Повесть о детстве (Художник Р. Гершаник)

ДОЛЯ СТОИТ НА ЧАСАХ

Шера передала отцу просьбу зайти к комиссару. Доля недоверчиво взглянул на дочь и удивленно пожал плечами:

— Меня просят зайти? Зачем?

Больше он не сказал ни слова и с унылым огорченным лицом присел у окна. Шера встревоженно следила за ним, но Доля молчал. Он молчал и думал. Вызов к комиссару испугал его. За всю свою жизнь Мойше не знал случая, чтобы встреча с начальством приносила человеку удовольствие. Если вызывают к начальству, значит, что-то случилось. Давно-давно дед Доли вместе с семьей поселился в деревне. Не потому, что он очень хотел пахать, — он даже не знал, с чего начинают! Просто было объявлено, что евреи-землепашцы освобождаются от воинской повинности. Но прошло время, и они нечаянно и неожиданно для себя почувствовали вкус к новой жизни. И если раньше они, ругаясь, плевали на эту трудную землю, то теперь они уже привыкли подниматься с зарей, и соседи-крестьяне, веря и не веря, показывали им секреты. Они узнали новые слова: посев, сенокос, пары, молотьба — и вскоре привыкли к ним. Но счастье длилось недолго — отца Доли вызвали к начальству и дали двадцать четыре часа. В двадцать четыре часа приказали убраться и унести подальше «свой еврейский запах». «За что? Почему? Кто пожнет посеянное? Посмотрите на наши руки!» Урядник ни на что не хотел смотреть — он повернулся спиной, и разговор был окончен.

Так впервые в жизни встретился Доля с начальством, и он узнал, что это страшная, не любящая его сила. Он хотел стать кузнецом — ему помешали, он хотел пахать землю — его выгнали. Стоило ему что-нибудь задумать, появлялось начальство, и всегда оно было против него. Как не любил Доля эту проклятую кокарду! Он кочевал из местечка в местечко с семьей и без крова. Потом, озлобленный и ненавидящий всех и всё, он сам начал пугать людей, и ему уже нравилось видеть в других свой собственный страх. Ему было приятно сознавать, что если он боится кокарды, то есть кто-то, боящийся его. И на голову слабого Доля обрушивал всю свою злобу. Жена хватала его за руку, но он продолжал греметь, ломать стулья, кричать, и стекла дрожали в окнах. Доле всегда было плохо, и он всегда ждал худшего. Он был несчастен и зол. Чужое горе не вызывало в нем сочувствия, страдания опротивели ему, и он дрался на ярмарках, размахивал канатом у чужого лица, сидел ночь в участке и наутро, растерянный и смущенный, приходил к жене и плакал, обливая слезами ее колени. Начальство гнало его, и он ехал дальше на пыльной арбе, голодный кочевник, еврей-цыган.

В пути потерял Доля жену — у нее что-то было с сердцем, и ей всегда не хватало воздуха. Родные жены прокляли его. И он остался один с дочкой. Теперь сила его лежала у ног, но он не брал ее. Озорство осталось позади, и он понимал, что сам во многом виноват: не стоило хотеть большего, надо было опустить голову, пристроиться где-нибудь и тянуть лямку, как все. И он стал проситься на службу. Но дурная молва шла за ним, и никто не хотел иметь дело с Долей. Его боялись, но он уже не был страшен. Его гнали из местечка, и он шел с дочкой дальше, большой и беспомощный. Кокарда встречалась на его пути и приказывала идти мимо… Он не хотел ни драться, ни вымогать, но все говорили, что он дерется и вымогает. Доля махнул рукой, и старое началось снова.

В местечке у реки Чернушки его застигли большие перемены. Он застрял здесь, но понять, что происходит, ему было трудно. Он был рад, что о нем забыли и слава его затихла, но вот сегодня вдруг его призвали к начальству. Комиссар — не урядник, но Доля по-прежнему видел кокарду и боялся ее… Он просидел молча у окна до вечера. Шера не решалась подойти к нему. Когда совсем стемнело, Доля зажег лампу и спросил вслух:

— Может быть, явиться все-таки?

Шера молчала: она не знала, что лучше посоветовать отцу.

— А как он тебе сказал? — опять заговорил Доля. — Он был злой или нет?

— Не знаю, — тихо ответила Шера. — Он просто попросил, чтоб ты зашел.

— Да… — задумчиво произнес Доля. — Может быть, донесли? И они потребуют, чтоб я ушел? Куда я денусь с тобой?

— Они не потребуют, папа.

— Ты знаешь… Но у кого я брал долю? Разве я вырывал кусок у нищего? Никогда! Я всегда имел дело с человеком, у которого один кусок лишний!..

Мойше взволнованно зашагал по комнате.

Утром Доля принял решение. Он ничего не сказал Шере, но она хорошо знала отца и умела понимать его.

— Ты пойдешь туда? — спросила Шера.

Доля молчал.

— Я тебя прошу, что бы ни говорили, будь спокоен. Если даже скажут, чтоб уехали, молчи. Мы не пропадем, папа.

Доля ласково погладил дочь по плечу и вышел. Шера вслед за ним выбежала на улицу — мать всегда провожала отца, желая ему удачи… У дома Магазаника Доля в нерешительности остановился: а может быть, не идти, и они забудут о нем? Он увидел Сему в шинели и поманил его пальцем к себе.

— Начальство там? — тихо спросил Доля.

— Там.

— Комиссар там?

— Там.

— А он русский или еврей?

— Русский.

— Русский… — задумчиво повторил Доля и потер лоб. — Так что ты скажешь, Сема?

— О чем?

— Они просили меня зайти.

— Слышал, — равнодушно ответил Сема. — А почему бы и нет? Вы знаете, куда идти?

Сема провел Долю к двери комиссарской комнаты:

— Вот здесь.

— А может быть, ты зайдешь со мной?

— Можно и зайти.

Трофим сидел за столом и с сосредоточенным видом писал что-то. Рядом с ним сидел незнакомый человек в крестьянской одежде. Увидев Сему, Трофим отложил карандаш и, улыбаясь, сказал:

— Вот видите — гость. Из соседнего села. Подарок привез. Тридцать шесть пудов высокого помола, двадцать четыре пуда картофеля, два пуда сала. Понятно? Бедняки собрали. Для отправки на фронт. Но, — Трофим посмотрел на гостя и опять улыбнулся, — желают послать лично со своим проводником.

— Именно так, товарищ комиссар, — серьезно сказал гость. — Чтоб в собственные руки!

— Да я не возражаю, — согласился Трофим, протягивая бумажку. — В добрый час! Вот вам письмо в уезд. Вагон дадут, и отправляйтесь лично.

Крестьянин низко поклонился комиссару и, запрятав под шапку записку, вышел в коридор.

— Вот такие дела… — задумчиво произнес Трофим и внимательно посмотрел на Долю: — А вы что ж, ко мне?

— К вам, — смущенно сказал Доля и подошел к столу.

— Это Доля, — подсказал комиссару Сема. — Помните, Пейся рассказывал.

— А-а! — засмеялся Трофим. — Это вы, значит, из яблони делаете прутик. Интересно. А все-таки я представлял вас чуть меньше. Ну, здравствуйте! — Он протянул Доле руку. — А ну, Сема, стань рядышком. Ой-ё-ёй! Тебя совсем не видно!.. Табак есть?.. — обратился он к Мойше. — Нет? И у меня нет. Вот беда!.. Ну ладно, мы вот здесь думали и решили: рано вам в старики записываться. Как считаете? — неожиданно спросил он.

Доля молчал. Вопрос удивил его, но не обрадовал. Он стоял хмурый и с неприязнью смотрел на комиссара. Ему казалось, что начальство насмехается над ним, что готовится какая-то новая западня.

— Ваша фамилия? — опять заговорил Трофим.

Доля опешил. Уже много лет его не называли по фамилии, и он отвык от нее. Всюду так и шло: Доля и Доля.

— Шварцкоп, — смущенно ответил он.

— Так… — повторил Трофим и встал. — Людей у нас мало, и требуется помощь… Здесь же! В сторожевую охрану пойдете? Фабрика тут у нас есть. Ну, ценности всякие, надо беречь. Население привлекать будем. Что скажете? Да, забыл: паек, конечно, как полагается…

— Пойду! — глубоко вздохнув, согласился Доля и взглянул на Сему. (Сема улыбнулся и одобрительно кивнул головой.) — И это значит, я буду охранять?

— Вы. А что?

— Видите ли, — засмеялся Доля, — может быть, вы не знаете про меня? Люди будут смеяться.

— Посмеются и перестанут, — успокоил его Трофим. — Завтра можете приступить. Что и как — вам объяснят.

Доля неловко постоял, переминаясь с ноги на ногу, и, не простившись, вышел. Сема с любопытством взглянул на Трофима и выбежал вслед за Мойшей. Но оказалось, что он никуда не ушел. Опустившись на ступеньки, Доля растерянными глазами смотрел на дверь комиссарской комнаты.

— Почему вы здесь? — удивился Сема.

— Я хочу вернуться…

— Зачем?

— Тут какая-то ошибка, — краснея, заговорил Доля. — Меня все время гнали — это раз, и кто бы вдруг занял мне копейку? Не было такого человека! И они зовут Долю в охрану. Я же могу оттуда всё вынести! Послушай, Сема, а может быть, он просто строит насмешки?

— Никаких насмешек, — успокоил его Сема. — Просто мало людей. И на охрану берут местных. Вы же теперь останетесь жить у нас!

— Воробей! — тихо сказал Доля и, взяв Сему за локти, осторожно приподнял над собой. — Ты сам не знаешь, какие ты слова говорить. У меня сердце переворачивается!..

Счастье его было наивным и трогательным. Доля стоял на часах у гозмановской фабрики, и ему было приятно сознавать, что в левом кармане куртки лежат ключи от всех дверей и, если ему захочется, он может пойти и открыть всё.

Не так уж много добра оставил Гозман, но Доле доставляло удовольствие думать, что за стенами фабрики лежит несметное богатство. Возвращаясь домой, он расписывал Шере, чего только нет в цехах и на складе — сотни шкурок гризоновского шевро, высокие штабеля подошвы, партии готовой обуви. Ложась спать, он с нетерпением ждал следующего дня, чтобы опять медленно бродить у фабричных ворот, строго всматриваясь в лица прохожих и вскидывая при шорохе боевую винтовку. И еще радовало его то, что никто не требовал благодарности, никому он не должен был кланяться. Казалось, что, вручив Доле ключ, комиссар вовсе забыл об этом. Он не посылал своих людей подсматривать за Долей, не назначал караул к караулу и даже ни разу не пригрозил Доле: смотри, если что случится, смотри, если пропадет хоть кожица!.. Комиссар не предполагал плохого. Поверив, он поверил в хорошее.

Все это знал и ценил Доля. Дежурство начиналось с восьми часов вечера, но он уже в шесть был у ворот фабрики… Однажды поздним вечером к нему подошел человек. Он остановился рядом с Долей и, глубоко вздохнув, сказал:

— Хорошее дело вам дали. Удовольствие — стоять на ногах!

Доля молча оглядел прохожего, но тот не собирался уходить.

— И что они дают вам за это? Гнилую воблу под нос?

Доля продолжал молчать.

— Я бы мог с вами сделать дело. Я же вас знаю, Доля!

— Какое дело еще? — хмурясь, спросил Мойше.

— Ничего! — улыбнулся прохожий. — Один пустяк. Вам не придется даже шевельнуть пальцем. Вы откроете мне дверь и впустите в конторку. Я проверю товарные остатки, и через пять минут вы меня видите обратно.

Доля внимательно посмотрел на человека, стоящего рядом с ним, и усмехнулся. Они уже хотят его словить! Они уже пробуют, что такое Доля. И подумать только, специально подсылают еврея!

— Хорошо, — важно сказал Мойше и, пригладив усы, оглянулся по сторонам. — А что я буду с этого иметь?

— Можете быть спокойны, — еврей многозначительно подмигнул Доле, — я вас не обижу!

— Я не люблю идти на дело с завязанными глазами, — упорствовал часовой.

— Короче — три пары ботинок будет хорошо?

— Мало, — вздохнул Доля, — А если сейчас налетит стража и меня поймает? Нет, мало!.. — решительно повторил он.

— А что же вам еще надо? — возмутился еврей.

— Ша! — оборвал его Доля. — Можете не волноваться. Да, хотите — хорошо, не хотите — тоже хорошо. Я прошу еще две шкурки шевро по двадцать фус.

Прохожий поднял на Долю глаза и, подумав, протянул руку:

— Идемте.

— Идем, идем! — со злобой прошептал Доля и открыл железную дверь. «Такая собака! Он еще пробует мою совесть. Он еще хочет меня купить за три несчастных пары!..»

Еврей привычной походкой прошел в конторку и подошел к ящикам приемщика. Видно было, что не впервые он заходит сюда. Вынув из кармана лист бумаги, он принялся что-то записывать.

— А ну, снимите верхний ящик, — предложил он Доле и надел очки. — Спасибо. Тут мы имеем дамские полуботинки на шнурке. Запишем!

Доля задумчиво посмотрел на гостя и, решив что-то, вышел из комнаты.

— Постойте, — остановил сто еврей, — куда же вы удираете?

— А зачем я вам нужен? — удивился Доля, — Закончите, выйдете. Только чтоб я сразу увидел свой барыш!

— Хорошо. — Еврей кивнул головой и принялся вновь перебирать обувь.

Доля вышел в коридорчик, с минутку постоял, потом, вынув из кармана большую связку, нашел ключ от конторки и, спокойно подойдя к двери, запер ее, повернув ключ два раза. Замок щелкнул, и за дверью послышалось движение:

— Это вы, Доля?

— Я, — тихо ответил Мойше.

— Вы, кажется, заперли меня на ключ?

— Кажется.

— Что это еще за новости?

— А что я могу сделать? — признался Доля. — У меня нет другого выхода.

— Что вы там болтаете, сумасшедший?

— Ша! — Доля топнул ногой. — Будете так говорить с вашей тещей… Вы слышите меня, реб? Или я должен был бросить пост и сейчас же отвести вас к комиссару, или я должен был спрятать вас здесь и вытерпеть до утра. Вы понимаете? Утром меня сменят, и я вас спокойненько отведу.

Заключенный принялся стучать кулаками в дверь.

— Сумасшедший! — стонал он. — Имейте в виду, я за себя не ручаюсь! Я могу поломать всё. Я могу черт знает что!..

— К лампе! — спокойно ответил Доля. — Говорите к лампе! Я ухожу на пост.

Он еще раз проверил дверь и вышел за ворота. Спокойствие часового было нарушено. Зачем подсылают сюда идиотов, почему не верят ему? Если б он хотел, он бы давно мог тихонько перенести к себе в дом не одну пару и не одну шкурку. Горечь наполнила сердце Доли. Незаслуженное подозрение, всегда тяжкое для человека, обидело и сразило его. А может быть, нельзя было запирать этого еврея, может быть, он тоже какое-нибудь начальство? В волнении и тревоге провел Доля ночь.

Утром, когда на смену ему пришел часовой, Доля открыл дверь конторки. Заключенный сидел на подоконнике и покрасневшими глазами смотрел в одну точку.

— Идемте! — сумрачно сказал Мойше.

— Только не прикасайтесь ко мне руками — испуганно закричал еврей.

Но Доля ничего не ответил. Они вышли за ворота фабрики и направились к комиссару.

— Какая вам польза? — тихо спросил еврей. — Подумайте хорошенько. Еще не поздно сделать дело. Я вас не видел, и вы меня не видели…

— Закройте рот! — рассердился Доля. — Мы уже пришли.

Пропустив вперед своего заключенного, он поднялся по лестнице и постучал в дверь.

— Войдите! — крикнул кто-то.

Доля вошел. Трофим был один и сейчас, читая что-то, тянул из жестяной банки чай.

— Зачем вам понадобилось это? — с обидой в голосе сказал Доля.

— Вы о чем? — удивился Трофим.

— А, бросьте, как будто вы не знаете? Нарочно подослали, чтоб меня проверить.

— Кого подослали?

Доля недоверчиво посмотрел на комиссара и рассказал о ночном происшествии.

Трофим отодвинул банку и рассмеялся:

— На ключ, значит? Хорошо! И три пары, выходит, ваши пропали. А?.. Очень хорошо. И еще шевро две шкурки?.. Какой убыток!.. Ну, а вы, — обратился комиссар к заключенному. — Почему вам обязательно гулять возле фабрики? И даже считать ботинки?..

В это время в комнату вошли Сема с Пейсей. Не поняв сразу, в чем дело, они поздоровались со всеми. Потом, заметив в углу нового человека, Сема вежливо кивнул ему головой и протянул руку:

— Здравствуйте, Мендель!

— Мендель? — повторил Трофим. — Кто такой?

— Конторщик Гозмана, — удивляясь, сказал Сема.

— Почему же вы сразу не представились? — спросил комиссар. — Вот человек даже переволновался из-за вас, — добавил он, указав на Долю. — Так зачем же все-таки вы пожаловали ночью? Хозяин велел?

Мендель молчал.

— Как я понимаю, — продолжал Трофим, — перед нами доверенное лицо господина Гозмана. Очень приятно. Положите на стол все, что в ваших карманах. (Мендель дрожащими руками принялся опоражнивать карманы.) А жилет? — напомнил ему Трофим. — Пожалуйста, пожалуйста, не стесняйтесь! Вот видите, бумага. А ведь вы чуть не забыли про нее. Почитаем! (Сема, Пейся и Доля придвинулись к столу.) «Уважаемый Мендель, — сощурившись, начал Трофим. — Пишу нам как своему верному человеку. Очень у меня сердце болит за все, что оставлено, и прошу вас не спускать своего глаза. Проверьте замки на складах, чтобы все было по-хозяйски. Зайдите на фабрику и подсчитайте все товарные остатки: я должен знать, чем располагаю. Квартиру надо как следует проветрить, возьмите женщину, пусть хорошенько приберет — там ужо, наверно, пять пудов пыли! Надо следить, чтобы все оставалось на месте. Приеду, с божьей помощью, отблагодарю как сумею. Пишите на Лодзь. Исаак Гозман».

— Очень хорошее письмо, — улыбаясь, сказал Сема.

— Да, — согласился Трофим. — Вы уже ответили?

— Нет, — торопливо заговорил Мендель, — я все расскажу. Письмо мне в городе передал Соломон Кроль, негласный компаньон Гозмана. Он с моей шеи не слезает. Он уже замучил меня. А что я могу сделать? Я же их служащий. Мне жалованье идет.

— Кроль — говорите? — переспросил Трофим и записал что-то в книжку. — Хорошо. А жалованье идет?

— Идет… — испуганно повторил Мендель. — Приедут — расплатятся!

— А если не приедут?

— Хорошее дело! — возмутился Мендель. — Оли же пишут! Что ж это, по-вашему, выходит — обман?

— Ладно. — Трофим махнул рукой и с сожалением посмотрел на Менделя. — Вы можете отправляться домой.

— Могу? — не веря, воскликнул Мендель и выбежал в коридор.

Через минуту он возвратился, смущенный и растерянный.

— Извиняюсь, — заговорил он, — я тут чистил карманы и оставил ключ.

— Какой ключ?

— От склада Гозмана. Будьте любезны…

— Не выйдет, — спокойно сказал Трофим.

— Как это так вы говорите — не выйдет?

— А просто, — засмеялся Трофим, — не выйдет — и все!

Мендель, часто захлопав веками, умоляюще посмотрел на комиссара:

— Тогда я попрошу дать мне расписочку, что ключ у вас. Это можно?

— Это можно, — согласился Трофим и, быстро написав что-то, протянул Менделю бумажку.

— Благодарю вас, — прошептал, кланяясь и вздыхая, конторщик. — А то, сами понимаете, приедут, и начнется история с ключом!

Никто ему не ответил. Склонив голову, Мендель пошел к двери — маленький, худой, с опущенными плечами. В спине его, в беспомощно повисших руках и даже в кулаке, сжавшем расписку, было столько трудного, непосильного человеку горя, что Сема тяжело вздохнул.

— Садитесь, — предложил Доле Трофим. — Устали? Чаю хотите?

Пейся подмигнул Семе, и они вышли из комнаты.

— Пойдем-ка! — прошептал Пейся и ущипнул приятеля за локоть, — У меня есть мысль.

Сема вяло побрел за ним…

Через полчаса они вернулись с какими-то загадочными, внезапно повеселевшими лицами.

— Вот, — тяжело дыша, сказал Сема, глядя на Трофима и Долю, — он не успел, а мы уже написали. — Сема вынул из кармана исписанный карандашом листок. — «Дорогой мосье Гозман! Спасибо вам за ваше письмо и что вы еще нас не забыли. Квартиру проветрили, и там теперь будет больница. И вся мебель в целости. Серебро ваше мы тоже лично проверили по описи. Все в порядке, и можете не беспокоиться. Мы только серьезно боимся, что ваши глаза уже не увидят этого. Так что не шейте себе новый кошелек — все равно денег в него класть не придется! Затем желаем вам полного удовольствия и счастья от ваших детей и внуков…» — Сема остановился и обвел всех глазами: — Ну как?

— Хорошее письмо! — засмеялся Трофим. — Смотри, какие быстрые, — обратился он к Доле, — раз, два — и готово! А про кошелек совсем ловко!

— Это я написал, — с гордостью сказал Пейся.

Трофим взял в руки бумажку и аккуратно сложил ее.

— А как же письмо попадет к Гозману?

— Пожалуйста, — встрепенулся Сема, — есть адрес: Лодзь, Торговый дом…

— Почты нет, — вздохнул Трофим. — Но вы не унывайте, — успокоил он друзей, — мы как-нибудь найдем способ доставить этот привет.

Сема улыбнулся и, подойдя к Доле, положил руку ему на плечо:

— Честное слово, Доля, вы — молодец!

Доля улыбнулся и ласково взял сто за руку. Но Трофим неожиданно нахмурил брови и, обращаясь к Семе, укоризненно сказал:

— Какие у тебя дурные слова, Сема! Что это за Доля? Что это за обращение? Ты разве не знаешь, что у них есть фамилия — Шварцкоп?

Сема смущенно опустил голову, а Доля посмотрел на комиссара такими растерянными и удивленными глазами, как будто сам впервые сегодня узнал об этом.