Подлинная судьба Николая II, или Кого убили в Ипатьевском доме?

Глава 1. Начало легенды

«В ночь с 24 на 25 июля 1918 года наши войска под начальством, тогда полковника, Войцеховского, рассеяв красную гвардию товарища латыша Берзиня, заняли Екатеринбург.

Советские власти и деятели в большой растерянности, спешности и тревоге бежали на Пермь, побросав и позабыв в городе много своих бумаг и документов, но увозя под сильной и надежной охраной, специальным поездом, награбленное у жителей имущество и в особенности ценности и документы, принадлежащие Царской семье».

Так начинается повествование белогвардейского генерала Дитерихса в его книге «Убийство Царской семьи и членов Дома Романовых на Урале».

На заборах еще белели объявления Уральского областного Совдепа, содержанием которых было следующее: «Постановление Уралисполкома Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. Имея сведения, что чехословацкие банды угрожают красной столице Урала — Екатеринбургу, и принимая во внимание, что коронованный палач, скрывшись, может избежать суда народа, Исполнительный комитет, исполняя волю народа, решил расстрелять бывшего царя Николая Романова, виновного в бесчисленных кровавых преступлениях».

В книге И.Ф. Плотникова приводится ксерокопия другого варианта листовки, распространенной в Екатеринбурге после 21 июля 1918 года:

«Расстрел Николая Романова.

В последние дни столице Красного Урала Екатеринбургу угрожала опасность приближения Чехо-Словацких банд, в то же время был раскрыт новый заговор контрреволюционеров, имевших целью вырвать из рук советской власти коронованного палача.

Ввиду этого Уральский областной комитет постановил расстрелять Николая Романова, что и было приведено в исполнение шестнадцатого июля. Жена и сын Николая в надежном месте.

Всероссийский Центр. Испол. Комит. признал решение Уральского областного Совета правильным».

25 июля в газете «Известия» в Перми было опубликовано официальное сообщение: «Постановление Президиума Уральского областного Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов: Ввиду того, что чехословацкие банды угрожают столице Красного Урала, Екатеринбургу; ввиду того, что коронованный палач может избежать суда народа (только что обнаружен заговор белогвардейцев, имевший целью похищение всей семьи Романовых), Президиум областного комитета во исполнение воли народа, постановил: расстрелять бывшего царя Николая Романова, виновного перед народом в бесчисленных кровавых преступлениях.

Постановление Президиума областного совета приведено в исполнение в ночь с 16 на 17 июля. Семья Романовых перевезена из Екатеринбурга в другое, более верное место.

Президиум Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов Урала».

Происходившее в этот период подробно описано в повествовании генерала М.К. Дитерихса. Стремление армии занять этот город подогревалось сознанием того, что в одном из домов его, так называемом доме Ипатьева, находился в плену у большевиков последний русский император Николай Второй с семьей.

Но, как это ни странно, заняв город, официальные власти не спешили ознакомиться с местом заточения Высочайших мучеников.

Только во второй половине дня около дома была выставлена охрана.

До этого времени любой, кому вздумается, мог туда войти и делать там все, что ему захочется.

Дитерихс так описывает ситуацию: «Сильное волнение распространилось среди офицерства, вступившего в город, когда стало известным, в каком состоянии находится дом Ипатьева, где содержится Царская семья.

Все, что было свободным от службы и боевых порядков, все потянулись к дому. Каждому хотелось повидать это последнее пристанище Августейшей Семьи; каждому хотелось принять самое активное участие в выяснении мучившего всех вопроса: ГДЕ ЖЕ ОНИ?

Кто осматривал дом, взламывал некоторые заколоченные двери, кто набрасывался на разбор валявшихся вещей, вещиц, бумаг, обрывков бумаг, кто выгребал пепел из печей и ворошил его, кто бегал по саду, двору, заглядывал во все подвалы, и каждый действовал сам за себя, не доверяя другому, опасаясь друг друга и стремясь найти какие-нибудь указания — ответ на волновавший всех вопрос».

Так возник вопрос: ГДЕ ЖЕ ОНИ?

Появившийся в доме 28 июля исполняющий должность прокурора Екатеринбургского суда Кутузов, после краткого осмотра дома Ипатьева выразил уверенность, что «здесь совершено убийство и ограбление».

И вот это утверждение уверенности вне зависимости от наличия фактов или их серьезной проверки с одновременным отбрасыванием всего, что противоречило бы этой уверенности, легло тяжким проклятием на весь следственный процесс.

В книге Дитерихса очень ярко и эмоционально описывается обстановка, в которой началось следствие: после осмотра в доме Ипатьева и нахождения в лесу горелого места с остатками вещей, принадлежавших Царской семье «всем стало ясно, что большевики жгли в коптевском лесу одежду членов Царской семьи. Отсюда, как логическое следствие впечатления, вынесенного от осмотра дома Ипатьева, родилось страшное и определенное убеждение: Августейшая Семья убита; тела вывезены преступниками в лес, там Их обыскали, раздели и бросили в шахту, а одежду, белье и прочее сожгли, чтобы скрыть следы».

А раз так, то всего-то дел — найти трупы, сброшенные в шахту.

Инициативу взяла на себя группа молодых офицеров во главе с капитаном Малиновским. Капитан Дмитрий Аполлонович Малиновский был слушателем Императорской Военной академии, которая по иронии судьбы была эвакуирована именно в столицу Красного Урала Екатеринбург. Еще при Советской власти в июне — июле 1918 года капитан Малиновский собрал вокруг себя единомышленников, решивших спасти Николая Романова и его семью, но ничего из этого не вышло: с одной стороны сказался недостаток финансовых средств, а с другой — их деятельность была уже под контролем ЧК.

И вот этот человек, в руки которого попали найденные в лесу обожженные вещи, среди которых был изумрудный крест, опознанный как принадлежащий одной из великих княжон, с группой таких же молодых и горячих офицеров, уверенных в том, что трупы находятся в лесу в затопленной шахте, с энергией молодости, начитавшийся Ната Пинкертона и Ника Картера, бросился откачивать воду из шахт, чтобы извлечь останки Царской семьи.

Но, видя безразличное отношение судебных властей к этим поискам и сознавая свою некомпетентность в следственном деле, он буквально силой заставил принять участие в этой работе следователя по особо важным делам Наметкина.

Следственные власти все-таки были вынуждены начать официальное следствие после того, как к ним поступил донос некоего Горшкова, через третьих и четвертых лиц получившего информацию о расстреле Царской семьи в доме Ипатьева. Дело, открытое 30 июля 1918 года, называлось так: «Дело об убийстве бывшего Императора Николая II и членов Его Семьи». Вести это следствие было поручено тому же Наметкину, которого уже привлек капитан Малиновский. Правда, Наметкин не долго занимался этим делом. Его попытки вести следствие привычными для него методами, то есть сначала методично собрать факты, а потом уж обосновать с их помощью версию, натолкнулись на непонимание офицеров, считавших, что надо быстрее искать трупы.

В результате следователь Наметкин, проработавший всего несколько дней, уже 12 августа был отстранен от следствия. Тем не менее, он оставил в следственном производстве единственный документ, в котором подробно описана обстановка верхнего этажа дома Ипатьева, как ее застали следственные органы.

Чем закончились поиски в шахте — известно. Товарищ Прокурора Екатеринбургского Окружного суда Н.Н. Магницкий в представлении прокурору от 30 декабря 1918 года писал: «…если мне зададут вопрос, где царские трупы, я прямо скажу: я их не нашел, — но они в урочище «Четыре Брата».

Это удивительное совмещение отсутствия фактов и уверенности в их существовании, наложило отпечаток на все белогвардейское расследование.

Если Наметкин проработал всего неделю, то следователю Сергееву, сменившему его, удалось проработать несколько месяцев. Но кончил он точно так же, после того как адмирал Колчак подключил к следствию генерала Дитерихса. Назначению Дитерихса руководителем следствия предшествовала телеграмма, переданная по указанию Колчака в Париж в Союзнический совет министром юстиции Старынкевичем 30 декабря 1918 года, в которой в частности было следующее: «…для привлечения к ответственности всех виновных в цареубийстве адмирал использует в настоящее время все средства, имеющиеся в его распоряжении».

Придя к руководству официальным следствием, генерал Дитерихс сразу же взял бразды правления в свои руки. О результатах работы следствия, полученных к моменту прихода к руководству генерала Дитерихса, следователь Сергеев расскажет позже в своем постановлении о привлечении к делу в качестве обвиняемого Павла Медведева.

«Произведенным при следствии осмотром дома Ипатьева добыты следующие данные.

В помещениях, занимаемых Царской семьей, в беспорядке разбросаны остатки малоценных вещей, принадлежащих членам семьи. В топках печей обнаружено присутствие большого количества пепла и обгорелых остатков от различных сожженных бумаг, документов и вещей. В одной из комнат нижнего этажа, выходящей окном на Вознесенский переулок, смежной с кладовой, обнаружены в стене следы проникновения пуль. Такие же следы выстрелов обнаружены и в толще пола, с явственными признаками крови, пропитавшей ткань дерева по ходу пулевых каналов. Найдены и застрявшие в стене и полу револьверные пули.

На полу комнаты и на стене обнаружены явственные следы замывки. Все имущество, принадлежащее Царской семье, за исключением немногих оставшихся вещей, расхищено.

При осмотре местности, расположенной верстах в 15 от города, близ деревни Коптяки, найдены следы сожженных костров и в пепле обнаружены: бриллиант весом около 12 каратов, признанный свидетелями за принадлежащий б. Императрице, осыпанный изумрудами крест, признанный свидетелями за принадлежащий одной из дочерей Государя, и разные остатки от сожженных принадлежностей обуви и одежды.

В одной из находившихся в той местности шахт обнаружены осколки разорвавшейся бомбы, оторванный человеческий палец, вставная челюсть, признанная за принадлежащую лейб-медику Боткину, и жемчужные серьги, признанные за принадлежащие б. Императрице.

Показаниями свидетелей Михаила Летемина и Марии Медведевой установлено, что старшим в охранной команде (разводящим) был Павел Спиридонович Медведев, принимавший непосредственное участие в расстреле Царской семьи. Это участие удостоверил Летемину стоявший в ночь убийства на пулеметном посту Александр Стрекотин. Те же свидетели удостоверили, что накануне убийства Царской семьи мальчик Седнев был переведен в помещение команды.

Свидетель Владимир Кухтенков удостоверил подслушанный им разговор в. — исетского военного комиссара Петра Ермакова и деятелей партии Александра Костоусова, Алексея Партина и Василия Леватных. Содержание разговора сводится к тому, что эти лица принимали участие в сокрытии трупов убитых Царя, Царицы, Наследника, вел. княжон, доктора Боткина и некоторых царских слуг.

Тела убитых до сих пор найти не удалось».

Вот и все, что было получено к моменту прихода к руководству следствием генерала Дитерихса.

Захвативший власть в Омске и назвавший себя Верховным правителем адмирал Колчак своим приказом от 17 января 1918 года назначил политическим куратором следствия генерал-лейтенанта Дитерихса.

Генерал не был криминалистом. Ему хватило одной недели, чтобы разобраться во всем. Свое мнение он выразил по-солдатски, коротко и прямолинейно: «Казалось бы, что уже 18 октября 1918 года следствие располагало достаточными данными, чтобы донести властям в Омск и оповестить мир, «что в ночь с 16 на 17 июля в доме Ипатьева была расстреляна вся Царская Семья, со всеми состоявшими при ней лицами, а не один только бывший Государь Император, как сообщали в своем объявлении советские власти».

Но следствие в руках соплеменника убийц — еврея».

Как профессионал следователь Сергеев прекрасно понимал, что, при имеющихся материалах, при отсутствии трупов, нельзя торопиться давать заключение об убийстве Царской семьи.

Но в то время как криминалист Сергеев считал «важнейшей очередной задачей выяснить, насколько возможно, действительно ли совершилось самое событие преступления», генерал Дитерихс стремился «оповестить мир».

Первое, что сделал новый начальник — вызвал Сергеева на «ковер» (22 января 1919 года) и устроил ему выволочку за то, что тот не дал заключения об убийстве всей Царской семьи. Генерала особенно раздражало то, что Сергеев категорически отрицал причастность к убийству в Екатеринбурге центральной советской власти в Москве и говорил, улыбаясь, что просто смешно об этом думать.

Эта улыбка и решила его судьбу — 23 января 1919 года, т. е. на следующий день, Дитерихс потребовал передать ему «все подлинное производство по делу убийства бывшей Царской семьи и членов Дома, вещи и материалы, принадлежащие членам Семьи и состоявшим при них приближенным лицам, также убитым».

Правда, как выяснилось в настоящее время, Дитерихс сделал это не по своей инициативе, а по личному приказу адмирала Колчака, которому он и передал все следственные материалы.

Несмотря на скудность доказательного материала и отсутствие трупов, несмотря на то, что главный и единственный свидетель Павел Медведев еще не был допрошен, министр юстиции Старынкевич в начале февраля 1919 г. поторопился отправить в Париж в Союзнический совет отчет о расследовании в Екатеринбурге. Кратко пересказав материалы следствия, полученные следователем Сергеевым, министр вынужден был упомянуть о слухах, распространившихся не только в Сибири, но и на Западе:

«Несмотря на все факты, доказывающие несомненность наличия гнусного убийства, целый ряд лиц утверждает, что члены Царской семьи не были расстреляны, а были перевезены в Пермь или Верхотурье. Ввиду этого было произведено специальное расследование, которое, однако, не подтвердило эти слухи, так как не нашлось ни одного лица, которое само бы видело отъезд Царской семьи».

То, что министр вынужден был упомянуть об этих слухах, показывает, как широко они распространились.

Так появилась версия исчезновения Царской семьи из дома Ипатьева в Екатеринбурге, превратившая эту историю в легенду и вызвавшая появление целой толпы самозванцев. Версия эта появилась уже в самом начале белогвардейского расследования, но ее призрак витал и витает до сих пор над всем «Царским делом».

Капитан Д.А. Малиновский, первым взявшийся за поиски трупов, позднее, на допросе у следователя Н.А. Соколова (17–18 июля 1919 года), показал: «В результате моей этой работы по этому делу у меня сложилось убеждение, что Августейшая Семья жива. Мне казалось, что большевики расстреляли в комнате кого-нибудь, чтобы симулировать убийство Августейшей Семьи, вывезли ее по дороге на Коптяки, так же с целью симуляции убийства, здесь переодели ее в крестьянское платье и затем увезли отсюда куда-либо, а одежду Ее сожгли. Так я думал в результате моих наблюдений и в результате моих рассуждений… Мне и казалось, что все факты, которые я наблюдал при расследовании — это симуляция убийства…я не мог, и сейчас не могу себе представить, чтобы власть в Германской империи не приняла никаких мер к спасению Императрицы, немки по крови, связанной узами родства с Германским императорским Домом, а через нее и Императора и Их Семью. В то время Германия была сильна и я представлял себе, что, просто-напросто, вывезли Августейшую Семью куда-либо, симулировав ее убийство».

Тем не менее, группа Д.А. Малиновского получила единственное вещественное доказательство того, что в районе Ганиной Ямы находились не только сожженные вещи, принадлежащие членам Царской семьи, но могли находиться и чьи то трупы. В шахте, после того, как из нее откачали воду, был найден отрезанный человеческий палец и два кусочка человеческой кожи.

В подлинных материалах белогвардейского следствия имеется протокол допроса белогвардейского офицера Л.Н. Попова-Шабельского от 4 июня 1921 года, допрошенного следователем Н.А. Соколовым.

Этот свидетель, в составе группы офицеров под начальством генерала Дмитрия Ивановича Аничкова, был отправлен в г. Екатеринбург для спасения государя императора и его семьи. Но в Екатеринбург он прибыл 16 июля один, почти вся остальная группа была арестована в Перми.

Вот как он описывает обстановку в Екатеринбурге в конце июля 1918 года: «Тут мне удалось узнать, не помню от кого именно каким способом, что из Екатеринбурга в Москву была большевиками отправлена телеграмма: «Семью похитили. Что делать?» Ответ был такой: «Скрыть. Инициировать убийство». Затем мне удалось узнать, что в доме Ипатьева были найдены волосы великих княжон: очевидно, они были в последнюю минуту острижены.

В Екатеринбурге было почти всеобщее убеждение, что Царскую семью увезли и для отвода глаз кого-то расстреляли в доме Ипатьева. Увезли ее, несомненно, по дороге мимо Коптяков. К этому убеждению пришел и я…В Самаре, которая была в руках у чехов, мне чешская контрразведка (не помню кто именно) говорила: «Царская семья разделилась, и они спаслись, уехав в разные стороны»…Один эсер обратился однажды к Троцкому с ходатайством об освобождении каких-то арестованных. Троцкий ему ответил: «Отстаньте! Какие арестованные? Царя украли!»

Ротмистр Григорий Григорьев мне говорил, что Юлия Александровна Ден получила от Великой княжны Ольги Александровны письмо с датой от 5 ноября 1918 года, в котором она писала Ден, что все живы».

Не верил в расстрел Царской семьи и допрошенный следователем Сергеевым Сакович. Сакович был далеко не рядовым свидетелем: при советской власти в Екатеринбурге он был комиссаром здравоохранения при Уральском областном Совете депутатов и присутствовал на его заседаниях, когда принималось решение о расстреле Николая II и когда Юровский рассказывал о выполнении этого решения.

Фрагменты из его показаний:

«…Помню, я случайно узнал, что по вопросу о перевозке б. Царя в Екатеринбург была какая-то переписка с центром большевистской власти и от центра было ясно сказано, что за целость б. Государя Екатеринбургские комиссары отвечают головой… Лично я не верю в расстрел быв. Государя, но, сталкиваясь с Голощекиным и Юровским, я могу допустить, что, не считаясь ни с чем, они, циники до мозга костей, могли совершить любую гнусность. По отношению к бывшему Царю и его семье у большевиков-руководителей было заметно какое-то беспокойство, характер которого я не берусь определить: было ли это беспокойство за жизнь Царя или его безопасность как узника. Еще я полагаю, что расстрел б. Царя ложь потому, что на объяснениях об убийстве б. Государя была подпись Свердлова, а ее не могло быть потому, что сношений с Москвой до 16–17 уже задолго не было.»

А вот что писал английский журналист Роберт Вильтон, который с первых же дней работы следователя Н.А. Соколова находился с ним рядом и практически участвовал в расследовании: «В правительстве Колчака нашлись изменники, которые исподтишка поддерживали эти козни. Уверяли даже, что Великую княжну Анастасию Николаевну видели в Перми, распространяли двусмысленные рассказы и о других царских дочерях».

В этом высказывании английского журналиста интересно то, что люди, не верившие в гибель царя, названы не больше и не меньше как «изменниками». И это в то время, когда другие люди, готовые умереть за царя и отечество, буквально из кожи лезли, чтобы доказать убийство царя.

Английские журналисты Э. Саммерс и Т. Мэнголд в своей книге так оценили ситуацию с пропагандой версии расстрела Царской семьи: «Совершенно очевидно, что в интересах белых было принять факт гибели всей семьи. В качестве пропаганды это служило двойной цели: разоблачения большевиков как гнусных убийц беззащитных женщин и детей и в то же время придания Романовым ореола мучеников».

Выше было рассказано о частной беседе Роберта Вильтона с французским офицером и дипломатом Ласье в 1919 г., в которой он заявил: «Командир Ласье, даже если царь и императорская семья живы, то необходимо говорить, что они мертвы».

Упоминал о версии исчезновения Царской семьи в своей книге и генерал Дитерихс. «Убиты все — было внутренним чувством людей. Убиты, но не все — говорили те, кто не хотел верить в возможность такого ужасного злодейства, или те, кто был побуждаем особыми причинами, им одним известными»

Кто же были те, кто не верил в убийство Царской семьи?

Первый следователь, занимавшийся расследованием событий, произошедших в доме Ипатьева в ночь с 16 на 17 июля 1918 года, что называется по горячим следам, Наметкин, упоминавшийся выше, капитан Малиновский, участвующий в расследовании в течение первых шести дней, личный врач Алексея Николаевича доктор Деревенько, привлеченный к следствию в качестве эксперта, преданный семье старый слуга Чемодуров, получивший откуда-то информацию о том, что Николай Александрович и Алексей Николаевич остались живы, и унесший ее в могилу, начальник уголовного розыска Кирста, который, ведя параллельное расследование, нашел и допросил свидетелей, видевших членов Царской семьи живыми в сентябре 1918 года в Перми (протоколы этих допросов составляют часть следственного производства, которое проводили следователи Наметкин, Сергеев, Кирста и Соколов, и которые сейчас называют «материалами Соколова»). Верил в это и следующий следователь Сергеев, принявший следствие у Наметкина после того, как последнего отстранили от него.

Пока происходила передача дела Сергеевым генералу Дитерихсу, 11 февраля 1919 года в Перми был задержан главный свидетель и единственный очевидец и участник расследуемых событий — П.С. Медведев, занимавший в доме Ипатьева должность начальника караула. Кстати, в настоящее время известно, что начальником караула был не Медведев, а Якимов. Медведев же был командиром резервного отряда.

Сергеев, уже официально отстраненный от следствия, обвиненный в некомпетентности и в еврейском происхождении, все же успел допросить Медведева и получил единственное свидетельство человека, видевшего труппы расстрелянных в доме Ипатьева своими глазами.

Вот что говорится об этом эпизоде в упомянутом выше постановлении, которое было вынесено следователем Сергеевым 20 февраля 1919 года.

Запомним эту дату.

«Задержанный 11 февраля сего года в городе Перми Павел Спиридонович Медведев объяснил при дознании, что в ночь на 17-е июля действительно были расстреляны: б. Император, его супруга, Наследник, четыре царских дочери, доктор, служанка, повар и лакей.

Расстрелом руководил комендант Юровский, а он, Медведев, доставил для этой цели оружие и распоряжался переноской трупов убитых на автомобиль и уничтожением следов преступления путем смывания и стирания крови, как в месте расстрела, так и во дворе.

Объяснение Медведева вполне совпадает с установленными следствием объективными данными и показаниями свидетелей».

И заканчивалось это постановление так:

«Обсудив изложенное и обращаясь к разрешению вопроса об ответственности лишь одного задержанного Медведева, надлежит признать:

1) что, по собранным следствием данным, событие преступления представляется доказанным;

2) что бывший Император Николай II, б. Императрица Александра Федоровна, Наследник Цесаревич, в. княжны Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия Николаевны убиты одновременно в одном помещении, многократными выстрелами из револьверов;

3) что тогда же и при тех же обстоятельствах убиты состоявший при Царской семье лейб-медик Евгений Сергеевич Боткин, комнатная служанка Анна Демидова и слуги Харитонов и Трупп;

4) что убийство задумано заранее и выполнено по выработанному плану, что сопровождалось оно такими действиями, которые носили характер жестокости и особенных мучений для жертв преступления, причем убийцы завладели имуществом убитых;

5) что соучастие Павла Спиридоновича Медведева в совершении означенного преступления по уговору и сообща с другими лицами представляется доказанным…»

Далее следует само постановление о привлечении П.С. Медведева к следствию в качестве обвиняемого.

Напомним: это постановление было вынесено 20 февраля 1919 года следователем Сергеевым, уже отстраненным от следствия за отсутствие результатов работы и обвиненным в некомпетентности. Над которым, по выражению генерала Дитерихса, висел «дамоклов меч ответственности». А ответственность во время войны могла выражаться и в виде расстрела.

Вот как прокомментировал это постановление в своей книге генерал Дитерихс: «Сергеев только 20 февраля, после того, как над ним повис дамоклов меч ответственности, впервые отметил, что убийство Царской семьи было совершено по предварительно разработанному плану».

По сути, политический куратор следствия генерал Дитерихс заставил следователя Сергеева официально признать «факт расстрела Царской семьи», несмотря на отсутствие трупов и мотива преступления.

А вот что пишет Марк Ферро в своей книге «Николай II» относительно следователя Сергеева: «Но до того, как Сергеева отстранили от дела, в январе 1919 года он дал интервью журналисту Герману Бернстайну из газеты «Нью-Йорк трибюн», опубликованное 5 сентября 1920 года, в котором говорилось: «После моего расследования я не думаю, что здесь были казнены все — и царь, и его семья. По моему убеждению, в доме Ипатьева не были казнены императрица, царевич и великие княжны. Но я полагаю, что царь, семейный врач доктор Боткин, два лакея и горничная были действительно здесь убиты».

Это утверждал непосредственный предшественник Соколова.

Для того чтобы полностью представить, на чем основывалось утверждение «факта» расстрела Царской семьи, приведем фрагмент из стенограммы допроса Павла Медведева следователем Сергеевым, состоявшегося 20 февраля 1919 года:

«Вечером 16 июля я вступил в дежурство, и комендант Юровский в восьмом часу вечера приказал мне отобрать в команде и принести ему все револьверы системы наган. Устоявших на постах и у некоторых других я отобрал револьверы, всего 12 штук, и принес в канцелярию коменданта. Тогда Юровский объявил мне: «Сегодня придется всех расстрелять. Предупреди команду, чтобы не тревожились, если услышат выстрелы». Я догадался, что Юровский говорит о расстреле всей Царской семьи и живших при ней доктора и слуг, но не спросил, когда и кем постановлено решение о расстреле. Должен вам сказать, что находившийся в доме мальчик-поваренок с утра по распоряжению Юровского был переведен в помещение караульной команды (дом Попова). В нижнем этаже дома Ипатьева находились латыши из «латышской коммуны», поселившиеся тут после вступления Юровского в должность коменданта. Было их человек 10. Никого из них по именам и фамилиям не знаю. Часов в 10 вечера я предупредил команду согласно распоряжению Юровского, чтобы они не беспокоились, если услышат выстрелы. О том, что предстоит расстрел Царской семьи, я сказал Ивану Старкову. Кто именно из состава команды находился тогда на постах — я положительно не помню и назвать не могу. Не могу также припомнить, у кого я отобрал револьверы.

Часов в 12 ночи Юровский разбудил Царскую семью. Объявил ли он им, для чего он их беспокоит и куда они должны пойти, — не знаю. Утверждаю, что в комнаты, где находилась Царская семья, заходил именно Юровский. Ни мне, ни Константину Добрынину поручения разбудить спящих Юровский не давал. Приблизительно через час вся Царская семья, доктор, служанка и двое слуг встали, умылись и оделись. Еще, прежде чем Юровский пошел будить Царскую семью, в дом Ипатьева приехали из Чрезвычайной комиссии два члена: один, как впоследствии выяснилось, — Петр Ермаков, а другой — неизвестный мне по имени и фамилии, высокого роста, белокурый, с маленькими усиками, лет 25–26. Часу во втором ночи вышли из своих комнат Царь, Царица, четыре царские дочери, служанка, повар и лакей. Наследника Царь нес на руках. Государь и наследник были одеты в гимнастерки, на головах фуражки. Государыня и дочери были в платьях, без верхней одежды, с непокрытыми головами. Впереди шел Государь с наследником, за ними — Царица, дочери и остальные. Сопровождали их Юровский, его помощник и указанные мною два члена Чрезвычайной комиссии. Я тоже находился тут.

При мне никто из членов Царской семьи никаких вопросов никому не предлагал. Не было также ни слез, ни рыданий. Спустившись по лестнице, ведущей из второй прихожей в нижний этаж, вошли во двор, а оттуда через вторую дверь (считая от ворот) во внутренние помещения нижнего этажа. Дорогу указывал Юровский. Привели их в угловую комнату нижнего этажа, смежную с опечатанной кладовой. Юровский велел подать стулья; его помощник принес три стула. Один стул был дан Государыне, другой — Государю, третий — Наследнику. Государыня села у той стены, где окно, ближе к заднему столбу арки. За ней встали три дочери (я их всех хорошо знаю в лицо, так [как] каждый почти день видел их на прогулке, но не знаю хорошенько, как звали каждую из них). Наследник и Государь сели рядом, почти посреди комнаты. За стулом Наследника встал доктор Боткин. Служанка (как ее зовут — не знаю, высокого роста женщина) встала у левого косяка двери, ведущей в опечатанную кладовую. С ней встала одна из царских дочерей (четвертая). Двое слуг встали в левом (от входа) углу, у стены, смежной с кладовой.

У служанки была в руках подушка. Маленькие подушечки были принесены с собою и царскими дочерьми. Одну из подушечек положили на сидение стула Государыни, другую — на сидение стула Наследника. Видимо, все догадывались о предстоящей им участи, но никто не издал ни одного звука. Одновременно в ту же комнату вошли 11 человек: Юровский, его помощник, два члена Чрезвычайной комиссии и семь человек латышей. Юровский выслал меня, сказав: «Сходи на улицу, нет ли там кого и не будут ли слышны выстрелы?» Я вышел в огороженный большим забором двор и, не выходя на улицу, услышал звуки выстрелов. Тотчас же вернулся в дом (прошло всего 2–3 минуты времени) и, зайдя в ту комнату, где был произведен расстрел, увидел, что все члены Царской семьи: Царь, Царица, четыре дочери и Наследник — уже лежат на полу с многочисленными ранами на телах. Кровь текла потоками. Были также убиты доктор, служанка и двое слуг. При моем появлении Наследник был еще жив — стонал. К нему подошел Юровский и два или три раза выстрелил в него в упор. Наследник затих. Картина убийства, запах и вид крови вызвали во мне тошноту. Перед убийством Юровский раздал всем наганы, дал револьвер и мне, но я, повторяю, в расстреле не участвовал. У Юровского кроме нагана был маузер»

Как видно из текста, рассказ Медведева выглядит убедительно и совсем не похож на какой-то художественный вымысел. Вряд ли молодой парень из крестьян, волею случая ставший начальником охраны Царской семьи, смог бы придумать такие живописные подробности, как, например, подушки в руках у дам, или то, что Александра Федоровна попросила принести стулья.

Это рассказ свидетеля, который действительно видел то, о чем рассказывал.

Вопрос о том, можно ли строить обвинение в убийстве только на основании показаний обвиняемого, оставим пока в стороне, поскольку этот вопрос касается только юриспруденции и должен быть рассмотрен на суде, которого, как известно не было.

Отметим только некоторые странности в стенограмме этого допроса. С одной стороны, П. Медведев вроде бы рассказывает искренне, а с другой — он не помнит фамилии тех охранников, которых он расставлял в ночь с 16 на 17 июля 1918 года. Но когда следователь говорит, что по его данным у пулемета, рядом с комнатой, в которой происходил расстрел, находился А. Стрекотин, Медведев тут же вспоминает, что действительно фамилия этого охранника была Стрекотин. Медведев не помнит фамилию помощника коменданта, с которым он общался свыше двух недель, но когда следователь говорит, что его фамилия — Никулин, Медведев тут же вспоминает и подтверждает это, но когда следователь предъявляет ему фотографию группы чекистов и просит указать на ней Никулина, Медведев уверенно показывает на… Сахарова, хотя на этом же допросе он утверждает, что Сахарова он хорошо знает. Кстати, именно в этот момент родилась ошибка, переносимая различными писателями из книги в книгу, начиная от Дитерихса и кончая Радзинским, называющих Никулина «пулеметчиком».

«Пулеметчиком» называли Сахарова, но не за то, что он любил расстреливать арестованных из пулемета, а потому, что он ходил обвешенный пулеметными лентами.

Из протокола допроса П.С. Медведева следует, что Николай Александрович и его сын были одеты в гимнастерки, на головах у обоих были одеты фуражки. Государыня и дочери были без верхней одежды, с непокрытыми головами.

У Царской семьи были какие-то драгоценности, снятые с трупов после расстрела. В своих воспоминаниях другой участник описываемых событий, чекист М.А. Медведев, участие которого Павел Медведев скрыл, значительно позже, в 1954 году, уточнил, что это были бриллиантовые брошки, жемчужные ожерелья, обручальные кольца, алмазные булавки, золотые карманные часы Николая II и доктора Боткина и другие предметы.

В руках у великих княжон были подушечки, у Демидовой (по уточнению М.А. Медведева) были даже две подушки.

Сказано немного, но есть над чем подумать, особенно, если сопоставить данные, полученные при допросе П. Медведева следователем Сергеевым, и данные, полученные другими следователями, работавшими по этому делу.

Во-первых: подушки в руках великих княжон и две подушки в руках у Демидовой. Вряд ли они рассчитывали, что там, куда их ведут в два часа ночи, им удастся выспаться.

Более вероятным кажется предположение: они ожидали, что их повезут куда-то из дома Ипатьева на не слишком удобном для сидения транспорте (возможно, они видели или слышали подъехавший грузовик), и подушки собирались использовать для создания минимума комфорта при поездке). В этом случае объясняется наличие двух подушек у Демидовой — одна предназначалась для Александры Федоровны. В пользу этого предположения говорит и наличие фуражек на головах Николая Александровича и его сына.

Во-вторых: отсутствие головных уборов у женщин. По различным воспоминаниям известно, что Александра Федоровна никогда не выходила на улицу без шляпы и зонта. Что же заставило ее изменить этой привычке в два часа ночи, причем не известно было — когда повезут, куда повезут и зачем? К тому же в шляпах трех великих княжон, оставленных ими наверху, были драгоценности, зашитые еще при переезде из Тобольска.

В-третьих: следователь Соколов, сменивший следователя Сергеева, обнаружил в кострище остатки от синих дорожных костюмов. Позже, при допросе А.А. Теглевой, он установил, что эти костюмы застегивались поясом с двумя бархатными пуговицами, в которые были зашиты бриллианты. Следователь Наметкин, обнаружил распоротую бархатную пуговицу в комнатах на верхнем этаже, а не в костре.

Благодаря многочисленным современным публикациям можно восстановить историю этой распоротой бархатной пуговицы.

Рассказ о найденном в комнатах на верхнем этаже поясе с черными бархатными пуговицами содержится в воспоминаниях одного из охранников, участвовавших в разборе вещей Царской семьи, В.Н. Нетребина: «Один из товарищей, просматривая нательное белье, предназначенное и принадлежащее бывшим княжнам, со смехом тряс таковое. В белье он нашел пояс из черного бархата. Этот пояс был обшит пуговицами, тоже из черного бархата, но имеющий в середине что-то твердое, наподобие дерева… Через некоторое время товарищ, кинувший пояс, снова поднял его и разорвал на одной из пуговиц бархат. Вместо мнимого дерева оттуда сиял бриллиант. Мы все стояли как вкопанные, пораженные неожиданным раскрытием этих дьявольских хитростей».

Из протокола допроса судебным следователем по особо важным делам при Омском окружном суде Н.А. Соколовым в г. Екатеринбурге Марии Густавовны Тутельберг, камер-юнгферы при ее Величестве Государыне Императрицы Александры Федоровны от 23–27 июля 1919 года:

«…Я должна сказать, что с драгоценными вещами мы поступили, когда мы все с детьми уезжали из Тобольска, таким образом. Мы бриллианты и большую часть жемчугов пришили вместо пуговиц к костюмам трех княжон — Ольги Николаевны, Татьяны Николаевны и Анастасии Николаевны. Костюмы эти были из шерстяной материи. Один костюм был серого цвета (материя «фантазия»), другой синего (шевиот) и третий — черного (также шевиот). Это были летние костюмы, в которых можно было ехать в дорогу. Затем были зашиты бриллианты в черную бархатную шляпу Ольги Николаевны и в синюю шляпу (не знаю, из какой материи) Татьяны Николаевны. Не знаю, были ли зашиты бриллианты в шляпу Анастасии Николаевны. Также бриллианты, рубины, сапфиры и изумруды были зашиты в лифчики Татьяны Николаевны и Анастасии Николаевны. Ольга же Николаевна надела на себя несколько ниток жемчугов…. Сама я драгоценностей не зашивала никогда. Я только передавала драгоценности Ее Величества Теглевой и Эргсберг, а они зашивали их».

Из протокола допроса судебным следователем по особо важным делам при Омском окружном суде Н.А. Соколовым в г. Екатеринбурге Александры Александровны Теглевой, няни при детях, от 5–6 июля 1919 года: «… Мы взяли несколько лифчиков из толстого полотна. Мы положили драгоценности в вату, и эту вату мы покрыли двумя лифчиками, а затем эти лифчики сшили. Таким образом, драгоценности, значит, были зашиты между двумя лифчиками, а сами они были с обеих сторон закрыты ватой. В двух парах лифчиков были зашиты драгоценности Императрицы. В одном из таких парных лифчиков было 4,5 фунта драгоценностей вместе с лифчиком и ватой. В другом было столько же весу. Один надела на себя Татьяна Николаевна, другой — Анастасия Николаевна. Здесь были зашиты бриллианты, изумруды, аметисты. Драгоценности Княжон были, таким образом, зашиты в двойной лифчик, и его (не знаю, сколько в нем было весу) надела на себя Ольга Николаевна. Кроме того, Они под блузки на тело надели много жемчугов. Зашили мы драгоценности еще в шляпы всех Княжон между подкладкой и бархатом (шляпы были черные бархатные). Из драгоценностей этого рода я помню большую жемчужную нитку и брошь с большим сапфиром (не помню, кабошон или нет) и бриллиантами. У Княжон были верхние синие костюмы из шевиота. На этих костюмах (летних, в которых они и поехали) пуговиц не было, а были кушаки и на каждом кушаке по две пуговицы. Вот эти пуговицы мы отпороли и вместо пуговиц вшили драгоценности, кажется, бриллианты, обернув их сначала ватой, а потом черным шелком. Кроме того, у Княжон были еще серые костюмы из английского трико с черными полосками; это были осенние костюмы, которые Они носили и летом в плохую погоду. Мы отпороли на них пуговицы и также пришили драгоценности, так же обернув их ватой и черным шелком».

Из протокола допроса судебным следователем по особо важным делам при Омском окружном суде Н.А. Соколовым в г. Екатеринбурге Елизаветы Николаевны Эрсберг, помощницы няни Александры Александровны Теглевой от 6 июля 1919 года: «… Драгоценности мы зашивали в костюмы Княжон. Я сама зашивала только в серые костюмы Княжон и в синие из шевиота. Для этого я спорола пуговицы на серых костюмах и у кушаков на синих костюмах (у синих костюмов пуговиц больше не было, кроме еще пуговиц на рукавчиках), а также у рукавов; обернула драгоценности ватой, обшила шелком и все это пришила вместо пуговиц. Какие именно драгоценности я так заделывала, я не помню. Это лучше всех знает Тутельберг. Все остальные драгоценности зашивала она и Теглева».

Если все это сопоставить друг с другом, то напрашивается следующий вывод: одна из княжон перед расстрелом спустилась вниз в платье без пояса, т. е. в расстегнутом платье, чего просто не могло быть. Но эти факты были установлены разными следователями, и их стыковку никто даже не пытался осуществить.

В-четвертых: драгоценности, которые были на расстреливаемых людях. Сергеев мог этого и не знать, но сейчас достоверно известно, что из драгоценностей у членов Царской семьи могли быть только браслеты на руках Александры Федоровны, которые невозможно было снять без инструмента, и обручальное кольцо на безымянном пальце Николая Александровича, которое также нельзя было снять. Остальное Юровский отобрал еще 4 июля 1918 года.

В-пятых: Соколов нашел в костре остатки бриллиантовых пряжек от туфель княжон. Весьма сомнительно, что женщины из Царской семьи собрались в неизвестную дорогу в туфельках с бриллиантовыми пряжками.

В-шестых: Соколов обнаружил в костре остатки шинели и вещевого мешка Наследника, чего, по описанию П.С. Медведева, не было.

В-седьмых: Соколов обнаружил в костре фарфоровые иконки, которые якобы висели на шеях у женщин. Размер одной из них 10 см х 6 см, остальные ненамного меньше. Если бы они висели сверху на платье, это сразу же бросилось в глаза и П. Медведев, вероятно, отметил бы этот необычный факт, а под платьем они не могли находиться из-за своих размеров.

В-восьмых: к этому следует добавить сцену, описанную в воспоминаниях чекиста М.А. Медведева: люди, которых вели на расстрел, выходя из своих комнат и увидев чучело медведя, стоявшее у них на пути, испуганно крестились. Члены же Царской семьи это чучело видели по несколько раз в день, проходя мимо него в ванную или туалет, в течение более двух месяцев.

В итоге получаем следующую картину: женская часть Царской семьи собирается покинуть дом в третьем часу ночи, не надев шляп, без зонтов, в туфельках с бриллиантовыми пряжками, увешенные драгоценностями, которых у них просто не могло быть, по крайней мере, снаружи, да еще на одной из княжон — расстегнутое платье.

Что-то здесь не так — или на них не было тех вещей, остатки которых были найдены в кострищах, или это были другие люди, которые не знали, что, выходя на улицу, надо одевать шляпу, не знали, что в шляпах зашиты драгоценности, что на них не должно было быть никаких бриллиантовых брошек и колец и т. д.

Белогвардейское следствие велось по трем направлениям.

Одним из этих направлений была работа уголовного розыска, осуществляемая профессионалом-криминалистом, прошедшим школу царской жандармерии, Кирстой. Он был единственным из расследовавших Царское дело, кто задался вопросом: а не имеют ли слухи, распространившиеся среди обывателей в то время, о симуляции убийства Царской семьи большевиками, реальную основу?

Вопрос этот беспокоил и судебное руководство. 19 января 1919 года (за день до того, как генерал Дитерихс активно вмешался в следствие) прокурор Екатеринбургского суда И. Иорданский направил начальнику уголовного розыска А.Ф. Кирсте распоряжение за № 198, в котором содержались следующие указания: «… Из дознания, препровожденного Вами 5 сентября 1918 года за № 2039 члену суда Сергееву и позднее видно, что целый ряд свидетелей утверждал о том, что бывший Император Николай II увезен, свидетельствуют, что видели поезд, в котором был увезен бывший Государь по направлению к Перми.

Так, свидетель, парикмахер на ст. Екатеринбург-1, Федор Иванов, показал, что дня за два или накануне до объявления о расстреле бывшего Государя, к нему в парикмахерскую пришел комиссар станции Гуляев и сказал, что «сегодня отправляем Николая II».

О том же на другой день он слышал от комиссара 4 штаба резерва Красной армии Кучерова. Далее кондуктору Омской железной дороги Александру Самойлову красноармеец Александр Варакушев, передавая о решении увезти бывшего Государя Николая II на Пермь, показывал поезд, в котором он якобы был уже помещен. Поезд этот, состоящий из вагонов I и II класса, находился на 5 или 6 пути, под особой охраной: в одном из вагонов окна были завешены черной материей.

Сообщая об изложенном, предлагаю Вам закончить это дознание дальнейшим расследованием, т. е. путем опроса надлежащих агентов железной дороги, бывших на службе в период времени середины июля месяца, выяснить, действительно ли был такой поезд, проверить полученные сведения по станционным документам и книгам, а в случае, если эти сведения подтвердятся — выяснить маршрут этого поезда.

…Безотлагательно опросить семью сторожа переездной будки, по горнозаводской линии на пути из г. Екатеринбурга к дер. Коптяки. На глазах членов его семьи красноармейцами была оцеплена местность, где впоследствии были найдены около шахты и на дне последней предметы, принадлежащие Царской семье. На их глазах, по негласным сведениям, проходили грузовые автомобили. Надлежит подробным опросом их выяснить, кто из комиссаров распоряжался в этой местности, что было перевозимо на автомобилях, в какой именно стороне таковые были сосредоточены, не проезжали ли автомобили с бочками бензина и какими-либо баллонами и т. п.».

При выполнении этого распоряжения Кирсте удалось найти и допросить людей, которые или сами видели, или передавали с чужих слов, что видели Николая Александровича или членов его семьи уже после 17 июля 1918 года, то есть после того как было объявлено об их расстреле. Опираясь на собранный им материал, Кирста подал рапорт от 7 февраля 1919 года на имя начальника Сибирской армии, в котором предлагал план действий, целью которых было бы спасение членов семьи государя императора.

Ниже приводится один из протоколов, содержащихся в подлинных материалах официального следствия 1918–1919 годов.

Это упомянутый выше протокол допроса женщины следователем Кирстой, которой в результате стечения обстоятельств удалось увидеть пермских узников. Следует подчеркнуть, что упоминаемый в протоколе Владимир Мутных был секретарем самого Белобородова и вполне мог быть его доверенным лицом.

Итак, протокол допроса свидетельницы от 2 апреля 1919 года:

«2 апреля Наталья Васильевна Мутных, опрошенная дополнительно к показанию от 8 марта объяснила: Семья б. Государя была перевезена в Пермь в сентябре месяце и помещена сначала в доме Акцизного управления под менее строгим надзором, а затем Государыню с дочерьми перевели в подвал дома, где номера Березина, и там держали под строгим караулом, который несли исключительно областники. Все это я слышала от своего брата Владимира. Когда я с Аней Костиной, которая была секретарем Зиновьева, зашли в подвал номеров Березина, во время дежурства моего брата, часа в 4–5 дня, то в подвале было темно, на окне горел огарок свечи. На полу были помещены 4 тюфяка, на которых лежали б. Государыня и три дочери. Две из них были стриженные и в платочках. Одна из княжон сидела на своем тюфяке. Я видела, как она с презрением посмотрела на моего брата. На тюфяках вместо подушек лежали солдатские шинели, а у Государыни, сверх шинели, маленькая думка. Караул помещался в той же комнате, где и арестованные.

Я слышала от брата, что караул был усилен и вообще введены строгости по содержанию заключенных после того, как одна из великих княжон бежала из Акцизного управления или из подвала.

Бежавшей была Татьяна или Анастасия — точно сказать не могу.

В то время, как из Перми стали эвакуироваться большие учреждения, недели за три до взятия Перми Сибирскими войсками, семья Государя была привезена на Пермь II, а оттуда на Глазов. Всех их поместили в деревне, вблизи красноармейских казарм, не доезжая верст 15–20 до Глазова, причем их сопровождали и охраняли Александр Сивков, Малышев Рафаил и Толмачев Георгий и боевики. Из деревни под Глазовом повезли их по направлению к Казани и сопровождали указанные три лица. На вокзале же в Перми, от женского монастыря к Глазову, сопровождали их Рафаил Малышев, Степан Макаров и областники.

По словам брата Владимира, тела Государя и Наследника сожжены. Бежавшая княжна была поймана за Камой, избита сильно красноармейцами и привезена в чрезвычайку, где лежала на кушетке за ширмой в кабинете Малкова. У постели ее охраняла Ираида Юрганова-Баранова. Потом княжну отвезли в исправительное отделение за заставой. Умерла ли она от ран или ее домучили — не знаю, но мне известно, что эту княжну похоронили в 1 час ночи недалеко от того места, где находятся бега — ипподром, причем большевики хранили это в большой тайне. О похоронах я знаю по слухам.

Наталья Мутных.

Пом. нач. воен. контр. Кирста.

Присутствовал товарищ прокурора Д. Тихомиров».

Судя по документам, доступным в настоящее время, складывается впечатление, что белогвардейские следователи даже не подозревали, кто попал им в руки.

Наталья Мутных, которую английские журналисты Саммерс А. и Мэнголд Т. принимали за простую медсестру, на самом деле была сестрой секретаря главы уральской власти Белобородова, Владимира Мутных, упомянутого в протоколе. Владимир Мутных упоминается в протоколе допроса Сергея Николаевича Смирнова, секретаря Ее Королевского Высочества Княгини Елены Петровны Сербской 16 марта 1922 г. И, следовательно, Наталья Мутных могла быть в курсе происходящего лучше, чем кто-либо другой. Вряд ли стоит сомневаться в достоверности ее показаний. Костина, которую допрашиваемая называет как секретаря Зиновьева (ни больше ни меньше), упоминается в телеграмме из Екатеринбурга от 18 июля 1918 г. Содержание этой телеграммы:

«Петроград. Смольный Зиновьеву

Уральский облсовет и облаком партии считая совершенно необходимым участие товарища Костиной специальной ответственной работе оставляет ее поэтому Урале передайте Молотову тоже о Боголепове».

Учитывая статус Костиной и дату отправки телеграммы, можно предположить, что ответственная работа, для которой она была оставлена в Екатеринбурге — контроль содержания членов Царской семьи и информирование об этом Зиновьева, т. е. центрального правительства.

Рассматривая работу уголовного розыска, генерал Дитерихс вынужден был признать: «Что касается материалов, оставленных в «Деле» уголовным розыском, то таковые скорее указывали на то, что целью его работы было доказать, что никакого преступления советской властью совершено не было. Однако, с другой стороны, материалы уголовного розыска не давали возможности определенно заключить, что же сделали в таком случае советские власти с Царской семьей, так как они изобиловали разными версиями и предположениями, циркулирующими в то время в различных кругах нашего общества, не устанавливая ни одной мало-мальски установленными фактами».

Показания свидетельницы, видевшей членов Царской семьи живыми в Перми в сентябре 1918 года, зафиксированные в материалах следствия, не показались генералу «мало-мальски установленным фактом», который следовало хотя бы проверить.

В настоящее время в архиве найден еще один документ из материалов белогвардейского следствия, также не показавшийся генералу «мало-мальски установленным фактом». Это — протоколы допроса официантки, приносившей обеды узникам «Дома особого назначения» из так называемой советской столовой и видевшей членов Царской семьи после объявления в газетах о ее расстреле.

Поскольку этот протокол никогда не был опубликован, приводим его полностью:

«ПРОТОКОЛ

1918 года ноября 4 дня и.д. начальника Екатеринбургского Уголовного Розыска Плешков производил дальнейшее дознание об убийстве бывшего Государя Императора Николая II и его семьи, для чего допрашивал нижеозначенных лиц, и они мне объяснили:

Гражданка Верх-Исетской волости дер. Решет Катерина Семеновна Томилова, 29 лет, замужем, православная, грамотная, под судом не была […] по Коледовскому, из д. № 3 Петрова, объяснила: я большевичкой никогда не была, но служила в качестве официантки при Советской столовой в доме Коммерческого собрания; до этого я служила горничной у Владимира Михайловича Кмеонецкого. В Советскую столовую поступила потому, что не могла найти другого места.

Когда привезли в Екатеринбург Царскую семью и поместили в дом Ипатьева, обед им с первых же дней стали посылать из Советской столовой на двенадцать человек, а на второй же день на 13 человек. Первые дни обед носили кто-либо из посудниц столовой, и они говорили, что их в дом не пускали, а брали обед солдаты-красноармейцы у ворот, через несколько дней посудницы стали обижаться, что носить обед тяжело, и стали отказываться от этого, я согласилась носить обед и носила до самого конца. Когда я принесла обед первый раз, то попросила красноармейца пропустить меня в дом, чтобы взять оставленную накануне посуду, какой-то комендант красноармейца разрешил меня пропустить с обедом в дом, и я вошла сначала в прихожую комнату, затем в столовую, где был накрыт большой стол, а обед я поставила на маленький, в этот день я увидела бывшего Государя, он был одет в тужурку защитного цвета, на груди у него была небольшая звездочка. На ногах лаковые короткие сапоги, около него были двое мужчин тоже в тужурках защитного цвета…

Один из них был среднего роста, но борода у него была темнее, чем у б. Государя, и седины в бороде было менее, у б. Государя была борода более продолговатая и седин в бороде, так и в волосах было у него много. Вблизи он показался почти седым, в особенности голова у него была почти белая, прическа у него была косой ряд и короткая, третий мужчина был на вид старше их, но седины было меньше, и борода была такая же; судя по портрету я сразу узнала бывшего Государя, в первый день я видела […] двух дочерей б. Государя и когда пошла с посудой обратно, то спросила одного красноармейца, тот ли Государь, которого я узнала, и как звать дочерей, он ответил мне, что Государь тот самый, а дочерей звать Мария и Анастасия. На следующий день я принесла обед, то видела б. Наследника Алексея Николаевича, он был в коляске, худенький, лицо у него было болезненное.

За все время бывшую Государыню я видела всего лишь два раза, она была высокая, худощавая и смуглая. Я часто видела-, что от б. Наследника […] его сестры, они его катали в коляске, один раз я, идя мимо него, спросила его «что, у вас ножки больные», он ответил «да» и кивнул мне головой, стоявший красноармеец сделал мне замечание, что разговаривать нельзя.

Старших дочерей б. Государя я не видела, но слышала, что они тут же, а мне не приходилось их видеть. Была еще в том доме женщина прилично одетая, о ней мне красноармеец сказал, что это прислуга.

Когда я приносила обед и заходила в столовую комнату, то всегда со мной заходил комендант и при мне никто из […] не говорили, все молчали.

Обед я иногда носила в час дня, а ужин носила в 9 часов вечера, с ужином я иногда входила в столовую, но иногда я не заходила, его брали у меня красноармейцы, вместе с комендантом уносили в столовую. Я хорошо помню и категорично это утверждаю, что в тот день, когда большевики вечером объявили о расстреле б. Государя, я носила в этот день обед для Царской семьи и лично видела бывшего Государя и его семью, и всех лиц, которых я видела ранее. И когда вечером у меня на квартире сестра хозяйки Котовой, Зинаида Семеновна, возмущена тем, что большевики расстреляли бывшего Государя, я сказала ей, что это неправда, так как сама я опять носила обед на 13 человек и также видела б. Государя и всех, коих видела ранее, а вечером в этот день большевики расклеили объявления и объявили в газетах, что они расстреляли Николая, а я дома на квартире уверяла хозяйку Ольгу Семеновну, а также ее сестру Зинаиду Семеновну, что видела в этот день Государя и вообще все были живы.

После объявления большевиками в газете о расстреле б. Государя, на следующий день я опять носила бывшей Царской семье на 13 человек, я также видела б. Государя и всех тех, коих видела ранее, меня это очень удивило, что большевики объявили о расстреле, а на самом деле я видела их всех живых.

Я сама охотно ходила с обедом, чтобы убедиться, живы ли, я относилась к Царской семье очень сочувственно, жалела их всех и дома рассказала хозяйке, что большевики объявили неправду, в Советской столовой я боялась это говорить.

Спустя один день после объявления в газете о расстреле бывшего Государя, мне выдали обед для Царской семьи, только на 9 человек, и я опять унесла охотно в Ипатьевский дом, прежним порядком пронесла прямо в столовую, за мной вошел туда же молодой Комендант, который был всегда, но бывшего Государя, доктора и третьего мужчины я не видела, а видела лишь дочерей Государя, Марию, Анастасию и бывшего Наследника.

На десять человек я носила обед всего лишь, кажется, два дня, но не более. Помню, что 22 июля я носила обед на 9 человек, я видела в этот день Государыню, двух дочерей и, Марию и Анастасию и Наследника, но Государя и других мужчин не было. Особенного ничего не заметила, дочери катали в коляске Алексея, а Государыня стояла у стола и правой рукой поддерживала голову, одета была в серое платье с белым воротником, была скучная, но дочери и наследник были как всегда. 23[-го] в Советской столовой уже не было поваров и обеда для Царской семьи я не носила, так как большевики все разбежались, я решила сходить за посудой, в которой приносила обед накануне для Царской семьи. Я пошла в дом Ипатьева, там было всего лишь два красноармейца, которые разрешили мне взять принесенную из столовой посуду; во всех комнатах было пусто, все разбросано было, я спросила одного красноармейца, что никого уже нет, он ответил мне, что все уже улетучились.

Я взяла свою посуду — ушла; накануне, т. е. 22 июля, ужина я уже не носила для Царской семьи.

С красноармейцами я ни с кем не была знакома; они часто менялись, всегда были русские, а коменданта я всегда видела одного молодого и тоже был русский. О докторе, который был при Государе, я узнала от красноармейца, один раз с начала, когда я приносила обед, доктор проходил мимо красноармейца в доме, красноармеец выстроился перед ним, и когда он прошел, я спросила красноармейца «это кто», он ответил мне, это доктор. Я еще заметила такое обстоятельство, обед для Царской семьи носила долго, и всегда дочери Государя смотрели на меня весело. Я показываю действительную правду и до сих пор полагаю, что большевики бывшего Государя и его семью не убили здесь, а куда-то увезли. Об этом я никому не рассказывала кроме хозяйки квартиры Котовой и ее сестры — Зинаиды Семеновны.

Екатерина Семеновна Томилова И.д. начальника Уголовного Розыска П. Плешков».

«6 ноября. Опрошенная вторично Екатерина Семеновна Томилова в дополнение к первому своему показанию объяснила в присутствии Товарища Прокурора Екатеринбургского Окружного суда Екатеринбургского участка г. Остроумова, нижеследующее: на вопрос о том через какую дверь входила в дом, где содержалась бывшая Царская семья, я заявляю, что входила в дом через парадное крыльцо со стороны Вознесенской площади, через дверь я проходила в переднюю, в которой была, как мне показалось, мраморная лестница. Прямо против двери около стены стояло большое зеркало, справа же на углу стоял небольшой деревянный диванчик. Как только я поднялась на площадку, ко мне каждый раз выходил молодой человек, одетый в солдатскую форму, которого красноармейцы называли комендантом и с которым я входила в левую дверь, ведущую в темную комнату.

Кстати сказать, этого молодого человека — коменданта я видела каждый день с самого начала, как стала приносить обеды, до последнего дня 22 июля 1918 г., когда я принесла последний обед. Никакого другого коменданта я не видела. Комиссара Юровского я не знаю и человека с черной бородой и волосами на голове с проседью я никогда там в качестве коменданта ни одного раза не встречала за весь вышеуказанный период времени.

Возвращаясь к порядку, каким образом я входила в столовую, я объясняю, что при входе в темной комнате я никаких […] не видела, а ровно не замечала чучела большого медведя.

Из темной комнаты я ни разу не входила в находящиеся внутри дома большие комнаты, а входила в комнату через находящуюся в левой стене темной комнаты дверь. В этой комнате, которую я при первом допросе назвала столовой, было два окна, ни книжных шкафов, ни комода, ни рояля я не видела. В этой же комнате, как я показывала в первом объяснении, я видела несколько раз бывшего Государя Императора и два раза бывшую Императрицу, а также несколько раз мужчину среднего роста, которого называла доктором, и другого мужчину пониже. Я ни разу не видела, когда приходила, ни в прихожей комнате, ни в комнате, которую я называла столовой, очень высокого старика с широкой бородой и в золотых очках. Камердинера бывшего Государя Чемодурова я не знаю. Больше показать ничего не имею.

Еще добавлю, что узел с приборами и кушаньями я вносила в названную комнату с двумя окнами и ставила все это здесь на столик и после этого выходила. Как кушала Царская семья я не видела, после окончания обеда я брала посуду в той же комнате и уходила.

Екатерина С. Томилова.

И.д. начальника Уголовного Розыска П. Плешков.

Товарищ прокурора И. Остроумов».

«ПРОТОКОЛ

1918 года ноября 7 дня я, и.д. начальника Уголовного Розыска П. Плешков, в присутствии Товарища Прокурора Екатеринбургского Окружного суда г. Остроумова производил осмотр комнат в д. Ипатьева, где помещалась б. Царская семья, на предмет проверки показания Томиловой, какую комнату она называет столовой, в которой, по ее словам, она видела б. Царскую семью. В дом вошла через парадное крыльцо, вестибюль, где действительно оказалась лестница деревянная, но не мраморная, затем Томилова указала путь, по которому она носила обеды, провела в прихожую, находившуюся налево от входа, из прихожей она указала на комнату, находившуюся влево от прихожей с двумя окнами, войдя в эту комнату Томилова указала, что посредине стоял столовый стол, здесь она вторично подтвердила, что ни комода, ни книжного шкафа, ни рояля она не видела, и в этой же комнате, по ее словам, она несколько раз видела бывшую Царскую семью.

И.д. начальника Уголовного Розыска П. Плешков.

Товарищ прокурора И. Остроумов».

С одной стороны — уверенность боевого генерала, политического куратора следствия, а с другой — материалы уголовного розыска, разрабатывающего версию вывоза Царской семьи из Екатеринбурга живыми. Уверенность генерала победила — опытный криминалист Кирста был отстранен от следствия.

Дитерихса не интересовал вопрос — было или не было совершено убийство, его не интересовало отсутствие трупов, отсутствие участников или очевидцев расстрела, он ставил вопрос шире.

«Это было уничтожение советской властью намеченных жертв, в определенный, по особым обстоятельствам, период времени: июнь — июль 1918 года.

Это были преступления идейные, фанатичные, изуверские, но совершающиеся скрытно в тайне, во лжи и обмане от Христианского русского народа. Это планируемое, заранее обдуманное и подготовленное истребление членов Дома Романовых и исключительно близких им по духу и верованию лиц».

Как было показано выше, в следственном производстве имелись материалы, отражающие сомнения очень многих людей, и в частности следователей, работавших на начальном этапе расследования, то есть по «горячим следам», в том, что факт расстрела Царской семьи не был симулирован большевиками, с целью скрыть ее эвакуацию полностью или частично из Екатеринбурга.

Поэтому каждое вещественное доказательство, каждое свидетельское показание следовало рассматривать и с этой точки зрения. В противном случае сам факт преступления как бы размывается и перестает быть фактом, доказательства теряют свою убедительность, а альтернативная версия с течением времени обрастает такими подробностями, что превращается в легенду.

Так получилось и с «Царским делом», в результате чего появилась масса так называемых «самозванцев», среди которых могли быть и подлинные потомки Романовых.