Глава 31

Мое тело все еще было закорочено настолько, что я почти не мог двигаться. И я видел, какую силу излучает это копье. Без сверхзаряженной атмосферы я не смог бы создать защиту, достаточную для того, чтобы с ним справиться. Может быть, если бы мне удалось заставить ее трепаться еще минуту, я смог бы прийти в себя достаточно, чтобы хотя бы попытаться убежать.

Но я видел по ее лицу и каждой черточке ее бронзовой фигуры: она не собиралась поддаваться на уговоры, возражения или отвлекающие маневры. У нее был свой краткий миг слабости после битвы с несколькими бессмертными, и теперь она вернулась к своей задаче — задаче, которую планировала тысячи лет.

Я мало что мог сделать.

Все это было уже слишком. Все. Травмы. Не столько физические. Я слишком много видел за одну ночь.

Слишком много потерял.

Вот тогда-то я и сломался.

Когда вы находитесь в таком состоянии, ваш мозг вытворяет странные вещи. Я больше не чувствовала ни страха, ни злости, ни огорчения. Я чувствовал себя сторонним наблюдателем, простым зрителем. Как только вы поймете, что ваша карта бита, вы взглянете на вещи по-другому. Я видел все, что происходило вокруг нас. И меня это больше не касалось.

Наступление Зимней Леди было встречено стеной колдовства со стороны Корба и его ближайшего окружения, и они остановили ее, ее атакующих троллей и ее холодный бада-бум. Яростный удар армии Молли застопорился, едва не разрезав легион фоморов надвое, им всего-навсего не хватило массы, чтобы завершить смертельный удар. Пока я продолжал наблюдать, я видел, как Зимние войска оттесняются, сокращаются. Один из троллей пал, на месте его головы остались дымящиеся ошметки, а король Корб опустил свой посох и триумфально взвыл. Зеленая молния ударила в бок Зимней Леди. Я видел, как она опалила плоть до костей, видел, как ее ребра почернели, видел, как она сделала шаг, а затем повернулась, безжалостная и неудержимая, как Джаггернаут, и продолжила сражаться, даже когда другой тролль упал, почти раздавив ее.

Атака Зимних была остановлена в знойную летнюю ночь. И фоморский легион, ужасающий и неистовый, почуял кровь и начал пробивать себе дорогу сквозь силы Зимы, убивая с дикой самозабвенностью.

Последние защитники Чикаго проигрывали.

А с Юга, где наши союзники сдерживали врага, донесся протяжный, низкий рев рога Йотуна, возвещая о нападении.

Сквозь армии, парк и дым я не мог разглядеть, что происходит на Юге. Но рог Йотуна протрубил снова, ближе.

Наши союзники там пали. Вторая часть вражеских сил стремительно приближалась к нам.

И когда они прибудут, они сметут всякое оставшееся сопротивление.

Мой город падет.

И я ничего не мог с этим поделать. Я не мог даже поднять руку, чтобы сделать драматический жест, я не мог и пальцем пошевелить.

Мир попросту стал слишком тяжелым.

Титан повернулась ко мне, с торжеством во взгляде, и подняла копье, которое она забрала у поверженной фигуры Одноглазого.

В свое время я через многое прошел. Но я узнал бы конец, увидев его.

Титан победила. Древний мир, старая тьма в конце концов вернулась. Чикаго будет опустошен и разрушен.

И я погибну вместе с ним.

Я встретилась взглядом с Этниу и в этот момент понял, что, вероятно, даже не буду знать об этом, когда умру: не было ни малейшего шанса, что я смогу заглянуть в душу этому существу и сохранить свой рассудок в целости. Я умру безумцем.

Только этого не произошло.

И я узрел истину еще более отвратительную.

Не нужно быть чародеем, чтобы увидеть душу Титана. Она уже была вокруг нас. Исключительное желание разорения и уничтожения, наполнявшее ее душу и позволившее ей овладеть Оком, явило себя миру. Это был тот мир, о котором так мечтала Этниу. Ужас, смерть, кровь, разрушение, бессмысленный хаос — эти и было тем, что представляла собой она. Это безумие было тем огнем, что наполнял Титана, это оно сделало их истребление первоочередной необходимостью.

Кровь была для них искусством. Крики были для них музыкой. Ужас был для них верой.

Смертным не выстоять против этого.

Я смотрел, как моя смерть идет за мной, и плакал в полном отчаянии.

Я знал, что дело не только в боли. Я знал, что это была та самая темная воля врага, теперь не встречающая сопротивления со стороны подавленной воли Мэб, и что это ужасное психическое давление устраивало кавардак в моих эмоциях. Я знал, что это ложь.

Но она становилась правдой прямо у меня на глазах.

И...

И потом...

И потом вперед вышел Уолдо Баттерс.

Коротышка появился из-за моей спины и встал прямо между мной и Титаном.

Он не был впечатляющей фигурой даже при самых благоприятных обстоятельствах. А стоя напротив возвышающейся Этниу, он производил еще меньше впечатления. Даже если бы они оба были людьми и одного роста, у нее было бы больше мускулов. В сочетании со всем остальным в ее образе: ее аурой, ее силой, ее грацией, ее броней, ее ростом, ее красотой, войной, разрушениями и безумным отблеском умирающего города позади нее... Баттерс даже не походил на человека. Он больше напоминал плохо оживленную марионетку, стоящую рядом с человеком.

Он выглядел крошечным.

Грязным.

Уставшим.

Избитым.

Напуганным.

Маленький парень оглянулся на меня, его лицо было болезненно бледным. Затем он повернулся к Титану.

И он расправил плечи.

И он поднял Меч, и в этот миг белый, чистый свет озарил это место, незримый хор издавал вокруг него приглушенную музыку.

В этом свете броня Этниу выглядела... как-то острее, жестче, неудобнее, более сковывающей ее движения. Ее красота казалась ущербной, грубой, как будто это была игра света, и в ее живом глазе я не видел ничего, кроме отчаянного, пустого голода, пустоты в ее душе, которая никогда не могла быть заполнена.

Перед этим светом колебался даже древний ужас Титана.

— Изыди, Титан, — молвил Баттерс. Его голос был тихим, мягким и звучным. Этот голос вообще не принадлежал человеку. Хотя громкость его не повышалась, он был слышен за битвой, за громом, за треском и ревом пожаров. — Эти души не для тебя. Изыди в глубины своей ярости и ненависти. Здесь для тебя больше нет мира.

Лик Этниу стал мрачнее тучи, ее губы искривились в оскале незамутненной ненависти.

— Ты смеешь мне приказывать, ты, собачонка, предатель, трус?

— Этниу, — прошелестел голос, и глубина сострадания в нем была подобна глубокому, спокойному морю. — Я лишь предлагаю видение, с которым ты можешь избежать страданий.

— Ты сейчас не могущественнее своего инструмента. — Этниу плюнула в сторону Баттерса, и слюна начала буквально разъедать дыру в земле, столько злобы в ней было. — Ты избрал сторону насекомых. Так будь сокрушен вместе с ними.

Она выпрямилась, вращая копьем, как тростинкой, и ударила в Баттерса молнией со звуком какого-то огромного, злобно гудящего водопада.

Баттерс едва слышно вскрикнул своим грязным, усталым, испуганным, нормальным человеческим голосом.

Он поднял меч, и я снова инстинктивно понял, что клинок Меча Веры, хотя и сделан из нематериального света, был для этой цели гораздо более прочным, более нерушимым, более реальным, чем когда-либо, когда он был сделан из стали. Если бы Меч был поднят с этой целью раньше, простая молекулярная структура была бы разрушена силами, направленными на нее — но теперь, незагрязненная материальным миром, истинная сила клинка могла быть пущена в ход, и в этой полоске серебристо-белого света была галактика нежного цвета, непоколебимой силы, чего-то такого чистого, устойчивого и такого неподвижного, что сама Вселенная могла быть построена на ее фундаменте. А на заднем плане мой затуманенный мозг слышал слабое эхо голоса, говорящего: «Да будет свет».

Смертный человек, держащий этот клинок встретил ярость Титана.

И не сдвинулся с места.

Подобный скале в море, он стоял, пока волна силы обрушивалась на него. Свет мог ослепить любого, кто находился слишком близко, из-за его абсолютной мощности. Жар терзал и рвал почву вокруг него, превращая грунт в голую землю яростным потоком энергетического насилия. В течение семи медленных ударов сердца Баттерс стоял перед этим потоком, сжимая Меч, а свет, ярость, тень и летящие обломки образовали в воздухе позади него силуэт высокой, неясной фигуры, которая сложила изящные крылья вокруг него, как орел, защищающий своего детеныша от дождя.

Затем, как страшнейший, голодный прилив, эта сила ушла.

И наступила полная тишина.

В центре круга разрушения стоял нетронутый Рыцарь Веры, сияющий в белом свете Фиделаккиуса, и этот огонь не сделал ничего, кроме того, что оставил его незапятнанным и чистым, грязь, сажа и нечистоты сгорели, пока он оставался нетронутым, его белый плащ шевелился от жара, поднимающегося от земли вокруг него, его темные глаза сверкали решимостью за дурацкими спортивными очками.

Этниу просто уставилась на него.

— А знаешь что? — заявил Баттерс, и в центре того, что выглядело концом света, его обычный человеческий голос звучал не эпически, не могуче, не смело — даже не испуганно или рассерженно. Он звучал просто... нормально. По-человечески.

И если во Вселенной и было что-то более непокорное для того мира, который создавала Титан, я даже представить себе не мог, что это может быть.

Баттерс задумчиво кивнул и продолжил:

— Я считаю, ты далеко не такая крутая, как думаешь.

Губы Этниу растянулись в презрительной улыбке.

— Узри же своих защитников, молодых богов, сильных мира твоего, беспомощно лежащими на земле, смертный.

Баттерс осмотрелся и кивнул. А затем сказал:

— Ты знаешь, кто обскакал каждого из этих ребят в тот или иной момент? — произнес он и дернул подбородком через плечо в мою сторону. — Гарри Дрезден. А ты его до сих пор не убила.

Баттерс снова поднял меч и его голос стал жестче.

— И пока я стою здесь, ты этого не сделаешь.

Глаза Титана сузились в совершеннейшей ненависти.

— Маленький. Человечек. Думаешь сможешь остановить меня в одиночку?

— Дело не во мне, — ответил Баттерс. — И я не один.

— Оглядись вокруг, глупец.

Я услышал, как в его голосе появилась улыбка, хотя он и не сделался от этого менее жестким:

— Я. Не. Один.

Я прослезился от мужества Баттерса.

Но Титан была права.

Рога Йотуна, снова прозвучал рядом неизбежным роком. Это был звук смерти моего города.

Я видел, как огромный силуэт появляется в дымке, окаймляющей южную сторону парка.

Этниу посмотрела в ту сторону, затем снова повернулась к нам, презрение обожгло края ее улыбки.

Но глупец, Рыцарь Веры, стоял на своем.

И оказалось, что это я ошибался, а глупец был прав.

Иногда в этом и заключается вера.

Иногда этого достаточно.

Громадная фигура в дыме уменьшилась с быстротой освещенной тени, и внезапно Река в Плечах, пошатываясь, вышел из пелены разрушения в чистый воздух парка. Его старый смокинг был полностью сорван. Одно его плечо висело, словно вывихнутое, а мех был спутан и покрыт серым падающим пеплом, потемневшим от крови в некоторых местах. Но он, по-видимому, нашел свои очки, и одно из их стекол было сильно треснуто.

На здоровом плече он тащил рог Йотуна.

Взгляд снежного человека скользнул по парку, и выражение его лица внезапно озарилось свирепой яростью. Огромные мускулы его руки вздулись, напряглись, он подтянул рог в нужное положение, и выдул три длинных, воющих звука из инструмента, которые сотрясли воздух ясностью своей тональностью и пустили новые трещины, распространяющиеся по кости рога.

В ответ раздался гортанный рев из-за стены затуманивающей зрение дымовой завесы, и золотисто-белое зарево внезапно прожгло пелену.

С Юга разливался свет, похожий на первые утренние лучи солнца, будто звезда опустилась на уровень улицы. Мелькнуло серебристое движение, а затем на крыше брошенного рефрижератора появилось дыхание рассвета, в виде чего-то напоминающего лошадь. Реки света текли из него, как вода, струясь в форме гривы и хвоста, а сверкающий меч, венчающий его голову, лучился, как видимая музыка. Верхом на его спине восседала Сарисса, Летняя Леди, одетая в ниспадающие пряди вьющихся серебряных волос и случайные цветочные лепестки. Она держала посох из живого дерева, покрытый свежими цветами, с медным наконечником, запятнанным кровью.

Позади нее сидела закованная в доспехи фигура с пылающим мечом. Хват, Летний Рыцарь, мой визави. Когда Летний единорог зашевелился и встал на дыбы, сверкая передними копытами, он с вызовом поднял меч.

Одновременно с этим, Летняя Леди запрокинула голову и испустила крик на одной вибрирующей ноте, и колонна великолепного золотого света внезапно прожгла дыру в дымке и облачном покрове, превратив несколько оставшихся капель дождя в рассеянный спектральный туман и пар.

Из отчаянного грохота битвы донесся ответный вопль — и столб холодного, дерзкого голубого света поднялся в ночь, исходя из стремительной, неутомимой фигуры Зимней Леди.

Возле рефрижератора на уровне земли что-то двинулось.

И барон Чикаго вышел вперед.

Марконе шагнул в яркий свет, исходящий от Летней Леди, и направился вперед, с видом того, кто намеревался пройти сквозь стальную стену. Он сменил пиджак на пару гребаных пиратских патронташей, увешанных, я не шучу, чем-то похожим на семнадцать или восемнадцать кремневых ружей — и он нес по одному в каждой руке.

Справа от него был Хендрикс, одетый в смесь тактического снаряжения и чего-то похожего на самурайские доспехи, с одним из тех автоматических дробовиков в одной руке и палашом в другой. Слева от него шла Гард в серебряных доспехах, которые блестели, даже когда на них не падал свет, надетых поверх кольчуги, которая струилась так, будто была сделана из шелка, а не из стали. В руках она несла свой боевой топор, его лезвие сияло силой пылающих рун, таких ярких, что они оставляли размытые следы остаточного изображения перед моим взором. Оба защитника последовали за Марконе.

И я мог чувствовать, как там за ним развевается знамя его воли.

За ним следовали сотни эйнхериев, включая того несчастного ублюдка на страже, которого приложила Лара, выглядевшего разъяренным и все еще слегка шатающимся от спиртного. Вместе с ними прибыли специалисты Марконе по устранению проблем, хладнокровные профессионалы, чья работа состояла в том, чтобы находить неприятности — и расстреливать их. За ними шли свартальвы, или те, кто предположительно был свартальвами — группа солдат, облаченная для войны в какие-то доспехи, которые имели завесу, встроенную в каждое снаряжение, делавшими их фигуры, по большей части, просто размытыми пятами в воздухе примерно такой высоты, чтобы их можно было принять за свартальвов.

Вместе с ними маршировали Ла Шез и его гули, хихикая, как пьяные, все они почетным караулом собрались вокруг открытого пространства, в котором кружилось множество тяжелых предметов, словно они были лунами, захваченными гравитационным полем какого-то маленького, невероятно плотного планетоида — и в центре этой смертоносно вращающейся атомной модели кружащегося мусора шествовала стройная фигура, которая, как я предположил, была Архивом.

Когда они вышли на открытую местость, Марконе перешел на медленный бег, и, следуя за его знаменем, те, кто шел за ним, в унисон ускорили шаги. Появлялись новые фигуры. И еще. И еще.

Справа от группы Марконе расположился Белый Совет Чародеев. Мой дед, Черный Посох, шел впереди, левая сторона его тела была окутана мертвенной тенью, от которой мне становилось холодно. Справа от него шел мой друг Рамирез, мрачный и потрепанный, как черт, но держащий темп, с серебряным клинком Стражей в руке. Кристос держался слева от него, и земля вокруг него дрожала, будто некая тяжелая машина двигалась за ним по пятам. А над головой послышался крик орла, и небо ответило ему раскатами грома. Слушающий Ветер все еще был там. За ними шла колонна Стражей, суровых мужчин и женщин в серых плащах, с посохами и серебряными мечами в руках.

По другую сторону от Марконе находилась команда призрачно-белых фигур, закутанных в плащи и саваны из какой-то тонкой белой ткани, они двигались с нечеловеческой грацией. Я почувствовал, как Зимняя мантия потянулась к этим фигурам в движении чистого голода, теперь, когда Лара и ее люди тоже вступили в бой.

А за ними шли люди. Простые люди. Сотни их, вооруженных дробовиками точно такой же марки, как те, что хранились в Фасолине, сотни человек следовали за знаменем воли барона Чикаго, испуганные и разгневанные, намеренные уничтожить тех, кто принес смерть в их дома, кто посягнул на территорию, что принадлежит им по праву.

Я выпучил глаза.

Адские колокола.

Марконе сплотил все войска, которые у него остались после битвы с Йотунами. Он собрал своих людей вместе, а затем должно быть спустился, чтобы помочь южным защитникам посольства свартальвов. Похоже, он собрал таких же последователей, как и я — и сумел вооружить их, неожиданно приведя их на помощь Южным оборонительным силам.

Которые теперь освободились, чтобы в свою очередь прийти на помощь нам.

И теперь эти приближающиеся силы были готовы обрушиться прямо на легион фоморов, пока они слепо окружили Зимнюю Леди, в неуемной жажде уничтожить ее.

Марконе, во главе своей армии, поддерживаемый самыми могущественными существами, с которыми я имел удовольствие или несчастье столкнуться, поднял одно из этих проклятых старых ружей, прицелился в Этниу и нажал на курок.

И ему повезло. Внезапно раздалось жужжание, и Титан дернулась, когда из ее брони высеклись искры.

Барон Чикаго бросил ружье, достал другое и вздернул подбородок в откровенном вызове.

А лицо Титана исказилось в полнейшей ярости.

— Что? — она прошипела так яростно, что слюна слетела с ее губ и пролившись между зубами, выжигая землю там, где она упала. Она закрутилась на месте, ее ноги ковыряли землю, как будто она была разъяренным ребенком, только более апокалиптическим, и Баттерс вздрогнул от физической боли, которой отдалась чистая ярость и ненависть в голосе Титана. — Эти смертные звери. Эти черви. Я сотру зубы этого человечишки в пыль под своей пятой.

Это было явление той беспомощной ярости, которая овладела ею, того разочарования и гнева, которые, думаю, она просто не могла сдержать. Мне приходилось чувствовать это раньше. И я справлялся с этим гораздо лучше, чем она. Я видел слабость Титана: изъяны в ее безупречности.

В каком-то смысле это была не ее вина. Этниу была стихийным созданием, первобытной силой Вселенной. Такие существа были созданы для того, чтобы формировать миры из сырой материи, а не для того, чтобы справляться со своими расстроенными чувствами. Ее собственная сила подразумевала, что она могла требовать и добиваться своего почти в любых обстоятельствах.

Но когда она обнаружила обстоятельство, которое не было похоже на другие, она оказалась сбита с толку. Она так долго была способна делать все по-своему хотению, что не привыкла встречать сопротивление, закостенела в своей привычке побеждать. Она никогда не нуждалась в ответных мерах, чтобы справиться с ловким противником, с неприятностями, с непредсказуемостью. Она реагировала на них, как ребенок, впервые столкнувшийся с такими препятствиями.

Она потратила драгоценные секунды на истерику.

И надежда разгорелась и вспыхнула вновь.

Лишь этот маленький свет внутри. Он снова придал всему смысл.

Он напомнил мне, что у меня еще есть работа.

— Хех, — хихикнул я. — Хех. Хе-хе-хе-хе-хе.

Мой голос прозвучал скрипуче и надтреснуто, но с искренним удовлетворением:

— Ну ты и нуб.

Этниу впилась в меня взглядом, и мое сердце слегка подпрыгнуло. Потому что страх тоже имел смысл. Страх, что я все еще могу проиграть этот бой.

Потому что я знал, что все еще могу победить.

Выстрел Марконе, очевидно, послужил сигналом к атаке. Барон Чикаго и его войска бросились вперед, их голоса звенели от ярости, когда они приближались, а земля дрожала. Укутанные в белое вампиры прыгали, как на веревочках, сквозь поток света и решимости, хлынувший из маяка Летней Леди, невидимая битва умов и воли велась так же жестоко, как и физическое противостояние, разворачивающееся передо мной.

Если вновь прибывшие союзные силы ударят по легионам фоморов до того, как на них будет наведен порядок, атака Марконе разобьет их.

— Не дайте ей добраться до фоморов! — заорал я.

Этниу вонзила копье в землю между собой и Баттерсом, и из него ударила еще одна молния — не в Баттерса, а в саму землю, разрывая почву между нами и посылая в нас целый грузовик земляных ошметков. Я закрыл голову руками и порадовался, что надела зачарованный плащ. Это значило, что я только что получил новую порцию синяков вместо сломанных костей. К тому времени, как я опустил руки, Этниу преодолевала последние градусы дуги в прыжке на пятьдесят ярдов, который увлек ее в тыл армии фоморов, где она воткнула древко украденного копья в землю и мгновенно привлекла внимание окружающих фоморских солдат. Ее воля расширилась, чтобы охватить всех тех, кто был вокруг нее, и они одновременно повернулись в ногу, сотни тяжеловооруженных воинов фоморов повернулись лицом к атаке барона.

Придя в себя, я также восстановил связь со своим собственным знаменем. У меня осталось сто восемьдесят семь человек, большинство из которых были ранены.

А из разбитых обломков земляных валов вокруг зрительного зала внезапно хлынул поток света, когда на стенах появился Эспераккиус, вместе с внезапным нестройным вызывающим ревом, и я вздрогнул, осознав, что, когда я завалил Слухача с его отрядом, я также остановил давление на крепость.

Я вскочил на ноги, нашарил свой посох и крикнул:

— Баттерс!

— Здесь, — пришел его голос, с болью и одышкой, но все еще в игре.

Закутанные в белое фигуры порхали в воздухе изящными дугами и внезапно рассредоточились во всех направлениях, когда армия барона приблизилась к врагу, головокружительное зрелище двух массивов сминающих друг друга.

— За мной! — прокричал я.

— Куда?

Я указал на столкнувшиеся армии.

— Чего?!

— Марконе дал нам шанс, — объяснил я. — Но если она его прикончит, его знамя падет, и люди, что шли за ним, разбегутся. После чего их армия выступит против немногих из нас, кто останется. И тогда нам всем кранты.

Я схватил его за плечо и почувствовал, как одариваю его безумной улыбкой, которая, я знаю, иногда у меня получается.

А другой рукой я стиснул рукоять ножа.

Время пришло.

Сердцебиение города, паническое и неистовое, затопило меня.

Глаза Баттерса стали чуть белее.

— Проложи мне путь через них, — велел я, указав на армию.

Баттерс перевел взгляд на меня. Затем на схлестнувшиеся войска. Затем снова на меня.

— Ага, — сказал он. — Почему бы и нет?

Мы не столько бросились в сражение, сколько агрессивно ввалились.

И в битву мы вступили.

Загрузка...