Поручик из Варшавы

Глава 28. Очередное довоенное утро

Пробуждение было тяжелым. А каким оно ещё может быть, после вечера, обильно разбавленного алкоголем и продолженного весьма бессонной ночью? Несмотря на достаточно молодой возраст меня мутило и шатало. Самое же паршивое, что голова болела так, будто вчера вечером я один выпил пару бутылок палёной водки и по какой-то причине вначале умер после этих возлияний, а потом вспомнил, что мне пора на работу, воскрес и стараясь делать вид, что всё нормально, отправляюсь на доклад к начальству.

Согласитесь — малоприятное ощущение.

Ещё и рука, будто бы отсохла.

Полежав некоторое время, спустив ногу на пол, я, наконец, пришёл в себя и смог повернуть голову.

Рука не отсохла. На ней… Навалившись на неё…

Нет. Не так.

В общем, прижавшись ко мне своим обнажённым и весьма притягательным телом, уложив голову на моё плечо, и, поджав под упругую грудь правую руку, лежала обворожительная в неглиже Мари. Кстати, ногу на меня француженка тоже закинула, будто бы обнимая, показывая, что не отпустит.

Настроение, как и у всякого нормального мужчины, который просыпается вместе с прекрасной, молодой девушкой, тут же начало ползти вверх. Даже показалось, что головная боль и какая-то противная тошнота, которую я совсем недавно начал чувствовать, начала потихоньку отступать.

По-хорошему надо было потихоньку освобождаться от захватившей меня Мари, отступить в ванную, умыться и по-тихому сбежать под бок к Терезе, сославшись на своё ночное отсутствие по причине какой-нибудь служебной необходимости. Но, толи я ещё не совсем «оскотинился», толи просто совесть проснулась — но желания уходить по-аглицки, не попрощавшись, так и не возникло.

А вот желание решить, кто же мне на самом деле нужен «для души» — появилось. Понятно, что благодаря Терезе у меня выстраиваются просто прекрасные отношения с паном Ковальским, который в свою очередь далеко не последний человек во всей Польской Республике. Если честно, я до сих пор не пойму, как он меня смог допустить до своей дочери? Но как-то допустил. Чем-то приглянулся простой поручик бронетанковых войск влиятельному папаше.

Вот только этот самый поручик, вдруг переспав с француженкой, резко понял, что жениться даже ради благого, великого дела — победы над фашизмом и нацизмом — не желает.

Впрочем, этот самый молодой офицер Войска Польского только сейчас дошёл до того, что ему, по сути своей — одиночке в этом времени, прошлом для него, следует быть одному. Нет, сексом, конечно, он заниматься может и должен — не священник, всё-таки. Да и для здоровья, говорили, что полезно. Но вот жениться — это равнозначно, что обрести слабое звено в предстоящих грандиозных событиях, которые вот-вот развернутся в этих краях. И это слабое звено будет мешать нормально выжить, независимо от того, останусь ли я в оккупированной Польше, как-то смогу легализоваться в Советском Союзе, или, например, рвану на запад. В любом случае — все эти три варианта оказываются крайне опасными. И стрелять там будут постоянно. В Союзе могут — за то, что офицер. В Польше — за то, что воюю против немцев. А на западе — так там шанс сгинуть в бою тоже достаточно велик! Как, впрочем, и через какой-то месяц с небольшим, в Польше.

И тащить на все эти опасные мероприятия женщин — нет уж, увольте. Поэтому нужно как-то избавиться от Терезы. Не в смысле — убить. А в смысле — сделать так, чтобы она уехала куда подальше. Пусть, и, обидевшись на меня. Мари-Жан бы отправить во Францию до начала вселенской мясорубки. Там она, может быть и выживет. А вот что делать с Викторией Ольшевской? Она мало того, что гражданка Польской Республики, так ещё и военнослужащая Войска Польского. Можно, конечно, попытаться сделать так, чтобы она попросту уволилась из армии. Но делать это придётся через кадровиков. А оттуда в любом случае утечёт к пану генералу Кутшебе. А вот пан генерал — он точно не поймёт. И таскать Викторию за собой — не лучший вариант. Хотя… Погибать я точно не собираюсь. Польша сентябрьскую компанию точно не вытянет — если только против немцев ещё можно было бы попытаться её затянуть, то воевать ещё и против Советского Союза — точно бесперспективно. Да и я не смогу — у меня примерно в эти времена один из прадедов в Красную Армию пришёл. А второй — был призван в сороковом году. Так мне бы очень не хотелось стрелять не только в них, но и в любых военнослужащих Красной Армии. Ну не лежит у меня быть героем Польши за то, что я отлавливал по лесам одиночных военнослужащих РККА, глумился и убивал их, периодически нападая на комсомольских активистов, председателей колхозов, учителей, врачей и прочих представителей советской власти. Сколько там было этих чёртовых АКовцев, занимавшихся террором на Западной Украине и в Западной Белоруссии? Много. Там даже «институт памяти Польши» признавал этих отморозков героями! Нет, в их число я не хочу.

Один из так называемых «героев Польши» — бывший лейтенант Войска Польского Юзеф Кураш по прозвищам «Орёл» и «Огонь». Сражался в сентябре 39-го против немцев. Был подпольщиком в Армии Крайовой и батальонах Хлопских. Воевал во взаимодействии с советскими партизанами. С апреля 1945-го года по февраль 1947-го воевал против РККА и Войска Польского на территории просоветской Польской Республики. В документах службы безопасности ПНР говорится, что партизаны его отряда убили более 60-ти функционеров тайной полиции (Службы безопасности), 40 польских полицейских и 27 бойцов НКВД. Сам же он заявлял об убийстве как минимум, 84-х функционеров тайной полиции.

Другой «польский герой». Франчак Юзеф, польский подпольщик, активист Союза Вооруженной борьбы. Командир взвода Армии Крайовой. Продолжал подпольную борьбу в ПНР до 1963-го года. В 1944-м году был мобилизован во 2-ю польскую армию (в составе РККА), в январе 1945-го года был свидетелем расстрела бойцов АК (напавших на военнослужащих РККА) и дезертировал.

Капитан Армии Крайовой Ромуальд Адам Райс, также известен под псевдонимом «Бурый». Казнён за преступления против мирного населения. В январе-феврале 1946-го года банда Райса совершила массовое убийство 79-ти белорусов в Восточной Польше.

Мысленно выругавшись, я понял — если оставаться в Польше, то придётся самому создавать ту силу, в том числе и политическую, которая будет сражаться против немцев, но при этом не будет воевать против Советского Союза.

Ещё раз мысленно выругался — понял, что если я попытаюсь создать такую силу, то резаться больше, чем с немцами, придётся с поляками. Придётся устроить настоящую гражданскую войну. Среди польских партизан. В таком случае обязательно пострадают мирные. Веры в то, что будущие АКовцы пощадят членов семей моих вероятных бойцов — у меня не было.

Девушка неожиданно вздрогнула, чем заставила дернуться уже вашего покорного слугу. К счастью, Мари не проснулась и продолжила тихо сопеть.

Я протянул руку к девушке и нежно погладил её по спине.

В голову сразу же проникла неприятная мысль — о том, что могут сделать с такой красавицей доблестные германские солдаты, попади она к ним в руки, и, попытайся она сопротивляться. Представлять такую оргию у меня желания не было. Но вот настроение, ещё недавно медленно ползущее вверх, начало стремительно ухудшаться.

А виноват в этом — я. Опять думать начал над разными серьёзными… проблемами. Вместо того, чтобы получать удовольствие от жизни.

Судя по тому, что девушка дёрнулась ещё один раз и открыла глаза — своими телодвижениями я всё же её разбудил.

Несмотря на помятый вид, Мари выглядела сногсшибательно.

— Отвернись. Мне нужно одеться. — Неожиданно попросила меня девушка, стеснительно прикрываясь простыней.

Мне вдруг захотелось засмеяться — чего я там не видел? Но говорить ничего не стал и послушно повернулся к стенке, оставив девушку у себя за спиной.

Послышалось какое-то шуршание.

Не удержавшись, поворачиваю голову через плечо и в очередной раз восхищаюсь прекрасной фигурой девушки. О чём не преминув сообщаю девушке. Услышав моё одобрение, девушка засмеялась:

— Ты так каждой своей девушке говоришь?

Я мысленно выругался. Это же надо было — нарваться на такой вопрос с подвохом! Вот только отступать было некуда. Тем более, ведь сам себя впросак загнал.

— Не всем. — Попытавшись начать фразу тоном балагура, и, плюнув на не получившийся «финт» речевыми оборотами, продолжил простым своим, серьёзным голосом. — Только одной молодой француженке, что соизволила явиться из блистательного Парижа в наше захолустье!

— Да! У вас тут, конечно, не Париж… И не Лондон… И даже, не Прага! — с лёгким придыханием, и, вроде, даже с едва заметным разочарованием в голосе, произнесла девушка. — Но в Париже, Лондоне и Праге нет тебя! Такого неотёсанного славянского мужлана, который смог похитить меня и воспользоваться моей слабостью…

Услышав эту фразу —, я оторопел.

«Вот как всё просто оказалось — подложили мне бабу, а я тут же готов скакать! Всё как по классику! Классику какой-нибудь разведслужбы…» — Пронеслась печальная мысль в голове. Вот только, один молодой поручик бронетанковых войск ошибся в очередной раз.

Девушка, внимательно посмотрев на моё изумлённое лицо, вначале едва заметно улыбнулась, а потом, не скрываясь, засмеялась. Осознав, что меня банально разыграли — засмеялся уже и я.

Из номера мы вышли где-то через полтора часа. Пока умылись, пока привели себя в порядок… Прервавшись разок на другое, немаловажное дело. После чего расстались вполне довольные: Мари отправилась в ресторан, расположенный при гостинице, а я, бросив взгляд на часы, мысленно выругался и поспешил к припаркованному неподалёку автомобилю.

По городу я нёсся как угорелый — удалось набрать около шестидесяти километров в час. По местным меркам, когда на одной улице может передвигаться сразу несколько видов транспорта: автомобили и гужевые повозки, это была весьма приличная скорость. Особенно — на узких улочках Познани, которыми я пытался проскочить к расположению своего батальона.

На КПП меня уже ждали. Впрочем, ничего удивительного в этом и не было — не заметить припаркованный возле главных ворот на въезде в расположение батальона легковой Форд чёрного цвета с Варшавскими номерами было достаточно сложно. В пяти метрах от них, как бы случайно оказавшись рядом с незнакомцами, напряжённо покуривал сержант в парадной форме с повязкой дежурного на руке. Возле дверей КПП, напряжённо застыл караульный из мотопехотного батальона капитана Галецкого с карабином у ноги.

Пришлых же было сразу четверо. Причём, все из них — офицеры. Стоило мне только остановить свой автомобиль возле ворот, как ко мне тут же подскочил дежурный по КПП. Вытянулся по стойке смирно, приложил руку к фуражке, и коротко, по существу, доложил:

— Пан поручик! За время вашего отсутствия, происшествий не случилось. Прибыли офицеры из Варшавы. О цели прибытия не сообщают. Дежурному офицеру передали, что готовы общаться только с вами!

— А что за вооруженный караульный у КПП? — Уточняю на всякий случай.

— Дежурный офицер отделение из мотопехотного батальона попросил у пана капитана Галецкого. На всякий случай. Командир батальона пехотинцев пошёл на встречу, и, отправил к нам взвод на двух машинах с оружием и боеприпасами. Они как раз на стрельбы должны были ехать.

— Вызовите моего шофёра, пусть заберёт машину. — Протянув сержанту ключи, отдаю последние приказание я, после чего направляюсь к чёрному форду, на котором прибыли незнакомцы.

Ещё на подходе, обращаю внимание на геометрию звёзд на погонах всех офицеров.

Крайним слева, правым боком ко мне, стоял молодой подпоручик. На вид ему было вряд ли больше двадцати лет. Роста он был невысокого — ниже меня головы на полторы. Сантиметров сто шестьдесят в нём. Про таких в моём времени говорили ещё — «Полторашка». Это был явно недавний выпускник военного училища, и, выглядел, он, надо сказать — картинно. Невысок, но крепок, явно нечужд спорту. Ладно построенная форма, которая, казалось бы, должна придавать некоторую мешковатость, на нём смотрелась совсем иначе, чем на многих знакомых мне офицерах — сидела как влитая что ли? Нет. Не так. На многих кадровых офицерах форма сидит красиво — особенно на тех, кто начинал службу в Российской Императорской или Австро-Венгерской армиях. На нём она сидела… с каким-то шиком что ли? Будто бы показывая всем, какой серьёзный спортсмен на самом деле носит эту форму из явно заграничного сукна.

По левую от него руку, лицом ко мне, оказался поручик. Окинув его оценивающим взглядом, пришёл к выводу, что этому офицеру вряд ли больше тридцати лет. Роста он был поистине высокого — немногим не доставал двух метров. Да к этому ещё — и худощав. Поэтому форма на нём висела как на вешалке. Вот только глаза у этого поручика были… умные… образованные что ли? Стоило мне только в них посмотреть, как тут же вспомнился взгляд преподавателя из института, того, ещё двадцать первого века. А ведь Пётр Михайлович был мужчиной необычным — в прошлом, офицер, раненный в Афганистане, потерявший ногу и комиссованный из-за этого из армии в середине восьмидесятых. Но мужчина он был не из робкого десятка — за жизнь боролся. Поэтому и поступил в институт, закончил его, и, на заре девяностых годов стал преподавателем философии в одном из ВУЗов столицы. Мужиком он был не злопамятным, компанейским и добрым. Ещё и специалистом — отменным. Неспроста же его уже в девяносто шестом году позвали преподавать заграницу. Вот только отказался Пётр Михайлович — остался в России. И всю жизнь выгрызал себе место под солнцем. Давая возможность при этом нормально учиться всем. Взяток не брал. Даже с самых тупых студентов. При этом отмечая тех, кто старался, но у него не получалось по какой-то причине нормально учить философию.

Впрочем, у нас Пётр Михайлович помимо философии вёл ещё ряд предметов — иностранный язык, и, информатику. Выучился на старости лет. Вот и учил нас — обормотов разному.

И мужик был — кремень. Это у него и во взгляде читалось.

Как и у этого поручика.

О! Да у него ещё и орден на мундире — крест «Виртути Милитари»! И где только заслужил?

Лицом к нему, спиной ко мне стоял в противоположность поручику, крепкий капитан. Роста он был среднего — метр семьдесят с кепкой. Сзади, вроде тоже нормальный мужик — «не заплывший жиром» и не слишком худой. Лица не видно. Но под фуражкой можно заметить светло-русые волосы.

Справа от капитана, также боком ко мне, но уже левым плечом, расположился невысокий майор, с пивным пузом, которое с трудом удавалось скрыть даже мундиру свободного кроя. На вид «старшему из пришлых» было явно «за сорок», возможно, даже, «за пятьдесят». Круглое, одутловатое лицо, широкий лоб, по которому из-за летней жары стекает липкий пот. Пухлые щёки, противно свисающие с лица, нос картошкой и маленькие, бегающие из стороны в сторону, крысиные глаза, вызывали какую-то явную неприязнь к этому офицеру.

Первым на меня обратил внимание высокий, худощавый поручик. Он что-то шепнул своим собеседникам, после чего те расступились, образовали некое подобие строя. Впрочем, получилось у них это не очень: если подпоручик с поручиком ещё нормально выстроились в одну линию, хотя и смотрелись странно из-за своей разницы в росте, то двое вышестоящих офицеров приняли позу вольготную, не соблюдая никаких линий и правил, положенных при построении в одну шеренгу.

На самом деле, смотреть на этот забор, собранный из «кривых досок разного размера» было весьма комично.

Чтобы не начать смеяться от происходящей картины, делаю последний шаг, вскидываю к козырьку фуражки ладонь:

— Поручик Домбровский, командир батальона! Чем могу быть полезен?