Последнее лето ярла Ульфа

Глава двадцать шестая В которой Ульф Хвити теряет друга

В неделю мои с ремонтом не уложились. Но я не торопился, и Аскольд нас тоже не гнал. Исправно выдавал «суточные», в которые входил не только паек, но и выпивка. Немного. Примерно по стакану на брата. Но мои хирдманы — люди не бедные. И даже не богатые. Они — очень богатые. Впрочем, Киев — такое место, где деньги улетают, как пух с одуванчиков. Вечерами в нашем лагере становилось тесно от желающих что-то продать. Еду, выпивку, оружие, собственное тело, лихую песенку. Они бы и покупали тоже, но я запретил. Собрал хольдов и напомнил о том, сколько стоит стеклянный кубок или эмалевая брошь здесь, а сколько за нее дадут в Роскилле. Хольды, в свою очередь, напомнили бойцам. Так что все попытки местных маркитантов выцыганить задешево воинскую добычу стали бессмысленными. Ну а если какая-нибудь особо услужливая девка и выпросит у храброго нурмана сувенир, так это мелочь.

В общем, вечером у нас было весело. Но это уже с наступлением темноты. Потому что в светлое время бойцы впахивали серьезней здешних обельных холопов. Учения, тренировки, обслуживание «техники», то есть боевых кораблей, подгонка снаряжения… Правильный десятник всегда найдет, чем занять подчиненных. А правильный викинг не позволит себе лентяйничать. Пусть те же франки и зовут нас разбойниками, но, в отличие от разбойников, которые либо грабят, либо бездельничают, викинги — воины. Даже когда сидят вокруг костра и потягивают пиво, тоже зря время не тратят. Слушают. Запоминают. Осмысляют. Потому со временем самые недалекие громилы вроде Стюрмира под завязку напитываются чужим опытом, в который входят не только навыки эффективного смертоубийства, но языки, обычаи, правильное обращение. Опять-таки торговая информация. И мореплавание. О последнем всегда говорят много. И помногу. И слушают каждый раз внимательно, хотя на память тут мало кто жалуется. Например, историю о том шторме, который погубил Рагнаров флот, я рассказывал уже раз двадцать. В мельчайших подробностях. И каждый раз все, даже мелкие сёлундские дренги, даже простоватые лесовики-кирьялы слушали и впитывали. А как иначе? Раз ты выжил там, где другие отправились в сети великанши Ран, значит, ты действовал правильно. И кто знает, может быть, вот этот безусый кирьяльский отрок со смешным прозвищем Желудок когда-нибудь поведет свой драккар вдоль северо-восточного побережья Англии в такую же скверную погоду и знание о коварстве тамошнего течения спасет его корабль?

А еще я заводил связи. Поначалу здешние бояре и прочие важные персоны относились ко мне с опаской. Братец-отморозок подгадил. Но как раз где-то через недельку местные шишки к нам присмотрелись, поняли, что с нами можно сотрудничать, и нас с Зарей начали звать в гости. Иногда я прихватывал с собой сына с шурином. То есть Вихорька с Вильдом. Особенно если общался не с осевшими здесь скандинавами, а, так сказать, с коренным населением. Вихорек болтал по-словенски без малейшего акцента, да и физиономия у него была соответствующая, а Заря и Вильдом и вовсе варяжские княжата. Считай, все свои. Так что время от времени, подвыпив, какой-нибудь местный авторитет начинал втолковывать мне, как коварны нурманы и какая плохая идея — иметь с ними дело.

Я не спорил. Знал: протрезвеет «нурманоненавистник», вспомнит, что наболтал, — прибежит с подарком и истовой просьбой не принимать всерьез. Шутил он, ничего более.

Я извинения принимал и даже отдаривался какой-нибудь… свистулькой. Чисто символически. Мол, извинения приняты.

В общем, все занимались делом. Кто — боевкой, кто — ремонтом, кто — снабжением. А я вот — политикой.

То есть я так думал. А на самом деле настоящая политика началась только тогда, когда пришли хузары.

—…Суртан-тархан! Голос Великого Хакана! Низвергающий врагов! Возлюбленный Господа! Страх неправедных!

Именно так. С восторгом и трепетом. И не только толмач, переводивший титулование хузарского предводителя, но и собственный, тарханов, глашатай.

— Тархан — это не просто воевода, — пояснил мне чуть раньше подумывавший об обрезании свей Фроди. — Тархан — это великий конунг. Победитель. Благороднейший. Выше тархана только большой бек и сам великий хакан Хузарии. Суртан-тархан здесь — это великая честь и великий страх.

Насчет чести не знаю, а касательно страха — согласен. Две тысячи элитной хузарской конницы, примерно столько же вспомогательной конницы угров и почти пять тысяч разноплеменного союзного войска. Такой кодле дружина князя Аскольда — на четверть часа работы. Да и три такие дружины проблемы не составят.

Глянешь разок на этакое конное море, и согласишься. Пугает. Сойдись с такими войско Рагнара, с которым он воевал франков, не берусь угадать победителя. Нет, Рагнар бы точно не проиграл. Но не факт, что этот тархан признал бы себя побежденным.

Для того чтобы привести к повиновению Киев, такая мощь точно избыточна.

Тем более Аскольд, как выяснилось, тоже был встроен в иерархию Великой Хузарии. Числился хаканом здешних земель. Одним из тех, кому Великий Хакан дал право на подобное титулование. Не какой-нибудь тудун-наместник, а более-менее автономный правитель с правом наследственной передачи власти. Что-то вроде младшего князя.

Будучи хаканом, Аскольд имел право не падать ниц перед представителем верховной власти, но склонить голову обязан. Не перед тарханом, который мог при необходимости втоптать его в землю, как матерый тур — возомнившего о себе дикого кота, но перед «голосом» повелителя всех хузар.

Аскольд и поклонился. И сказал, что положено в таком случае. Как там Фроди говорил: «мой дом — твой дом, мой скот — твой…» и так далее.

Пригласил, угостил. Причем всех. Припасы хузарской армии подвозились даже не телегами — поездами [19]. И это было правильно. Иначе этакая орда разорит округу похуже саранчи.

Младший командный состав и рядовых кормили прямо в поле. Сотников и приравненных к ним усадили за столы на подворье детинца. А наивысших — в главном пиршественном зале. Число посадочных мест внутри было ограничено. Но сотни три вполне помещались. Так что помимо степной аристократии и собственно князей киевских за стол пригласили и кое-кого из киевских бояр. В частности, того же Фроди. А еще позвали меня. Причем не одного, а с двумя спутниками, коих я мог выбрать по собственному усморению.

«Это плохо, — сказал мне Бури, мой главный специалист по степнякам. — Если Суртан-тархан узнает, что ты убивал хузар, беды не миновать».

Это уж точно. Я задумался. Есть ли вероятность того, что Аскольд уговорил меня остаться именно поэтому? Чтобы слить заодно и меня и ответственность за нападения на волоках? Нет, вряд ли. Я ведь молчать не стану. Тут же объявлю, что действовал не сам по себе, а лишь в качестве авангарда. И о сговоре Аскольда и Рюрика тоже молчать не стану.

Следующий вопрос: может ли меня кто-то узнать?

«Не кто-то, а кто-то из тех, кого тархан станет слушать, — уточнил Бури. — Он умен, Суртан-тархан. И он знатен. Абы кого слушать не станет».

Так или иначе, но надо готовиться к худшему.

— Ты со мной не пойдешь, — сказал я Свартхёвди. — Если что-то пойдет не так, сразу снимаетесь и уходите. И не возражай. Кому позаботиться о нашем роде, если не тебе?

Этот аргумент брат вынужден был принять.

И Зарю я тоже не возьму. Точно возьму Бури. И… пожалуй, Вихорька. Он — сын, никто не удивится. А еще он умеет выживать там, где таким, как Витмид или Оспак, остается только с честью умереть.

— Не хочу, — сразу отказался Бури. — Не надо мне там быть.

— Больше некому, — возразил я. — Ты лучший. И ты мне там нужен.

Бури задумался. Если он скажет «нет», я настаивать не буду. Не могу. Он — мой человек, потому что сам так решил. Но я не воспринимаю его как подчиненного. Он — со мной, на не подо мной.

— Если я тебе нужен, я пойду, — наконец решил он. — Но хорошего не жди.

Как будто я жду его… Хорошего.

А вот Суртан-тархан был хорош. Ростом невысок, но сложением — истинный воин. И собой хорош. Разве что борода подкачала. Но в хорошем смысле — нуждалась в стрижке. Место он занимал главное. То есть высокое кресло киевского князя. Аскольд же сидел даже не по правую руку, а по левую. С правой стороны располагался еще один хузарин. Тоже большой хан, судя по драгоценному обвесу. И годами постарше: где-то в районе сорока. Взгляд такой, что сразу хочется отвернуться. Или башку снести вместе с глазами. Длилось меньше секунды. Так, мазнул и отвернулся… И снова повернулся. Но смотрел уже не на меня, а на Бури.

Я сразу напрягся. Но Бури даже не моргнул. Черт! А они даже чем-то похожи. И это странно, потому что сосед тархана явно вельможа из высших слоев, а Бури… Хотя что я знаю о своем Бури? Ровно столько, сколько он мне сказал. А сказал он… Практически ничего.

Так, а кто это рядом с Аскольдом? Тоже весь в золотых висюльках, но — другого типа. И стрижка другая.

Встретился со мной взглядом — оскалился. Подцепил с блюда мелкую птичку, жаворонка, скорее всего, запихал в рот целиком и прожевал вместе с костями. Демонстративно. Мол, и с тобой так будет. Ну-ну, мечтай. Хотя если не один на один, а две тысячи на двести…

— Это угорский хан Ксаба, — раздался за плечом голос. — Младший сын угорского хакана Лебедия, двоюродный брат дьюлы Альмоша, нынешнего главы угров. У него под началом две тысячи копий.

Надо же. Угадал. К сожалению.

— Спасибо, Фроди. А рядом с тарханом — кто?

— Не знаю. Кто-то из больших ханов, раз сидит рядом с Суртан-тарханом и не жрец их бога.

— Ульф-ярл!

Аскольд. Что ж, сейчас я узнаю, зачем меня пригласили.

Что интересно, страха не было. Только любопытство. Тем не менее стоит проявить уважение.

Я поднялся.

— Это Ульф-ярл из людей севера, — пояснил Аскольд главному хузарину по-словенски. — Он ходил торговать вниз по реке. И он видел, как воины князя Рюрика били ваших печенегов.

Сука. Как сформулировал. И не возразишь. Сказать, это не Рюрик, это я их поубивал?

Теперь почти все смотрели уже на меня.

Я откашлялся.

— Да. Я видел князя Рюрика на одной из захваченных застав. Потом мы ушли вниз по Днепру, а он остался. И больше я его не видел. Ни ниже по течению, ни на обратном пути.

— Какие товары у тебя были?

Это спросил загадочный хан, сосед Суртана.

— Наши, северные. Меха, кость, воск.

— Почему вернулся?

— Встретил ромейских купцов. Те дали хорошую цену. Своими товарами. Я решил: это лучше, чем идти в Корсуни. Те земли мне незнакомы.

— Ты испугался?

Угр. Командир двух тысяч.

— Я обошел полмира. Воевал с франками, англами, маврами, италийцами. Это научило меня главному.

— Чему же, ярл? — спросил уже тархан.

— Человек должен сам выбирать, где и с кем ему сражаться. Если он хочет увидеть, как обретают силу его сыновья. Я хочу.

— Ха! Я убиваю врага там, где я его настиг! — воскликнул угр. — Это называется храбрость!

— Это называется: большое войско. — Я взял со стола кубок с вином. — Пью за тебя, низвергающий врагов Суртан-тархан! Пусть твое войско всегда будет больше! А если враг окажется более многочисленным, то пусть твоя мудрость придаст твоим воинам достаточную силу!

Вот так. Угр, явно намеренный продолжить дискуссию, не посмел перебить тост.

Собравшиеся за столом проорали что-то солидарное, все выпили. Потом выпили за возлюбленного Богом великого хакана Менахема, потом за…

В общем, я уже начал надеяться, что обо мне забыли, когда неизвестный сосед тархана встал, спустился с княжеского помоста и неторопливо двинулся вдоль стола.

Я следил за ним, очень надеясь, что он просто захотел отлить.

Увы. Хузарин двигался ко мне.

Вернее, к нам.

Потому что не я был его целью.

— Привет тебе, Карак.

Я хузарского не знал. Но эту фразу понять было нетрудно.

— И тебе привет, Аскал, — спокойно ответил Бури.

И они заговорили. По-хузарски. Негромко. Но я кожей ощущал возникшее между ними напряжение.

Разговор длился, может, минуты три. Или меньше. Время растянулось, как в бою. Я готовился к наихудшему варианту, но хузарин и Бури хлопнули ладонью о ладонь, и хузарин так же неспешно двинулся к своему месту.

Плечи Бури опустились. Я видел, что он расстроился. Но вопросов не задавал. Это Бури. Захочет, сам расскажет.

Пир закончился без происшествий. На нас не обращали внимания. Только Фроди некоторое время топтался рядом. Но так ничего и не спросил.

Что ж, если Бури решит помалкивать, я расспрошу Фроди. Он знает хузарский и слышал разговор.

Бури заговорил, когда мы вернулись в лагерь.

— Это мой брат, — сказал он. — По отцу. Аскал, сын Аши из рода Бури Аты. — И опередил мой вопрос: — Да, ты знаешь меня как Бури, но отец назвал меня Карак. Карак Бури, ведь я тоже из рода Бури Аты, что значит Отец Волк. Когда наш отец умер, мне пришлось уйти. И я ушел туда, откуда прадеды наших прадедов пришли в степь. Небо благоволило мне, и я достиг цели. И многое познал. И вернулся, чтобы учить Истине. Но некого было учить. Урус, сын Асанкула, поднял верных Небу против хакана Обадии и приверженцев Яхве. Но Незримый Бог оказался сильнее Тенгри, а Урус предал свою кровь ради помощи Хорасана и Константинополя. Так и умер предателем. — Бури, вернее, Карак сплюнул. — А я ушел сюда, в земли склавен, и ушел бы дальше на закат, если бы не встретил тебя. И остался.

— И я этому рад. Хотя так и не понял, почему ты это сделал.

— Я тебя увидел, Ульф, — Бури чуть заметно улыбнулся. — А потом услышал твое имя и понял, что какое-то время наши пути пойдут рядом.

Какое-то время?

Эта фраза мне очень не понравилась. Но спросил я другое:

— А при чем тут мое имя?

— Бури — значит волк. Как и Ульф.

— На севере у каждого десятого в имени есть Ульф, — заметил я.

— В имени — да, но не каждого Небо одарило тем, кто рядом с тобой, — Бури кивнул на моего Волчару, который вдруг проявился слева от меня.

— Ты его видишь? — изумился я.

Бури покачал головой:

— Не так, как ты. Не вижу. Чую. Знаю, что он есть, и он меня видит. Я буду тосковать по тебе, Ульф. По тебе, твоему сыну, твоим родичам. Вы дороги мне, но Аскал — мой кровный брат. И я ему нужен. Потому я ухожу. Завтра.

И он ушел. Мой хирд провожал его. Весь. И слезы блестели на глазах многих. Даже у отца Бернара. Прощаясь, он подарил Вихорьку свой лук. А Заре — золотой медальон с вычеканенной колесницей. Не знал, что у него был такой.

Мне Бури не отдал ничего. Но он уже дал мне больше, чем многие. Потому я снял с себя золотую цепь, подаренную когда-то Рагнаром, и отдал Бури.

Но за Бури отдарился его брат.

Вечером того же дня он пришел в наш лагерь и сказал мне на латыни:

— Я знаю, что это твои люди побили наших на волоках. Но не бойся: пока я в силе, никто не посмеет тебя тронуть. Я знаю историю цепи, которую ты подарил брату. У меня нет такой. Но есть это. Возьми! — Он протянул мне золотую пластину. Длиной сантиметров десять и шириной сантиметра три. На пластине было что-то написано. На двух языках. С одной стороны на еврейском, с другой — на арабском. Что именно, я прочесть, естественно, не мог. Только буквы опознал. Зато выцарапанное изображение, одинаковое на обеих сторонах, было мне знакомо. Оскалившийся, с прижатыми ушами, волчара.

— Это байса, — сказал Бури. — Байса нашего рода. Береги ее. Я сказал брату, что ты тоже нашей крови. Из потерянной ветви.

Бури пришел попрощаться. На нем был синий шелковый халат и такие же синие штаны, заправленные в высокие верховые сапоги с характерным хузарским узором, остроконечная шапка и новый пояс. Лук у него тоже был новый, в чехле хузарской работы, а на шее парочка украшений с надписями на еврейском.

Держаться он тоже стал иначе. Более важно. Даже когда спешился.

— Из потерянной ветви?

— Ты никогда не говорил, кто твои родители, — сказал Бури. — Но догадаться нетрудно. Ты не из людей Севера. И учителя у нас с тобой были схожие. Только мой — настоящий, а твой… — Бури хмыкнул. И сменил тему: — Байса — это хорошо. С ней тебя примут в любой юрте хаканата. И не только в юрте. А на землях нашего рода ты и твои люди — желанные гости. Учи наш язык. Купи знающего раба и учи. Твой лекарь тебе поможет. Он уже немного говорит по-нашему.

Однако. Который по счету это язык у отца Бернара?

— Благодарю, — я слегка поклонился. — И тебя, и твоего брата. Если что, и в моем доме для вас всегда найдется место за столом.

— Ты уходишь, — угадал Бури. — Что ж, я не ждал иного. Хочу, чтобы ты знал: это, — он указал на Днепр, — не единственная дорога к нам. Есть другая. Через земли наших данников-булгар. Спроси наших купцов — они знают.

Он так уверенно говорил «наши земли», «наши купцы», что я окончательно осознал: он никогда не вернется ни ко мне, ни в мой хирд. «Бури» ушел. Караку, сыну Аши, благородному хузарину, эта маска больше не нужна. Нет, не так. Она ему больше не подобает.

Заря боялось: встретив брата, Бури забудет о своем обещании. Боялась зря. Бури никогда не забывал.

Прощаясь, он протянул ей холщовый мешочек с особой травой.

— Из этого ты сваришь зелье, которое поможет тебе позвать своего бога. Он услышит и ответит. Один раз точно. Слушай и запоминай. Я расскажу, как приготовить зелье, а главное — как приготовить себя, чтобы бог тебе ответил…