Последнее лето ярла Ульфа

Глава девятнадцатая Поруганная честь и справедливость богов

— Ради всех неудачников, угодивших в Хель! Медвежонок! Что это была за хрень! — рычал я, пока Бернар обрабатывал руку моего братца. — Ты решил сократить наш род на одного здоровенного дурака?

— Да ладно тебе, родич. Что ты ворчишь, как мама. Ну порезали меня немного. В первый раз, что ли?

— Немного? Немного⁈ — Меня аж затрясло от ярости. — Да тебе чуть клешню не отмахнули!

— Так не отмахнули ж… — Тут он наконец оценил мое состояние и спохватился: — Все, братишка, все. Ну сглупил. Признаюсь. Больше такого не будет. Не плюйся. Бернар, долго еще? А то очень пива хочется.

— Терпи, воин, загноится — без руки останешься, — посулил отец Бернар, щедро поливая рану темно-зеленой субстанцией.

«Терпи» относилось не к хирургической операции. Боль Медвежонок игнорировал, а вот жажду…

— Принесите ему пива! — велел я, не оборачиваясь. Найдется кому услышать и исполнить. Нет, ну какой самоуверенный дол… нахал!

Я вспомнил то, что произошло, и скрипнул зубами. Черт! Будь у кое-кого рука потверже, и я потерял бы брата.

— Я, боярский сын Имяслав, требую княжьего суда!

Я этого Имяслава видел впервые. И на этот первый взгляд ничего выдающегося он собой не представлял. Боец, так сказать, среднего веса. Во всех смыслах. Если у него имеются ко мне претензии (а иначе с чего бы он приперся?), то это его личные проблемы.

Рюрик покосился на меня. Я пожал плечами. Отсигналил пальцами: «не знаю этого».

А вот князь киевский отнесся к претензии серьезно. И судя по тому, насколько тише стало в трапезной, боевой народ тоже прислушался.

— Я обвиняю этого человека в том, что он насильно овладел моей сестрой, пролив ее кровь и обесчестив!

А ведь как хорошо сидели. Киевский князь Аскольд, в отличие от брата Дира, плохого мне не делал. И отнесся с уважением. Прокорм моему хирду выделил. Хотя мог бы гостевые расходы и на Рюрика повесить. Я ж вроде с ним пришел. И место мне с братом определил — за верхним княжьим столом. А жене моей пусть и в женской части (у них так принято), но рядом с собственными супругами. А когда ко мне по-хорошему, я всегда отвечаю тем же. Мы даже подарками обменялись. Мелочью, но — символично.

И вдруг такое заявление!

—…овладел моей сестрой!

Я офигел.

Но ненадолго. Потому что обнаружил, что указующий перст боярского сына нацелился не в меня, а в моего братца.

Медвежонок, уже порядком угостившийся (да он вообще не просыхал последние дни), поглядел на обвинителя, призадумался на секунду… Словенский он понимал уже достаточно хорошо, однако вино и пиво, смешавшиеся у него в организме, сказались на скорости мышления.

Повисла полуминутная пауза, а потом Свартхёвди осмыслил сказанное и отреагировал. Направил на Имяслава обглоданное баранье ребро и прошамкал набитым ртом:

— Лжешь, пес.

Потом прожевал, запил и завершил уже на языке Севера:

— Фар и бро хинн фейгум хундр! [16]

Это было несправедливо. Уж в чем в чем, а в трусости боярича обвинять не стоило. Даже если он не знал, что Свартхёвди — берсерк, все равно, чтобы бросить вызов нурману подобных габаритов и опыта, требовалась недюжинная храбрость.

— Это ты врешь, собака! — заорал Имяслав, швырнув на княжеский помост какую-то окровавленную тряпку. — Вот ее кровь!

Свартхёвди настолько удивился, что даже не рассердился.

— Я никого не убивал уже одиннадцать дней, — сказал он. — Что болтает этот дурачок?

— Это кровь моей сестры! — Имяслав аж подпрыгивал от ярости.

— Подними и разверни, — потребовал Рюрик.

Имяслав зыркнул на него белыми от бешенства глазами. Не подчинился.

Рюрику это не понравилось.

— Я старший брат твоего князя! — процедил он. — Делай, что велю!

Вот это уже Аскольду не понравилось. Но он тем не менее дернул головой: делай.

Имяслав повиновался и продемонстрировал всем кусок льняного полотна с пятнами засохшей крови.

Народ в пиршественной недовольно заворчал. Киевские дружинники Имяслава знали и считали своим. А вот нас — нет.

— Может, ты ее не убил, а ранил? — негромко уточнил я у Медвежонка.

— Да я же сказал, что железа кровью одиннадцать дней не смачивал! — возмутился Медвежонок. — А если он о бабе, что была со мной прошлой ночью, то эта кровь точно не ее. В ее норку и до меня захаживали.

Подстава, значит. Вопрос: чья? Ярится борец за сестринскую честь довольно искренне. Такой хороший актер?

Я повернулся к князьям, откашлялся, привлекая внимание, и громко поинтересовался, причем не у «потерпевшего», а у князей:

— Сестра этого человека вчера родила?

— Ярл! — Аскольд уставился на меня. — О чем ты?

— При родах женщина теряет много крови, — невинным тоном сообщил я. — Бывает, что и побольше, чем попало на эту подстилку. Но когда она в первый раз была с мужчиной… Нет, не думаю, чтобы эта кровь была девственной. Моего брата Тор и Фрейр не обидели с размерами, но не настолько, чтобы он проткнул ее насквозь. Хотя… — продолжал я задумчиво. — Может, у нее внутри что-то порвалось. — И уже обращаясь непосредственно к «истцу»: — Твоя сестра жива?

— Лучше бы он ее убил! — с пафосом воскликнул Имяслав. — Честь нашего рода…

— Так она жива? — перебил я. — Это хорошо. Я могу прислать к ней нашего лекаря.

— Ей не нужен лекарь! Лекарь не вернет…

— Ты дурак? — осведомился я. — Из твоей сестры крови вытекло, как из зарезанной свиньи! Пока ты тут руками размахиваешь, она лежит и умирает!

— С ее здоровьем все в порядке, — отмахнулся Имяслав. — Князь, этот человек должен за пролитую кровь!

— Он прав! — веско вступил Аскольд. — Кровь пролита. За нее должно ответить.

Свартхёвди встрепенулся, но я остановил его жестом.

— Я готов заплатить! — заявил я. — Пусть мне отдадут свинью или овцу, чьей кровью испачкали тряпку, и дам за нее половину рыночной цены. А потом ее зажарят и подадут к столу! Не возражаешь, княже?

Имяслав офигел. И не он один. В помещении даже потише стало. Мне даже голос не потребовалось повышать, чтобы сообщить очевидное:

— Ты перестарался, боярский сын. Слишком много крови. Столько крови и с тридцати девственниц не соберешь. Да этой крови на две пяди кровяной колбасы хватит.

Тут я немного блефовал. Но сомнения зародил изрядные. Подавляющее большинство присутствующих имело дело с девицами и вполне представляло процесс и его результаты.

А еще я верил брату. Если он сказал, что подружка была с опытом, значит, так и есть.

— Княже! — возопил боярич. — Ты это слышишь⁈

— Слышу, — буркнул Аскольд. И ловко перевел стрелки: — Что скажешь, Рюрик? Это твой человек сотворил. Тебе и карать.

Вот теперь — момент истины. Строго говоря, мой брат не был человеком Рюрика. Формально мы всего лишь сопровождали князя в его путешествии.

Открещиваться от нас Рюрик не стал. Повернулся к Медвежонку и спокойно спросил:

— А ты что скажешь, Свартхёвди Сваресон?

— Скажу, что была у меня этой ночью баба какая-то, — проворчал Медвежонок. — Как звали, не помню. Чтоб я еще запоминал каждую… Они ж ко мне так и липнут.

Чистая правда. По здешним понятиям мой братец — красавец писаный. Нос картошкой, глазки — как у его тотемного зверя, мишки то есть. Грива соломенная — до плеч, борода торчком. Ростом он всегда был сантиметров на десять выше меня, а за те годы, что я его знаю, еще и заматерел: в плечах раздался, нарастил не меньше пуда рабочей мускулатуры, так что даже голышом потянул бы почти на центнер. А в полном боевом — килограммов на сто двадцать, из которых килограмма два приходится на драгметаллы, причем золото — в приоритете. И это не считая того, что инкрустировано в оружие, броню и одежду. В общем, герой-любовник высшего уровня. А уж как рявкнет, так весь здешний неслабый слабый пол сок пускает. Где уж тут запомнить какую-то боярскую… отроковицу.

— Значит, даже имени не помнишь? — уточнил Рюрик.

— А зачем мне ее имя? — искренне удивился Свартхёвди. — Мне с ней бесед вести не надо. А что мне надо, то не разговаривает.

— А увидишь ее — узнаешь? — спросил Рюрик.

— Может, и узнаю, — не очень уверенно отозвался братец. И, оживившись: — Если пощупаю, точно узнаю!

— А была ли она девицей, сказать можешь?

— Девицей? Конечно была! Годика два назад, думаю! — И заржал.

Ну да, шутка удалась. Боярич аж затрясся.

— Княже! — вновь возопил он. — Заступись!

Но Аскольд смолчал. И я его понимал. Мутная история. Умный правитель такую разруливать не станет… Если есть возможность свалить эту процедуру на кого-то еще.

Теперь бы самое время «потерпевшую» на суд вызвать. И допросить.

Но Рюрик решил не заморачиваться.

— Слово против слова, — сказал он. — Кто прав, пусть…

— У меня видаки есть! — в ярости заорал Имяслав.

— Видаки? — Рюрик шевельнул бровью. — Скажи мне, Свартхёвди, ты с этой… якобы девицей, сам управлялся или тебе помогали?

— Сам, — ухмыльнулся Медвежонок. — Мне в этом деле помощь не требуется. Я ж не этот… щегол, — он махнул рукой в сторону боярича.

— Может, рядом кто был… Допустим, с факелом?

— Нет, с факелом никого. В таком деле темнота — не помеха.

— Понятно. И что же тогда видели твои видаки, Имяслав?

— Вот это они видели! — боярич указал на злополучную тряпку.

— Это мы все видели, — тем же ровным тоном признал Рюрик. — А я бы охотно выслушал тех, кто видел, как эту холстину пятнает кровь твоей сестры. И лично видел, что это именно девственная кровь. Но таких свидетелей у тебя нет. Значит… Слово против слова. И пусть боги решат, кто из вас прав! — заключил он.

Неплохое решение. Я бы даже сказал, демократичное. Да, большинство местных — на стороне своего соратника. Но даже они не против поглядеть на шоу. Хотя по сути это будет натуральное убийство. Мой брат разберет крикуна на запчасти минуты за три. Да и то потому, что минуты две перед убийством будет красоваться и хвост распускать.

— Ты согласен? — спросил Аскольд сухо.

— Да! Боги знают, чья правда!

Очень эмоционально. Но кому как не мне знать: боги правду, может, и знают, но предпочтение, как правило, отдают силе.

Перекресток. Здесь так принято. Северяне на отмелях рубятся, а здешние — на пересечении дорог. Варяги, кстати, тоже. Тут, надо отметить, даже идол имеется. Не знаю чей, но суровый. В стилизованной руке — стилизованное же копье, «прижатое» к деревянному торсу.

Князьям из пары перевернутых телег и десятка досок организовали персональный помост. Все прочие обустраивались сами. Я вот на лошадку сел для лучшего обзора.

Арену тоже организовали в считаные минуты. Самое сложное было оттеснить народ. Все так и рвались в первые ряды. А это места не общие, а казенные: киевских дружинников и моих хирдманов. Живая ограда, чьи щиты — защита граждан от случайного удара и заодно граница арены. Вернее, земли, потому что арена на латыни — песок, а здесь обычный хорошо утоптанный грунт. Что для поединка, несомненно, удобнее.

Вокруг меня тоже образовалась своего рода «ограда». Уже из моих хирманов, которым в первом ряду места не нашлось.

Тоже правильно. А то кое-кто уже претензии выдвигать начал: мол, я ему вид загораживаю. Но сравнил миролюбивый лик конского крупа с вечной ухмылкой Малоуна и решил, что круп ему милее.

Можно было начинать, но Аскольд не спешил. Ждал, когда люд «попросит».

А Медвежонок наслаждался. Вздымал ввысь щит и меч, приветствовал немногих знакомых. Громогласно рассказывал, как он будет сейчас разбирать на части соперника. Рассказывал по-скандинавски, но этот язык здесь понимали многие. Да и северян тоже хватало.

Вызывающая сторона вела себя скромнее. Зыркала мрачно. Дергала туда-сюда меч в ножнах. Вынимать его до сигнала не положено, а вот проверить, как входит-выходит, не возбранялось.

Кто-то из моих сострил. Протянул аналогию между самоудовлетворением и действиями Имяслава. Шутку подхватили и развили до ряда непристойных предложений.

А вот Свартхёвди противника полностью игнорировал. Надо полагать, просчитал еще в трапезной и расслабился. Зато братец во всеуслышание «пообщался» с Одином. Пообещал Всеотцу кровь противника и его нательную рубаху. К чему такая детализация? Да к тому, что иначе пришлось бы все имущество отдавать. А братец у меня рачительный.

На князей, кстати, он тоже не смотрел. На этом шоу он — главный. Что ему князья?

Зря он их игнорировал.

Когда князь Аскольд махнул рукой, обозначив начало поединка, Медвежонок стоял к нему боком, а к Имяславу и вовсе спиной. Потому он не увидел ни поданного сигнала, ни того, как сорвался с места почуявший свой шанс Имяслав.

Нет, чуйка у братца сработала. Но с колоссальной, секунды в две, задержкой. Когда боярич занес меч, Свартхёвди только-только начал разворачиваться. Причем не с присущей ему в бою быстротой, а с вальяжной неторопливостью абсолютного хозяина положения.

То, что братцу не снесли голову, можно было списать на его исключительное везение. Ну или на недостаточную квалификацию противника, который промазал и вместо шеи рубанул по защищенному кольчугой плечу. И удар этот боярич тоже смазал. С такого положения кольчуга прорубается даже средненьким мечом. Кольчуга, трапециевидная мышца, ключица…

К счастью, клинок соскользнул, проехался по кольчужному рукаву и не причинил бы особого вреда… Если бы Медвежонок не начал поднимать руку.

Но он ее поднял, и меч Имяслава добрался-таки до берсеркова мяса. И хорошо так добрался, потому что Свартхёвди выронил (!) меч. Вдобавок и кровь хлынула из раны совсем не по-берсерковски.

И тут братец наконец-то осознал, что он не на дружеской пирушке, а на хольмганге. И включился.

Боярич даже не успел толком замахнуться для нового удара, как ему прилетело краем щита в шлем. Крепко так прилетело. Кому послабее хватило бы. Но Имяслав оказался крепче, чем выглядел. Пошатнулся, но на ногах устоял. А что назад отшагнул, набирая дистанцию, так это было тактически правильное решение.

Медвежонок рыкнул (он уже входил в боевой режим) и метнул в противника щит.

Кто-то, возможно, решил, что мой брат спятил от боли, но по тому, как именно был брошен щит, я понял: это продуманное действие. Да, боярич запросто отбил снаряд собственным щитом, но на целое мгновение потерял Свартхёвди из виду.

Этого мгновения было достаточно, чтобы Медвежонок подхватил с земли меч. Левой рукой, потому что правая висела плетью.

Но и одной левой Медвежонок бился намного лучше, чем боярич — двумя. Даже не в режиме берсерка.

Взмах — и боярич остался без щита.

Взмах — и киевлянин лишился правой кисти.

Взмах — и кровавая полоса прочертила броню киевлянина пониже боевого пояса.

Взмах…

Этот был последним. Медвежонок вогнал противнику меч в горло, да там и оставил, тут же зажав освободившейся рукой разрубленное плечо.

Первым сообразивший, что надо делать, Вихорек протиснулся сквозь «оцепление» и в считаные секунды перетянул плечо Медвежонка запасной тетивой, сохранив тому минимум пол-литра крови.

А я вдруг вспомнил, как когда-то тоже не от большого ума схлопотал стрелу в руку и жутко перепугался, что останусь калекой. И вновь ощутил тот же почти панический страх: вдруг то, что миновало меня, случится с моим братом?

— Если бы не рука, я бы его вот на такие шматы порезал! — заявил Свартхёвди, вернув опустевшую кружку дренгу и продемонстрировав пальцами здоровой руки примерно сантиметровый зазор.

— Благодари Бога, что он тебе башку не снес, — проворчал отец Бернар. — И ровно сиди, а то опять кровь хлынет.

Он уже минут десять копошился своими железками внутри раны и раз пять сообщил, какой мой братец везунчик. Меч Имяслава проделал в мускулатуре Медвежонка здоровенную дыру до самой кости, но исключительно вдоль волокон, не задев ни нервов, ни сухожилий, ни крупных сосудов.

Может, и впрямь боги позаботились. Я ведь почти угадал: не человеческая кровь была на тряпке. Только что не баранья, а куриная.

По результатам поединка дотошный Аскольд велел провести расследование, и подлог вскрылся. Одноразовая подружка Медвежонка подсуетилась. Решила перевести стрелки… И вот.

Даже знать не хочу, что с ней сделают. После смерти брата, после возложенного на род штрафа за клевету и попытку рассорить (вот уж о чем девка точно не думала) киевского князя со мной и Рюриком. Пять гривен серебром одному только Медвежонку. Очень довольному Медвежонку. Пять гривен против пустяковой ранки. Так бы почаще.

«Так справедливо», — констатировал Рюрик.

Ну да, справедливо. Вот только любви со стороны киевлян это нам не прибавило.

Но бывшему конунгу, похоже, плевать. Ему хватало лояльности Аскольда. А со своими подданными и их проблемами князь пусть сам разбирается.