверждал о том, что бывший Император Николай II увезен, свидетельствуют, что видели поезд, в котором был увезен бывший Государь по направлению к Перми. Так, свидетель, парикмахер на ст. Екатеринбург I Федор Иванов показал, что дня за два или накануне до объявления о расстреле бывшего Государя к нему пришел комиссар ст. < Гуляев> и сказал, что «сегодня отправляем Николая II».

О том же на другой день он слышал от комиссара 4 штаба резерва Красной Армии Кучерова. Далее, кондуктору Омской железной дороги Александру Самойлову красноармеец Александр Варакушев, передавая о решении увезти бывшего царя Государя Николая II на Пермь, показывал поезд, в котором он, якобы, был уже помещен. Поезд этот, состоящий из вагонов I и II класса, находился на 5 или 6 пути под особой охраной; в одном из вагонов окна завешены черной материей. Сообщая об изложенном, предлагаю Вам закончить это дознание дальнейшим расследованием, т. е. путем опроса подлежащих агентов железной дороги, бывших на службе в период времени средины июля месяца, действительно ли был такой поезд, проверить полученные сведения по станционным документам и книгам, а в случае, если сведения эти подтвердятся — выяснить маршрут этого поезда.

Прокурор Иорданский.

Секретарь Б.Богословский».

Генерал Дитерихс с солдатской четкостью мгновенно отреагировал на «происки» какого-то там штатского прокурора, следственное дело у которого вел еврей Сергеев.

Через несколько дней прокурор Иорданский получил от генерала приказ выдать лично генералу «… все подлинное следственное производство по делу убийства бывшей Царской семьи и членов Дома, а равно все документы, вещи и материалы, принадлежащие членам Семьи и состоящим при них лицам, также убитым». Вскоре, по требованию генерала, был отстранен от следствия и следователь Сергеев.

С этого момента версия вывоза из Екатеринбурга живыми членов семьи Романовых была похоронена на много лет.

Хотя сомнения в обществе, в частности среди жителей Екатеринбурга, были.

И следователь Соколов через пять лет вынужден был доказывать, что члены Царской семьи 14–16 июля 1918 г. находились в доме Ипатьева и были живыми. Но сделал он это крайне неудачно, использовав материалы, собранные следователем Сергеевым, не перепроверенным им самим по «горячим следам».

В качестве первого аргумента следователь Соколов привел показания священника Сторожева, служившего обедницу в доме Ипатьева 14 июля 1918 г. Выше они были приведены полностью.

Приведя эти показания, хотя и с купюрами, следователь, увлекшись доказательством присутствия членов семьи Романовых в доме Ипатьева 14 июля, не задал себе, казалось бы, естественных вопросов:

1. Почему это священники, отличавшиеся, по-видимому, наблюдательностью, решили, что перед ними были люди «какие-то другие»? Может быть, там были именно другие люди? Соколов этого не знал, Александра Федоровна сразу же после этой службы записала в дневнике: «Имела радость от слушания обедницы — молодой священник отслужил во 2-й раз». Это никак не вяжется с тем настроением, которое было у нее на богослужении.

2. А могли ли волосы у княжон отрасти за один месяц на 5–6 сантиметров?

3. Почему священник Сторожев на предыдущем богослужении заметил наиболее почитаемую Александрой Федоровной старинную икону Божьей матери Феодоровской, по-видимому, находившуюся на самом видном месте, на втором богослужении, описывая стоящие перед ним иконы, об этой иконе даже и не упомянул? По словам Чемодурова Александра Федоровна никогда не расставалась с этой иконой. Отнять ее у Александры Федоровны равносильно лишить ее жизни. Между прочим, этой иконы не было и среди найденных в доме белогвардейским следствием икон.

В качестве следующего доказательства присутствия членов Царской семьи в доме Ипатьева 14–15 июля Соколов приводит показания двух женщин, Стародумовой М.Г. и Дрогиной И.В., которых Юровский пригласил мыть полы в комнатах, занимаемых царской семьей и их слугами.

Приводим письменные показания Стародумовой М.Г. и Дрогиной И.В., приведенные в книге Росса «Гибель Царской семьи»: «От профессионального строительного союза 15 июля н. ст., в понедельник, мы были посланы в Ипатьевский дом, где заключен был Государь Император и его семья, мыть полы. Полы мы мыли наверху дома Ипатьева и внизу. Государь и его семья: Государыня, 4 великих княжны, Наследник, доктор, старик князь, камердинер, лакей в очках, мальчик и женщина молодая были наверху, и семья играла в карты. Здесь Юровский сидел на стуле против Наследника и разговаривал с ним, причем Юровский был вежлив, но нам Юровский не позволял разговаривать с Царской семьей, которая была весела, княжны смеялись и грусти заметно не было. Моя полы, мы заметили, что караул состоял из каких-то не русских людей, все они были молодые, причем когда мы спустились мыть полы вниз, то заметили, что этот караул жил внизу, так как там стояли их кровати, причем внизу мы всех комнат не мыли, так как там были другие женщины».

Эта часть показаний Стародумовой и Дрогиной была опубликована Соколовым в его книге, правда, в отредактированном виде. Женщины насчитали на втором этаже не 12, а 13 человек. Кто-то был лишний. Не сумев объяснить это, Соколов избыток людей просто не заметил.

Но, гораздо интереснее вторая часть показаний: «Помыв полы, мы ушли домой, но денег не получили, почему в субботу 19 июля пошли к караульному начальнику Медведеву и, подойдя к дому Попова, где жил караул, застали там нескольких красноармейцев, которые собирались уезжать и укладывали вещи. В это время на тройке крестьянских лошадей подъехал пьяный караульный начальник Медведев и спросил укладывающихся красноармейцев, что они делают, и узнав, что они торопятся как можно скорее выехать на фронт, спросил (так!), указывая на Ипатьевский дом, сказал: «Пойдемте, я пойду к Юровскому». Но красноармейцы ответили, что дом закупорен и там никого нет, тогда Медведев спросил: «А они?» «Они, — сказали красноармейцы, — уехали на Пермь». Затем мы обратились к Медведеву с просьбой уплатить нам деньги, но Медведев ответил, что деньги нам уплатят, когда вернутся обратно. Караул, который в этот день дежурил у Государя, были, судя по разговору, немцы или австрийцы, одеты были в форменную одежду, но чисто, красиво».

Возникает естественный вопрос — кого имел в виду Медведев, когда спросил: «А они?» То, что не Юровского и Никулина — понятно, поскольку он знал, что они находятся в Екатеринбурге. В соответствии с показаниями, данными им следователю Сергееву, он знал, что члены Царской семьи и их слуги были расстреляны два дня назад. Кого же он имел в виду? Кто там был еще, кто в эти дни уехал на Пермь? Причем внутренняя охрана оставалась, по-видимому, на местах. Есть еще один очень важный вопрос. Почему член коллегии ЧК Юровский, зная, что до сдачи Екатеринбурга остались считанные дни, что на 16 июля намечен расстрел Царской семьи, и занятый подготовкой этого расстрела, счел необходимым вызвать бригаду женщин для мытья полов в комнатах, где располагалась Царская семья? А не организовал ли Юровский свидетелей пребывания Царской семьи в доме Ипатьева в эти дни специально для Соколова?