Повесть о детстве (Художник Р. Гершаник)

НА ФРОНТ

Нет, еще не конец! Целую ночь горел свет в комнате комиссара, и только на рассвете Трофима оставили друзья, и он, составив четыре стула, прилег, накинув на плечи холодную куртку. Спал ли он? Может быть, просто лежал и думал о чем-нибудь. Сема тоже не уходил домой. Он сидел у окна и, подперев кулаками голову, смотрел на Антона. В тревожной тишине поднималось над местечком серое утро. С улицы доносились чьи-то простуженные голоса и тоскливое конское ржанье. Что случилось, Сема не знал. Говорили о прорыве на фронте. Дурные вести приходили с позиций. Опять зашумело местечко. Люди с испуганными лицами стояли у окон, провожая глазами нескончаемый поток. Облепленные грязью, со скрипом и грохотом катились тачанки, с деревянного моста несся глухой цокот копыт.

Антон подошел к фисгармонии, смахнул рукавом пыль с маленькой крышки и, подняв ее, ударил два раза пальцем по клавишам.

— Ты не хочешь спать, Антон? — тихо спросил Сема.

— Нет.

Они помолчали… Сема подошел к Антону и, присев рядом, опять заговорил:

— Что это такое, скажи мне? Куда все идут?

— Кто совесть имеет, тот здесь не сидит, — ответил Антон, пристально глядя ему в глаза. — Тебя зачем стрелять учили?

— Это я знаю, — обидчиво ответил Сема.

— Знаешь, а спрашиваешь. Своих господ спровадили, чужим дорогу покажем! — громко сказал Антон и ударил кулаком по клавишам.

В это время отворилась дверь, и в комнату вошел Трофим с удивленным, насмешливым лицом.

— Так вот кто не дает спать комиссару, — улыбнулся он и остановился на пороге. — А я слышу, кто-то рядом гудит, и гудит, и гудит. Что ж, думаю, пойду посмотрю. Ты почему, Антон, злой такой?

— На фронт хочу.

— Это уже решено?

— Решено, — улыбнулся Антон. — И назад ходу не будет, товарищ комиссар.

— Так… — Трофим задумчиво покачал головой, — А ты, Сема, просто сбежал от бабушки? Я вижу, ты хочешь, чтоб она меня окончательно разлюбила. Это же нехорошо с твоей стороны.

— Я думал, что я нужен.

— Нужен, — Трофим похлопал Сему по плечу, — непременно нужен! Но почему ночью? Почему на рассвете? Идите тихонько и не стучите своими проклятыми каблуками. У меня народ только уснул — Полянка, Моисей. Чуете?

— А как же со мной, товарищ комиссар? — умоляющим голосом спросил Антон. — Разве я негож?

— Гож, гож, — засмеялся Трофим. — Приходи днем.

Антон кивнул головой и тихо вышел из комнаты. Сема уныло побрел за ним:

— Ты правда на фронт хочешь?

— Нет, шучу! — обиделся Антон. — Что я здесь потерял, чтоб сидеть? Даром стрелять учился?

— А если не возьмут?

— Пойду.

— А если не позволят?

— Пойду.

Сема глубоко вздохнул и с завистью посмотрел на Антона:

— У меня дедушка с бабушкой. С ними не сговориться.

— А ты убегай!

— Как это?

— А просто, бери и убегай. Сходи к Полянке, скажи: так, мол, и так — и убегай. Потом вернешься, зараз все расскажешь и деду и бабке.

— А если убьют?

— Передадут, — успокоил Сему Антон, — это уж обязательно товарищи передадут! И еще распишут, какой же ты храбрый был, — одно удовольствие бабушке!

— Да, — рассеянно согласился Сема, — одно удовольствие.

Они опустились на ступеньки, и Антон, высыпав махорку на широкую ладонь, принялся скручивать цигарку. Уже начинался день. Сема тяжело вздохнул и протянул руку товарищу:

— Я пойду. У меня дома переполох. Ищут, наверно!

Антон с недоумением посмотрел на него и пожал плечами:

— Вырос до неба, а ищут. Да я бы…

— Да ты бы!.. — Сема безнадежно махнул рукой. — Тебе бы такую бабушку!..

В доме действительно уже проснулись, а может быть, и не ложились вовсе. Увидев Сему, дедушка покачал головой и улыбнулся:

— А что я тебе говорил? Пожалуйста, явился. А ты уже думала, что его убили. Специально поставили пушку.

Бабушка молчала, она сняла с головы клетчатую косынку и вытерла ею бледное, постаревшее за ночь лицо.

— В чем дело? — весело спросил Сема, притворяясь удивленным. — Я же сказал, что могу задержаться. Такая служба!

— Чтоб она уже провалилась сквозь землю, твоя служба, — вдруг вспыхнула бабушка, — чтоб ты уже не смог найти к ней дорогу! Лучше б она сгорела раньше, чем ты ее нашел! Служба! Ты боялся, что у меня еще остался один черный волос? Так он уже стал белым за эту ночь!

— Да, Сема, нехорошо, — нахмурился дедушка. — Я, конечно, понимал и был спокоен. Но разве можно так огорчать бабушку? Где было твое сердце, не понимаю.

— Это он сейчас так говорит! — опять закричала бабушка. — А всю ночь он ходил по комнате и каждую минуту выбегал на улицу смотреть, не идешь ли ты.

— Я таки виноват, — тихо признался Сема, понимая, что о фронте не может быть и речи. — Я больше не буду.

Дедушка встал и, подойдя к кровати, поправил подушку:

— Теперь, Сема, спать, спать. Мы закроем здесь ставни и сделаем тебе ночь. Спи!

— Да, — вмешалась бабушка, — скорее в постель! У тебя такие глаза, как будто ты всю ночь крошил лук. Ложись тут. Сними с себя все. И укрой как следует ноги.

Сема проснулся, услышав в соседней комнате чей-то незнакомый голос. Он насторожился. Кто ж это может быть? Сема осторожно сполз с кровати и, слегка приоткрыв дверь, заглянул в щелку: Моисей! Как же это он не узнал Моисея? Хорошее дело! Сема быстро натянул штаны и без рубашки, растрепанный, с заспанным лицом, прошел к гостю.

— А вот и командующий! — обрадованно воскликнул Моисей и улыбнулся. — Кто же это спит так поздно? Позор, Сема! Люди уже садятся обедать.

— Не говорите, — вздохнула бабушка. — Вы думаете, он был дома? Всю ночь торчал около комиссара. Вы мне только скажите правду, Моисей: вы действительно не можете без него обойтись?

— Я его не видел, — удивился Моисей. — Где ты был?

— Я был рядом, в другой комнате, — быстро заговорил Сема. — Части идут на фронт. Я смотрел в окно.

— Сами видите, — Моисей подмигнул деду, — у него было неотложное дело.

— Я хотел бы спросить вас… — замялся дедушка, — об одном моменте.

— Пожалуйста.

— Интересно, если не секрет, сколько вы имеете войска?

— Только по России? — серьезно осведомился Моисей. — Или с Украиной?

— Можно отдельно по России, — любезно согласился дедушка, — и отдельно по Украине. А потом мы подобьем на счетах.

Моисей улыбнулся и положил руку ему на плечо:

— Как это у евреев считают детей, чтобы не сглазить?

— Детей? — удивленно переспросила бабушка. — А-а… Считают так: не один, не два, не три, не четыре…

— Понимаю, — кивнул головой Моисей. — И я так считаю красные войска, чтобы не сглазить. Не одна тысяча, не две тысячи, не три тысячи… — Моисей умолк и, засмеявшись, добавил: — Не один миллион, не два миллиона!.. Одним словом, можете спать спокойно.

— Смотри, Сема, — обратился дедушка к внуку и указал на Моисея. — Вот это голова! Ничего мне не ответил и все-таки не обидел. Вы знаете, Моисей, я имею симпатию к вашей голове!

— Лишь бы не назначили за нее цену, — серьезно ответил Моисей и встал. — Отправляюсь, мои дорогие, на фронт. — Он закурил и, затянувшись, мечтательно произнес: — А потом я начинаю учиться на врача!

— Как это — на фронт? — ужаснулась бабушка. — Вы же только что встали с постели.

— Правильно, — согласился Моисей. — Раз встал, значит, могу идти. И друзья твои покидают тебя, — обратился он к Семе. — Полянка уходит, и молодой этот, ну с фисгармонией, тоже идет!

— Антон? — Сема взволнованно забегал по комнате. — Вы слышите, дедушка? Антон тоже идет!

Но на дедушку это сообщение не произвело никакого впечатления. Бабушка, обняв Моисея, что-то шептала, покачивая головой. Она застегнула крючок на его куртке и, внимательно посмотрев, сказала:

— Дай бог нам тебя уже видеть обратно!

— Дай бог! — повторил дедушка.

— Здоровым и богатым! — воодушевилась бабушка. — Чтобы у тебя было всего, сколько ты захочешь!

Дедушка вышел в коридор проводить гостя. Сема побежал за ним.

— Я хочу знать, — оглянувшись, заговорил дедушка, — где помещается наш Яков?

— В Кашинском укрепленном районе.

— Это не фронт?

— Пока еще всюду фронт, — уклончиво ответил Моисей и, обняв дедушку, крепко прижал его к себе и поцеловал в губы. — Будьте здоровы, Абрам Моисеевич! И ты будь здоров, — обратился он к Семе, — Семен Яковлевич!..

— Я бы хотел тоже туда! — прошептал Сема.

— Тсс! — Моисей нахмурился и закрыл ему ладонью рот. — Твое место около дедушки и бабушки! Папа доверил их тебе.

— Да, — мрачно ответил Сема, — а все идут.

— Семен Яковлевич, — сказал Моисей, заглядывая Семе в глаза, — почему тебе не терпится? На твою долю еще придется не один бой!.. Правильно, Абрам Моисеевич? (Дедушка улыбнулся и кивнул головой.) Вот видишь, и дедушка согласен. И потом нет же никакой эвакуации. Трофим с отрядом остается на месте. Понял? Покажи, старина, свои зубы!

Сема улыбнулся, и Моисей, поцеловав его в лоб и в голову, быстро вышел на улицу.

— Человек! — сказал дедушка, размышляя о чем-то. — Что ему болезнь? Он не смотрит на себя! Он идет. Я не знаю, из какого куска они все сделаны. Как ты думаешь, Сема? Ты молчишь? И разве в этом деле есть какой-нибудь денежный интерес? — продолжал рассуждать дедушка. — Никакого! За идею! За чистую идею!.. Как ты думаешь, Сема? Что ты молчишь, когда я спрашиваю? — рассердился дедушка и оглянулся. — Где он? Он же только что был тут!

Но Сема, набросив на плечи шинель, уже бежал по улице, ловко перепрыгивая через глубокие черные лужи и обдавая грязью прохожих. Скорее, скорее! Хотя бы увидеть их перед уходом и сказать что-нибудь. «Зачем ты уходишь, матрос Полянка? — с горечью думал Сема. — Ведь мы никогда не обижали тебя, и ты был для нас первый друг. Зачем ты уходишь, Полянка?»

Вдруг рядом с Семой раздался испуганный крик:

— Сумасшедший! Ты можешь раздавить человека!

Сема остановился и, тяжело дыша, оглянулся вокруг себя. С противоположной стороны размахивал фуражкой Пейся.

— Прыгай сюда! — сердито приказал Сема.

— Хорошее дело! — возмутился Пейся и, приложив к губам руку трубочкой, закричал: — Здесь большая лужа! Я наберу полные ботинки!

— Прыгай! — еще раз повторил Сема и, побежав к тротуару, протянул Пейсе руку. — Ну, расхрабрись уже!

Пейся прыгнул и, внимательно осмотрев подошву на своих потертых ботинках, спросил:

— Куда ты летишь?

— На фронт уходят, — угрюмо ответил Сема, — Идем прощаться!

— Кто же идет?

— Моисей, Полянка, Антон.

— Антон? — удивился Пейся. — И Полянка? Хороший вид будет иметь наш отряд. Кто ж остался? Я, ты и девчонка.

— Я бы и сам ушел.

— Ты? — засмеялся Пейся. — Ты думаешь, если ты девять раз попал в кружочек, так на фронте уже тебя ждут?..

— Оставь! — оборвал его Сема. — Мне хочется быть со всеми. Моисей поднялся с больничной постели и взял винтовку, А мы что?

— Я не пойму одного… — задумчиво произнес Пейся. — Вот, допустим, идет пехота в атаку. Идут рядами. Так получается, что задний ряд стреляет в передний? Я не пойму другого. Меня один раз побили на этой улице — и я вот уже три года хожу по другой стороне. С меня достаточно! А чего хотят эти вояки? Их же один раз побили и выгнали, зачем они опять суются на эту сторону? Какие-то неосторожные люди! Я бы на их месте обходил эту улицу за десять кварталов… Я не пойму третьего…

— У тебя там еще много? — нетерпеливо спросил Сема. — Мы можем опоздать и не попрощаться.

— Пойдем, — нехотя согласился Пейся и снова заговорил: — Я не пойму четвертого…

Но Сема, не слушая его, зашагал еще быстрее. Подойдя к дому Магазаника, он с силой распахнул дверь и, взбежав по лестнице, столкнулся лицом к лицу с Трофимом.

— Извиняюсь, — сухо сказал Сема. — Вы не видели Полянку или Антона?

— Полянка во дворе возле коней.

— Спасибо! — буркнул Сема и повернул обратно.

— Погоди! — остановил его комиссар. — Иди-ка сюда, пожалуйста!

Сема подошел и молча поднял глаза на Трофима.

— Что так быстро? — удивился комиссар. — Ац, бац! Ты, кажется, обиделся на меня?

— Да, обиделся, — не глядя, ответил Сема.

— За что? Лучше я буду знать!

— Как будто вы не знаете! — Сема махнул рукой. — Одно притворство!

— Сема!

— Да, Сема. А что бы случилось, если б я пошел с Антоном? Вам нужны особенные силачи, или, может быть, я, по-вашему, жалкий трус?

— Какие ты слова говоришь! — обиженно сказал Трофим. — Разве жалкий трус записался бы в отряд при комиссаре? Разве жалкий трус носил бы фамилию твоего отца? Некрасивые вещи говоришь, Сема… Мы остаемся здесь. И нам еще дадут сильное подкрепление, потому что мы — стратегический пункт. Понял? И у тебя еще будет дело. Ты курьер!

— «Курьер»! — с досадой повторил Сема, — А куда вы меня посылали? Как будто я не понимаю! Это нарочно, чтоб выдавать паек Гольдиным.

— Ты мне веришь, Сема? — спросил комиссар.

— Ну, верю.

— У тебя скоро будет боевое поручение. Ясно? А пока иди, прощайся с друзьями. Скоро будет команда: по коням!.. Мир, Сема?

— Мир, — все еще хмурясь, согласился Сема.

— Ну, иди!

Сема вышел на улицу. Около дома сидели на скамеечке Шера и Пейся, с любопытством провожая глазами идущие части. «Чего это они здесь расселись?» — подумал Сема и подошел к ним.

— Смотри, смотри, — Шера дернула его за рукав, — по шесть всадников в ряду. А лошади какие!

Сема посмотрел на фыркающих, строптивых коней, и, хотя он по-прежнему боялся лошадей, сейчас он готов был немедленно сесть в седло и вместе с этими незнакомыми людьми, вместе с Полянкой и Антоном двинуться на противника. Конечно, он меньше любого из них. Это правда! Но разве отец прогнал бы его?

— Ты уже попрощался? — спросил его Пейся.

— Нет, — ответил Сема и вздрогнул. — Надо идти!

— За это время можно было десять раз попрощаться и поздороваться, — усмехнулся Пейся.

— Я был у комиссара… — рассеянно ответил Сема. — Ты простился? А ты, Шера?

— Я не пойду, — тихо сказала Шера, — я не люблю прощаться. Это всегда плохо. Становится так грустно. Человек куда-то уезжает, а когда ты его увидишь?.. Люблю, когда приезжают, люблю встречать, здороваться. Это весело, хорошо. А прощание…

— Ну, оставайся, — хмуро ответил он и подумал, что все-таки что-то правильное есть в словах Шеры. — А я пойду! Не могу я так.

Матрос сидел на низеньком камне и задумчиво вертел в руках бескозырку с цветной лентой. Сема подошел и молча стал подле него. Полянка не заметил его прихода. Сема смотрел на матроса, на его порванные смешные «лаки» и думал: кто этот человек и почему он так мил ему? И почему стыдно в этом признаться мужчине, почему всегда так неловко говорить хорошие слова человеку?.. Вот завтра опять будет утро и день, и кто крикнет ему или Пейсе — «шлюпочки»? Кто пойдет с ними?.. Какая-то большая, томящая душу нежность охватила Сему, ему захотелось погладить обросшее лицо Полянки, прижаться своей щекой к его щеке и сказать ему что-нибудь необыкновенно приятное, чтобы матрос сразу догадался, что Сема любит его. И еще какие-то мысли пришли ему на ум, и было как-то тоскливо и радостно сразу, и было приятно сознавать, что на свете в одно время живет так много хороших людей.

Но сказать все это Сема постеснялся… Матрос сидел на камне с винтовкой за плечами, в черной куртке с широким поясом, и тяжелый кольт лежал на его коленях.

Сема прикоснулся рукой к теплому затылку Полянки и глубоко вздохнул.

— Ты, Сема? — обрадовался матрос и, подвинувшись, уступил ему часть камня. — Садись, шлюпочка, посидим рядышком на прощанье! — Он положил руку на плечо Семы и крепко прижал его к себе. — Маленький ты еще, Сема, — ласково сказал он, — во флот не подойдешь!

Сема молчал.

— Что ж получается, Сема? — заговорил опять матрос. — Получается, что расстаемся. И нет больше нашего отряда молодежи! Уходит на фронт Антон, и я, старый черт, тоже на фронт иду, Сема. Не в моем духе на камне сидеть. Смотрю я в твои глаза, Сема, дюже ты мне по сердцу пришелся, и жалею, что не вижу своего братишку меньшего. Тоже, наверно, такой герой! — Матрос помолчал, поправил ремень на плече и, вытащив большой, похожий на косынку платок, кашлянул в него и вытер губы. — Но ты не думай, хороший мой, что отряду нашему конец. Ему, брат, расти и расти. И когда-нибудь, Сема, ты старый будешь, а я себя потеряю сам не знаю где, вспомнишь ты, как приезжал в местечко матрос и хотелось ему сколотить отряд — и не вышло, потому что дела неотложные встретились… Храни ты мою бумагу, Сема, — добавил тихо Полянка. — Будет у тебя когда-нибудь билет нашей партии, ты эту бумагу не выбрось, а в билет положи…

Сема обнял колени матроса и прижался щекой к холодной рукоятке кольта.

— Сигнал нам, — сказал Полянка и осторожно приподнял Сему. — Дай хоть поцелую тебя, шлюпочка. — Он вытер губы и, крепко поцеловав Сему, вскочил на коня.

Конь зафыркал и встал на дыбы. Казалось, и ему не хотелось уходить со двора, но матрос крепко притянул поводья и стремглав вырвался из ворот. Сема что есть силы побежал за ним. Мелькнула цветная ленточка, махнул бескозыркой Полянка, и вот уж ничего не видно — далеко по чужой дороге скачет матрос…