Поручик из Варшавы

Глава 21. Проверка батальона подполковника Кани

После признания моя жизнь будто бы и не переменилась. Разве что в штабе армии меня стали считать «любимчиком» генерала Кутшебы. Ну а как иначе? Стоило мне только появиться в приёмной, как обо мне тут же следовал и практически всегда я проходил на аудиенцию к генералу впереди всей очереди.

А аудиенции эти проходили достаточно часто. Буквально на следующий день я принёс генералу проект создания дивизионных рот противотанковых ружей. По моему плану в такой роте должно было быть сто девяносто человек личного состава и состоять он из четырёх взводов и отделения управления. Каждый взвод состоит из сорока пяти человек и включает в себя два линейных отделения по двадцать человек[9] во главе с сержантом и отделение управления, численностью в пять бойцов, во главе с подпоручиком, командиром взвода. Из оружия линейному отделению должен полагаться ручной пулемёт Browning wz.28 (да-да, тот самый, пресловутый польский клон американского BAR), два противотанковых ружья wz.35 Ur и шестнадцать винтовок Маузера. Всего таких отделений во взводе — два, а взводов в роте — четыре. Итого в роте должно было оказаться шестнадцать противотанковых ружей wz.35 Ur, восемь ручных пулемётов wz.28, сто сорок четыре винтовки или карабина Маузера. Офицеров предполагалось вооружать только пистолетами. В качестве дополнительного усиления я предполагал использовать взвод тяжелых пулемётов в количестве двух станковых ckm wz.30 или пары крупнокалиберных «французов» Hotchkiss. Возможно, огневым взводом 37-мм противотанковых орудий Bofors. Передвигаться эта рота должна была на восьми грузовых автомобилях Ursus.

Действовать такая рота должна в качестве резерва командира дивизии, либо укреплять танкоопасные направления, усиливая пехотные полки или кавалерийские бригады. Мной предполагалось, что рота должна вступать в бой в полном составе. На уровне армии таких рот должно было быть несколько — от трёх до семи, и сформировать они должны были отдельный батальон противотанковых ружей.

Ох, и не зря я делал упор на описание действий немецких танковых дивизий. Ох не зря… Генерал Кутшеба внимательно изучил предложенный мной штат и приказал его переработать — увеличить количество противотанковых ружей вдвое. Такой вариант мной был проработан заранее, поэтому я просто достал из своей полевой сумки ещё одну тоненькую папку. Генерал в тот момент удивлённо повёл бровью, после чего внимательно изучив поданные мной документы, поставил свою размашистую визу и коротко сообщил:

— Я доложу напрямую маршалу Рыдз-Смиглы. Ограниченно, в нашей армии постараемся реализовать твои задумки. Времени у нас, сам понимаешь, осталось немного…

И вот теперь, как гость из будущего (о чем пан Кутшеба мне не сообщил, но по его внимательному взгляду, направленному в мою сторону, догадаться об этом было не очень то и сложно) и самый образцово-показательный (об этом генерал заметил во время инструктажа, напомнив об отметках, поставленных самим паном Маршалом во время последних манёвров), поменяв роскошный лимузин на обычный штабной «Лазик», в сопровождении нескольких офицеров штаба армии я следую к расположению танкового батальона подполковника Кани.

Зачем следую?

А как проверяющий следую. Председатель проверяющей комиссии, конечно же, не я, а худощавый офицер, в звании полковника генерального штаба, прибывший инспектировать армию «Познань» аж из Варшавы.

Вот зачем мне так «удружил генерал»?

Ещё и полковник этот — по-польски не бум-бум.

Да-да! Оказался этот полковник каким-то военным советником из далёкой Франции. Были ли в моей истории французские «их там неты» в Войске Польском или нет — мне неведомо, но вот тут он есть. Сидит в соседней машине. Вместе с переводчиком. Вернее, с переводчицей. С хорошенькой такой молодой блондинкой, лет двадцати пяти француженкой, отчего-то хорошо говорящей по-польски.

Ещё в день приезда эта блондинка стала предметом разговора большого количества солдат и офицеров гарнизона Познани. Оно и понятно — свежая мамзель, ещё и из-за границы приехавшая. Впрочем, девушка сразу же обозначила дистанцию и держалась со всеми одинаково холодно. Впрочем, почти со всеми. Мне она почему-то улыбалась. Наверное, потому что, в нашу первую встречу я её даже и не заметил? Не знаю.

Вот и сейчас, мы как раз прибыли к пункту постоянной дислокации батальона подполковника Кани, дружно покинули автомобиль. Находившийся со мной майор-артиллерист, приставленный в комиссию из штаба армии и поручик-контрразведчик (непонятно что забывший в нашей комиссии) наперегонки бросились подавать ручку переводчице с непривычным для моего уха двойным именем Мари-Жан.

Успел, как более молодой и физически развитый, конечно, контрразведчик. Впрочем, руку девушка подала всё-таки майору-артиллеристу. Ну тут и понятно — звездочки у майора побольше на погонах. Впрочем, как мне кажется, эту француженку интересуют не звезды на погонах. Поэтому и майору она ручку подала. Всё-таки у поручика весьма колючий взгляд. Это, похоже, профессиональное.

Встречал нас незнакомый майор-танкист.

— Майор Владислав Стижевский! — Представился он, сделав акцент на ударении в своём имени на последнюю гласную букву. — Начальник штаба 31-го отдельного танкового батальона[10]!

Мы поочерёдно представились, после чего полковник через переводчицу начал задавать вопросы:

— Сколько у вас танков в батальоне?

— Сорок пять машин, пан полковник! — Чётко отрапортовал майор. — Из них двадцать, вооружены орудиями, а двадцать пять пулемётами, пан полковник!

Я мысленно взгрустнул — если вооруженные пушками танки ФТ-17 в моём понимании приносили хоть какую-то пользу в современных боевых условиях, то пулемётные версии этих машин были практически бесполезны: медленные, неповоротливые, со слабой проходимостью и недостаточной броневой защитой, в моих глазах эти танки представляли из себя легкую мишень. Вооруженные же пушками танки, могли хотя бы при необходимости какой-нибудь ДЗОТ расковырять, пусть и оставаясь такими же неповоротливыми и медленными. Или, на худой конец, могут стать пусть и паршивым, но всё-таки противотанковым средством! Миллиметров десять брони они пробивать должны своими бронебойными болванками[11]!

На летней жаре нас долго держать не стали — майор, как истинный «хозяин» батальона, в отсутствие своего непосредственного начальника решил принять весь удар на себя. За что ему честь и хвала. При одном взгляде на этого майора я сразу понял — на таких весь мир держится…

Мои мысли подтвердились практически сразу же, как только вся делегация оказался в кабинете майора. Вопросов француз-полковник задавал великое множество, и так часто, что переводчица Мари-Жан даже не успевала их переводить. Впрочем, отвечал майор на вопросы весьма бодро и четко, что не могло не радовать. А как оно на самом деле будет — в бою станет известно.

— Наличие боезапаса в батальоне? — Последовал очередной вопрос через переводчицу.

— По два с половиной боекомплекта на артиллерийские танки, и по три, на пулемётные. — Без запинки отвечал майор.

— Сколько радиостанций в батальоне?

— В батальоне лишь две радиостанции. — Также коротко ответил он. — На танках радиостанций нет.

— Сколько часов вождения у механиков-водителей?

— В среднем, по восемь.

— Сколько танков находится в плачевном техническом состоянии? Сколько из них готовы к самостоятельному передвижению? — Вставил свой вопрос я. Француз что-то вопросительно залопотал, после чего девушка короткой фразой что-то перевела ему в ответ.

— Все танки в плачевном состоянии. — С искренней грустью в голосе, заявил майор. — Самостоятельно покинуть расположение смогут три с половиной десятка танков. Остальные не могут самостоятельно передвигаться. Сколько километров и какое количество танков пройдёт своим ходом, сказать затрудняюсь. Вся техника в батальоне предельно изношена и требует либо замены, либо капитального ремонта. Часто — заводского.

Услышав ответ, я негромко (чтобы не слышала француженка) выругался. Меня поддержал и поручик-контрразведчик, только никто кроме меня этого так и не услышал.

Ситуация складывалась паршивая — есть полсотни пусть не новых, но всё-таки ещё боевых машин, с минимальной боевой ценностью. И что характерно, эту ценность батальон терял с каждой секундой.

Повернувшись к переводчице, обращаюсь к ней по имени:

— Мари, переведи пану полковнику, что я прошу разрешения взять автомобиль и отлучиться в свой батальон? Хочу вызвать своих ремонтников, пусть осмотрят всю технику и доложат о её реальном техническом состоянии?

Девушка если и удивилась моему обращению на «ты», то виду не подала и начала послушно переводить, выстраивая длинные и витиеватые фразы своим мягким голоском на незнакомом для меня языке. Зато на затылке я почувствовал мертвенно-холодно-ревнивый взгляд поручика-контрразведчика, сидевшего рядом со мной.

Пан полковник, выслушав, наконец, длинный пересказ моей просьбы в исполнении Мари-Жан коротко кивнул и завернул не менее длинную фразу в ответ. Смысл её был примерно понятен — «проваливай уже и возвращайся поскорее». Вот только перевели его мне несколько иначе:

— Месье полковник разрешает вам отлучиться, но просит вас обернуться поскорее. Он не хотел бы задерживаться надолго в этом батальоне.

Я коротко кивнул — оно и понятно, мало кто захочет долго находиться в воинской части, которая из себя не представляет совсем ничего в боевом плане. Спасибо хоть — солдаты без дела не слоняются. Во всяком случае, выйдя из штаба, я увидел, как десяток рядовых под присмотром сержанта метлами скребут плац.

Водитель штабного Фиата был не прочь покататься, и даже на мою просьбу, а вернее всё-таки на завуалированный приказ поторопиться отреагировал как надо, и, уже через полчаса я был в своём расположении, находящемся на другом конце Познани.

Техников, всё ещё работающих в моём батальоне по дооборудованию техники собрать удалось ещё где-то через полчаса. Какое-то время потребовалось, чтобы их погрузить в два бортовых грузовика. Почему я просто так не приказал им грузиться? Да потому что им требовалось собрать хоть какой-то минимальный комплект инструментов.

Ну и минут сорок мы дружной колонной катались по Познани, пока не вернулись к месту, откуда стартовал мой забег.

В расположении батальона подполковника Кани (и где он только шляется), меня уже ждал всё тот же майор. Коротко переговорив со старшим среди ремонтников, он передал их скучающему неподалёку капитану, после чего повёл меня к остальным — к офицерской столовой. Отведать как говорится, чего бог послал.

В офицерской столовой было немноголюдно — только «проверяющие», пара офицеров из батальона, что забились в угол и старались не отсвечивать, да пара солдат в накрахмаленных белых передниках, которые были вместо официантов.

Моё место, как и ожидалось, пустовало.

Коротко доложив через Мари полковнику, что бойцы ремонтной роты приступили к осмотру техники, я уселся на пустое место и дождался, когда мне на подносе принесут обед. Что-то я проголодался!

На первое оказался «огуречный суп». Представлял он из себя суп из свежих огурцов, картофеля, морковки, какой-то зелени (вроде как, петрушки). На столе также стояла небольшая тарелка с гренками, которые, судя по всему предполагалось кидать в суп.

На второе поставили хорошую такую порцию традиционного польского «бигуса». «Бигус» — это блюдо из капусты и мяса. Вариантов приготовления этого блюда великое множество. Тут же было видно, что продуктов местный повар не жалеет: в смеси обычной и квашеной капусты были заметны куски мяса, мелкие кусочки колбасы, кажется, различные пряности. К «Бигусу» полагался горячий хлеб. Но его в наличии не было, поэтому пришлось обходиться простым серым хлебом.

Ну а запивать всё это предлагали горячим чаем с лимоном.

Чаю, лично я прежний предпочёл бы «Кока-Колу» или «Спрайт», но отчего-то её тут не наблюдалось, поэтому придётся довольствоваться чаем.

Стоило мне только взять в руки ложку и набрать в неё немного бульона, как я услышал тяжелые шаги в коридоре. Повернув голову, увидел его — подполковника Владзимежа Каню, который, по-хорошему, в будний день сам нас должен был встречать.

Прикинув, сколько времени потребовалось подполковнику, чтобы появиться пред светлы очи французского советника, понимаю, что в норматив «условные двадцать минут» он не уложился. Как и в полчаса тоже.

Мысленно скривившись своей мысли, я с изумлением обратил внимание, что подполковник… Подполковник Каня заговорил с французом на своём языке! В смысле, по-французски!

Твою же медь!

И заговорили они достаточно тепло и близко!

Во всяком случае, полковник поднялся на встречу Кане, пожал протянутую руку и что-то увлечённо затараторил!

Да они чуть ли не обнимаются тут!

Удивлению не было предела. Причем, не только моему.

Ситуация складывалась паршивая — я-то по своей простоте душевной думал, что в этой инспекции прижму нос слишком заносчивому подполковнику, заставлю его нормально служить, готовиться к войне, а оказалось, что этот «старый кавалерист», который предстал пред очи аж командарма в пьяном виде, хорошо знает проверяющего?

Да мне в таком случае даже слова сказать не дадут! Во всяком случае — официально.

От понимания сложившегося расклада на душе сразу стало как-то паршиво, что даже обедать перехотелось.

Настроение сразу упало вниз. Да и желание что-то делать исчезло. Даже пораженческая мысль появилась — подать рапорт об увольнении в запас, и, пока время есть, схватить Терезу, пана Ковальского и рвануть куда-нибудь в штаты! Там на деньги тестя можно неплохо развернуться. Купить какой-нибудь бизнес, гражданство, и, особо не напрягаясь, делать деньги, сидя на чемоданах с долларами. Пусть основной доход получает отец невесты, а мне и маленькой доли хватит. Получится накопить — на эти деньги куплю какой-нибудь танк или самолёт и подарю его Красной Армии. Так и настоящей своей Родине помогу, и свою лепту в победу над Нацизмом привнесу. А может и сам что-нибудь придумаю, разбогатею (ага, щаз) и пожертвую энную сумму в фонд борьбы с нацизмом, передав деньги в советское посольство?

На несколько минут меня даже захватила эта идея и я на самом деле подумывал, лучше подать рапорт на имя генерала Кутшебы, либо пробиваться сразу к Маршалу Рыдз-Смиглы. Вот только понимание того, что к маршалу меня никто не пустит, а генерал Кутшеба просто сдаст меня в контрразведку, заставили меня забыть об этих мыслях и продолжить заниматься тем, чем я и занимаюсь в последние полгода. В общем — делай, что должен, и будь, что будет!